Там помнят о нас - Алексей Авдеев

Вечностью показался комсоргу этот осенний день.

…Когда стемнело, он пополз к своим, ориентируясь на звуки выстрелов.

Перед рассветом на него наткнулись наши разведчики.

Машина с ранеными остановилась на отлогом берегу Ладоги. Раненых сгрузили на землю, их должны были забрать на судно. Тупая непрерывная боль в ноге мучила Бориса, он прикрыл глаза, стараясь хоть немного забыться. Очнулся от громкого детского плача. Невдалеке толпились истощенные, измученные, легко одетые в городские платья женщины. Матери прижимали к себе детей, защищали их собой от пронизывающего ветра.

Никаких портовых сооружений вокруг не было. Метрах в двухстах от берега виднелось судно — сторожевой корабль «Пурга» военной Ладожской флотилии. Вскоре от судна к суше засновали шлюпки. Крутая волна и мелководье не позволяли им причаливать к берегу, они крутились в нескольких метрах от него.

Санитары с невероятным трудом несли раненых по воде на эти пляшущие в волнах суденышки. Северный холодный ветер задул с новой силой.

Наконец и к Борису подошли два рослых пожилых санитара.

— Ну, молодец, — сказал один простуженным голосом, — будем грузиться. Крепись!

Галушкин только глубоко вздохнул и сжался, готовясь к борьбе с болью.

Санитары, таща носилки, вошли в озеро и побрели к шлюпке. Когда вода поднялась выше колен и волны стали захлестывать лежащего Бориса, они положили ручки носилок на плечи. Рядом брели по воде женщины с маленькими детьми на руках. Ребятишки постарше шли держась за матерей.

— Ма-а-а! — вдруг резанул слух отчаянный детский крик.

— Помо-ги-те-е! — рванулся над водой женский голос.

Галушкин поднял голову. В метре от носилок из воды виднелась вихрастая мальчишечья голова. Ребенок лет четырех-пяти с трудом удерживался на ногах. Чуть дальше женщина с девочкой на руках, безуспешно тянулась к мальчугану, борясь с набегавшими волнами…

— Стой! — закричал Борис.

Санитар, что шел сзади, шагнул к мальчишке.

— Держись, парень! — предупредил он Бориса.

Санитар присел, опустившись в воду по самые плечи, а носилки приподнял.

— Ну!.. Хватайся за воротник! — сказал он мальчонке.

Тот ухватился санитару за шею.

Галушкин видел синее личико мальчишки, губы его дрожали, по лицу катились капли воды…

— Эй, там, на шлюпке, принимай!

С лодки протянулись руки. Сначала сняли мальчонку, затем осторожно приняли Галушкина, уложили на брезент. Шлюпка пошла к «Пурге». Перегружать раненых оказалось еще труднее: лодка билась о стальной борт, кренилась, волны захлестывали ее. Но вот загрохотала якорная цепь в клюзе.

— Малый вперед! — загремел голос капитана. Корабль дрогнул всем корпусом и тронулся.

До Новой Ладоги, что в устье реки Волхов, нормального хода несколько часов, но судно проболталось на озере до следующей ночи. Разыгравшийся встречный ветер швырял на палубу тучи брызг. Волны окатывали раненых, лежавших под брезентом на палубе.

К полудню следующего дня ветер разогнал сплошную облачность. В разрывах облаков появилось солнце. Но это никого не обрадовало. Все с тревогой вглядывались в прояснившийся горизонт. Так оно и есть! С севера показались «юнкерсы».

— Воздух!

— К бою!

Гулко ударили две зенитки с «Пурги», дружно заработали спаренные пулеметы. Это заставило воздушных стервятников держаться на сравнительно большой высоте. А когда «юнкерсы» все же вошли в пике, корабль сбавил ход и резко отвалил влево. Три столба воды взметнулись выше радиоантенн «Пурги», почти рядом с судном, и ревущими водопадами обрушились на палубу.

Сбросив бомбы, самолеты ушли. Но минут через сорок атака повторилась. Сторожевой корабль решительно и смело отбивался. Часто менял курс, шел зигзагами, стремясь выйти из-под прицельного огня.

Борис Галушкин, превозмогая головокружение и боль, напрягая все силы, встал, но тут же потерял сознание и свалился на палубу.

Большая потеря крови и тяжелое воспаление легких уложили Галушкина на госпитальную койку…

Когда он наконец поднялся на ноги, врачи вынесли приговор: «К несению военной службы не годен».

Услышав это, Борис был так потрясен, что сразу не смог найти слов, чтобы возразить, попросить, потребовать. Он медленно вышел из кабинета.

