Механический апельсин - Энтони Берджесс

— Все верно, — ответил Пит.

— Мои извинения, — осторожно сказал я. — Голловер разболелся, пришлось поспать. Меня не разбудили, как я приказал. Ну, все мы здесь, готовые к тому, что предложит нам старина нотшь, да? /Наверное, я позаимствовал это "да" у П.Р. Делтройда, моего После-Исправительного Советника. Вэри странно./

— Жаль, что ты приболел, — сказал Джорджи, будто очень озабоченный. — Может, слишком утруждаешь голловер. Отдаешь приказы, заботишься о дисциплине и все прочее. А боль точно прошла? Может, тебе лучше пойти обратно в постель?

И все они малэнко усмехнулись.

— Подождите, — сказал я. — Давайте говорить начистоту. Этот сарказм вам не идет, дружочки. Может, вы тут тихонько наболтали за моей спиной, пошутили и все такое. Раз я ваш друг и вожак, мне полагается знать, что происходит, а? Итак, Дим, к чему эта широкая лошадиная ухмылка?

Димов ротер был открыт будто в беззвучном дурманском смехинге. Джорджи вэри-скорро вмешался:

— Ол-райт, больше не трогай Дима, братец. Это часть новой линии.

— Новая линия? — сказал я. — Что это еще за новая линия? Тут были большие разговоры, пока я спал, это ясно. Я хочу послушать дальше.

Я скрестил рукеры и удобно прислонился к сломанным перилам, чтоб слушать, оставаясь выше этих, так называемых, другеров, на третьей ступеньке.

— Не обижайся, Алекс, — сказал Пит, — но мы хотим чтоб было больше демократии. Чтоб ты не говорил все время, что делать и что не делать. Только не обижайся.

Джордж сказал:

— Никакой обиды здесь нет. Дело в том, у кого есть идеи. А какие у него есть идеи? /и он смотрел на меня прямо и вэри-нагло/. Все мелочи, малэнки вештши, как прошлой ночью. А мы растем, братцы.

— Дальше, — сказал я, не двигаясь с места. — Я хочу слушать дальше.

— Ладно, — сказал Джорджи, — говорить, так говорить. Мы делаем крастинг по лавочкам и тому подобное, уходя с жалкой пригоршней капусты на каждого. А вот Уилл-Англичанин из "Мусульманского кафе" говорит, что может купить все, что любой малтшик сумеет стырить. Больше-больше деньги можно сделать, вот что говорит Уилл-Англичанин.

— Так, — сказал я вэри-спокойно, но весь раж-драж внутри. — С каких это пор вы якшаетесь с Уиллом-Англичанином?

— Время от времени, — ответил Джорджи. — Я захожу туда сам по себе. Например, в прошлую субботу. Могу я жить своей жизнью, другер, верно?

Меня это мало заботило, братцы.

— А что ты будешь делать, — сказал я, — с этим большим дэнгом, или "деньгами", раз уж ты выражаешься так высокопарно? Чего еще тебе не хватает? Если тебе надо авто, ты срываешь его, как с дерева. Если нужны монетки, ты берешь их. Да? Что тебе вдруг приспичило стать большим надутым капиталистом?

— Э, — ответил Джорджи, — иногда ты думаешь и говоришь, как ребенок /при этом Дим сделал "хах-хах-хах"/ Этой ночью, — продолжал Джорджи, — мы сделаем крастинг, достойный мужчины.

Итак, мой сон сбывался. Джорджи — генерал, говорящий, что делать и чего не делать, и Дим с хлыстом, как безмозглый ухмыляющийся бульдог. Но я играл осторожно, очень, очень осторожно и сказал, улыбаясь:

— Ладно. Вэри-хор-рошо. Наконец, они проявляют инициативы. Я научил тебя многому, дружок. Теперь расскажи, что у тебя на уме, Джорджи-бой.

— О, — ответил Джорджи, ухмыляясь так хитро, — сначала млеко с плюсом, не так ли? Что-нибудь, чтоб навострить нас всех, но особенно тебя, с тебя мы и начнем.

— Ты говоришь мои мысли, — улыбнулся я. — Я как раз хотел предложить старину "Корову". Ладненько. Beди, малыш, Джорджи.

И я отвесил низкий поклон, улыбаясь как беззумен, и в то же время думал. Но когда мы вышли на улицу, я увидел, что думают лишь глуперы, а умные действуют по вдохновению и как Богг пошлет. На этот раз мне пришла на помощь прекрасная музыка. Мимо прошло авто с включенным радио, я услышал один такт, или около того, из Людвига-ван /концерт для скрипки, последняя часть/ и увидел, что делать. Я сказал, понизив голос: "Ну, давай, Джорджи", и вишшш! — выхватил свой резер-горлорез. Джорджи сказал: "А?", но скор-ренько вытащил ноджикк, лезвие — вжик! — выскочило из рукоятки, и вот мы были друг против друга. Старина Дим сказал: "Э, нет, это неправильно", и хотел размотать цепку с пояса, но Пит сказал, твердо положив рукер на его плечо: "Оставь. Все как надо". Итак, Джорджи и Ваш Покорный Слуга крались, как кошки, следя, не откроется ли другой, зная стиль друг-друга вэри хор-рошо; Джорджи делал выпады своим сверкающим ноджом, но без толку.

Все это время мимо шли льюдди и все видели, но не вмешивались, это же была обычная уличная сценка. Но тут я сосчитал раз-два-три и сделал бритвой ак-ак-ак, но не по лику или глазерам, а по рукеру Джорджи, держащему нодж, и, братишки, он уронил его. Да. Он выронил нодж, и тот звякнул тинкл-тэнкл о твердый зимний тротуар. Я едва чиркнул ему бритвой по пальцам, и он смотрел на капельки кроффи, красневшей в свете фонарей. " Ну, — сказал я, — ну, Дим, теперь наша с тобой очередь, верно?" Дим зарычал: "ааааааргх"! как большой безумный зверь, и размотал цепь с пояса вэри хор-рошо и скор-ро, даже удивительно. Теперь мне надо было держаться низко, танцуя, как лягушка, чтоб защитить лик и глазеры, и я так и сделал, братцы, так что бедняга Дим маленко удивился, ведь он привык хлестать прямо перед собой. Тут признаюсь, он здорово свистнул меня по спине, прямо ужалил, но эта боль подсказала мне поскорее ткнуть разок и разделаться со стариной Димом. Итак, я полоснул резером по его левому ногеру в рейтузах, прорезал ткань дюйма на два и пустил ему капельку крови, так что Дим совсем обезумел. Он рычал, как собака, а я попробовал сделать тоже, что и с Джорджи, — вверх, поперек, реж! — и почувствовал, что бритва глубоко вошла в запястье старины Дима, и он уронил свою крутящуюся цепь, вопя, как ребенок. Потом он попытался выпить всю кровь из запястья, и в тоже время выл, но крови было слишком много, чтобы выпить ее, и она "булькала" буль-буль" и здорово била красным фонтаном, хоть и не долго. Я сказал:

— Ол-райт, дружочки, теперь будем знать. Да, Пит?

— Я ничего не говорил, — ответил Пит. — Я не сказал ни слова. Смотри, старина Дим изойдет кровью насмерть.

— Не умрет, — сказал я. — Умирают только раз. А Дим умер прежде, чем родился. Такая красная-красная кровь скоро остановится.

Ведь я не порезал главные жилы. Я взял собственный чистый платок из кармана, чтобы обернуть рукер бедняги Дима, который все выл и стонал, и кровь остановилась, как я и сказал, братцы.

Теперь они узнали, кто тут босс и вожак.

Не понадобилось много времени, чтоб успокоить этих двух раненых солдат в уюте "Герцога Нью-Йоркского" /они выпили по большой брэнда на свою же капусту, ведь мою я всю отдал папаше/, и обтереть их платками, которые мы мокали в кувшин с водой. Старые цыпы, с которыми мы обошлись так хор-рошо прошлым вечером, были здесь, твердя: "Спасибо, ребятки" и "Благославит вас Бог, мальчики", будто не могли остановиться, хотя на этот раз мы не были с ними так щедры. Но Пит сказал: " Ну как, девочки?" и купил им кофе со сливками /у него, вроде, было порядочно деньжат по карманам/, так что они еще громче завели свое "Да поможет вам Бог, ребятки", и "Мы никогда про вас не скажем, мальчики", и "Вы лучшие ребята на свете, вот вы кто". Наконец я сказал Джорджи:

— Ну, все по-старому, да? Все, как раньше, и все позабыто, ол-райт?

— Райт-райт-райт, — сказал Джорджи.

Но Дим вроде еще был не в себе и сказал:

— Я бы достал этого ублюдка моей цепью, но какой-то вэк помешал, — как будто он дрался не со мной, а с другим малтшиком.

Я сказал:

— Ну, Джорджи, так что ты хотел?

— О, — ответил Джорджи, — не сегодня. Не в этот нотш, пожалуй.

— Ты же большой сильный тшеловэк, — сказал я, — как и мы все. Мы же не дети, не так ли, Джордж-бой? Так что ж ты собирался сделать?

— Я бы хлестнул его по глазерам вэри хор-рошо, — опять сказал Дим.

— Это насчет того дома, — ответил Джорджи. — Того с двумя фонарями на улице. Ну, с таким шулерским названием.

— Что за глуперское название?

— "Мэншн" или "Мэне", какая-то глупость вроде этого. Где живет эта вэри стар-рая цыпа со своими кошками, и там все эти вэри стар-рые дорогие вештши.

— Какие?

— Золото, серебро и вроде драгоценные камни. Это Англичанин говорит.

— Понимаю, — сказал я. — Хор-рошо понимаю.

Я знал, о чем он говорил: Олдтаун, сразу за жилым блоком Виктория. Да, хороший вожак всегда знает, когда проявить великодушие и согласиться с подчиненными.

— Очень хорошо, Джорджи, — сказал я. — Хорошая мысль, которую надо исполнить. Пойдемте-ка сразу.

И все мы вышли, а олд-баббушки говорили:

— Мы ничего не скажем, ребятки. Вы были здесь все время, мальчики.

Я ответил:

— Молодцы, старые девочки. Вернемся через десять минут и купим еще.

Итак, я повел трех своих другеров навстречу моему року.