«Неужели это правда?! Нет! Я еще буду держать в руках оружие! Буду биться с фашистами! Я здоров!» — гневно рассуждал сам с собой Борис Галушкин…

В тяжелые октябрьские дни 1941-го Борис Галушкин приехал в Москву. Прямо с вокзала пошел в свой институт. Бродя по пустующим аудиториям, встретил знакомого преподавателя и от него узнал, что большая часть ребят, с которыми он учился, находится в разведывательном отряде ОМСБОН. Немедленно явился он в Дом союзов, где квартировали подразделения бригады.

— Послушай, младший лейтенант, с туберкулезом, брат, шутить нельзя, сказал пожилой подполковник, к которому обратился Галушкин с просьбой о зачислении его в отряд лыжников-разведчиков.

— Товарищ подполковник, я прошу… Немцы под Москвой, а я — в тыл?

— Нет, нет, — перебил его командир полка, — тебе действительно надо в тыл. Там ты сможешь встать на ноги, а на фронте, брат, больным не место.

Но Галушкин не сдался. Он не уехал в тыл. Снова и снова приходил к подполковнику, командиру 1-го полка Вячеславу Васильевичу Гридневу. От ребят Галушкин узнал, что Гриднев только с виду суровый, а вообще-то мужик добрый.

В очередной раз с Галушкиным к командиру полка пришли почти все бойцы разведывательного отряда. Они толпились в коридоре, шумно «болея» за Бориса.

— Товарищ подполковник, я очень прошу, я… — произнес Галушкин и замолчал. Он все сказал раньше. Гриднев все знал.

Командир полка прислушался к гомону, доносившемуся из-за двери, вопросительно глянул на Галушкина, погладил седеющий ежик волос и, не торопясь, стал перебирать какие-то бумаги на столе.

Галушкин молчал. Пауза затянулась.

— Так! — подполковник глянул на Галушкина, который, понурив голову, стоял посреди кабинета. — Хорошо. Давай документы.

И младший лейтенант Борис Лаврентьевич Галушкин был назначен заместителем командира лыжного отряда разведчиков, которым командовал Бажанов.

Через линию фронта

Третьи сутки в пути: едем по местам, где недавно хозяйничали гитлеровцы. Большинство населенных пунктов сожжены. Пепелища засыпаны снегом. Над ними торчат печные трубы. Чернеют остовы строений. Темнеют колеса перевернутых грузовиков, подбитых пушек. Стаи ворон — громко орущих хищников — кружатся над трупами лошадей. Автобусы с красными крестами медленно, тяжело идут навстречу. Длинными сигналами требуют дороги. Автомашины с грузами, укрытыми брезентом, с красноармейцами в новом обмундировании обгоняют нашу колонну…

Чем ближе подъезжали к линии фронта, тем больше по сторонам дороги валялось разбитых автомашин и германской военной техники. Можно было представить, какие бои шли здесь.

Иногда то впереди, то сзади нашей автоколонны слышались раскаты бомбовых ударов.

На очередной ночлег остановились в деревне Королевщино. Это была уже территория Смоленской области. Опять нам с Борисом предложили русскую печь.

— Товарищи, неужели никто из вас не любит спать на теплой печи? — с удивлением спросил я.

— Да, товарищ комиссар, никто, — отозвался лыжник Михаил Лобов. Спортсменам больше нравится баня с парилкой, чем печь.

Его поддержали одобрительные голоса, а кто-то добавил, видимо намекая на мой возраст:

— И кроме того, старикам везде у нас почет.

— Ого! Выходит, что и я уже старик? — спросил Галушкин, который был на девять лет моложе меня, и рассмеялся.

Шутки шутками, но я чувствовал, с каким искренним уважением и теплотой лыжники относились к Борису Галушкину.

Поужинав, мы забрались на печь, улеглись. Галушкин долго не подавал голоса. Я уже подумал, что он уснул. И сам закрыл глаза, невольно вслушивался в завывание ветра в трубе. Не спалось. Снизу доносились приглушенные голоса ребят.

Наконец наступила тишина.

— Алексей Иванович, вы не спите? — услышал я шепот Галушкина.

— Пока нет.

— Мне тоже что-то не спится. Вспомнилось… Парень один замечательный, друг мой… погиб под Ленинградом. Весельчак, смелый — Николай Суслов. Мы все его Гаврилычем звали…

Я молчал. Пусть Борис выговорится. Видно, гибель друга не дает ему глаз сомкнуть. Но Борис не стал больше ничего говорить.

Я знал, чью гибель так тяжело переживал Галушкин. Николай Суслов на последних перед войной соревнованиях положил на лопатки своего учителя, преподавателя кафедры борьбы института физкультуры, семикратного чемпиона Советского Союза, чемпиона Антверпенской рабочей олимпиады 1937 года Григория Дмитриевича Пыльнова. Очевидцы необыкновенного поединка были поражены. Но сам Пыльное радовался такому блестящему успеху своего ученика. Он предрекал Николаю будущее великого борца современности.