Прощальное письмо Черного Джона - Сёго Хирасаго

– Ах вот как! Очень жаль. Я позвоню вам дня через три. Пожалуйста, не забудьте о моей просьбе. – Тут Кирк извлек из кармана пачку сигарет и протянул их со словами: – Южнокорейские. Попробуйте. – На пачке было написано: «Синтанджин».

Выйдя на улицу, они сели в такси. Дождь прекратился. В машине Исиока, повернувшись к упорно молчавшему Коно, спросил:

– Ну, что думаешь делать?

– Во всяком случае, пока нет перевода, ничего сказать нельзя, – ответил Коно и добавил: – Я сам хочу разобраться в этом деле.

– Не возражаю, – пожал плечами Исиока, – однако, если письмо удастся напечатать у нас, почему бы не попробовать? Хотя делай как знаешь. Все равно его пошлют на войну. Тут надо все хорошенько взвесить, чтобы не прослыть «лжеджентльменом» вроде меня, – закончил Исиока.

Когда они вернулись в Сибуя, Исиока сказал, что сегодня он отдыхает, и распрощался; через мгновение его раскрасневшаяся физиономия скрылась в толпе.

Придя на работу, Коно сразу сел за перевод. Занятие это было непривычное для него, и пришлось заглядывать в словарь из-за каждого слова. Посидев около двух часов, Коно кое-как завершил перевод, но не был уверен, все ли понял правильно. Ему очень не хотелось показывать письмо постороннему человеку, но делать было нечего.

Вынув из конверта листок с письмом Кройслера, он отправился в бюро переводов отдела зарубежных новостей.

Протянув письмо молоденькому переводчику, он сказал:

– Это личное, – и попросил перевести.

– О, такое коротенькое, – улыбнулся тот и любезно согласился. Тут же при Коно он начал быстро писать, шевеля губами, словно считая в уме, и через пятнадцать минут перевод был закончен. Коно прочел написанный на белой фирменной бумаге текст.

С самого первого дня моего пребывания здесь я с нетерпением ждал этого события. И вот, вчера вечером, мы подняли бокалы за будущую победу. Если наша борьба послужит славе отчизны и процветанию человечества, мы не отступим. Мы любим свободу и готовы выступить от лица всех, кто жаждет мира, мы готовы стать «солью земли». Исполняя свой долг, я буду с любовью вспоминать и Японию, и ее доброжелательных жителей. Желаю вам и впредь свободной, мирной и изобильной жизни. Мы ж со своей стороны готовы оказать вам любую помощь. Дорогие японцы! Свобода и процветание Азии могут быть завоеваны только борьбой с теми, кто мешает этому. И мы находимся на переднем крае этой борьбы. Ждем вашего сердечного одобрения и поддержки! Март, 196… год.

Кодза. Джон Кройслер.

Прочитав перевод, Коно отметил, что в основном он все понял верно.

Поблагодарив переводчика, Коно взял письмо и сложил оба листочка в конверт. Все это, видимо, нисколько не заинтересовало переводчика, потому что, холодно кивнув в ответ, он тут же взялся за другую работу.

Эта ночь прошла спокойно – после того как утренний выпуск ушел в набор, больше делать было нечего. По вопросу «заявления Болла» руководство газеты заняло выжидательную позицию. Коно закурил подаренные Кирком «Синтанджин». Вкус их напомнил ему японские сигареты «Хоуп».

И чего это понадобилось Кирку покупать в Сеуле, где полно американских сигарет, такую дрянь?… Коно сосредоточенно разглядывал фотографию Джона Кройслера, вспоминая строки его письма. Но мысли вновь и вновь возвращались к Кирку, вызывающему непонятную неприязнь.

Исиока и утром не появился в редакции.

Коно почему-то не мог поверить в подлинность письма, хотя никаких оснований для этого у него не было. Исиока несколько раз просил Коно показать письмо, но он отговаривался тем, что еще нет перевода. Спустя три дня, после обеда, когда Коно уезжал по заданию редакции, заведующему отделом позвонил Гарри. Он поинтересовался судьбой письма, но заведующий был не в курсе дела. Поэтому, когда Коно вернулся, начальник сделал ему выговор. Но Коно объяснил, что письмо адресовано лично ему и он хочет в нем разобраться, и добавил:

– Я сам потом все расскажу. И все же мне хотелось бы знать, а что вы думаете об этом Кирке? – Пять лет назад заведующий работал в другом отделе, но здесь же, в токийском отделении газеты, и Коно надеялся, что он должен знать Кирка.

– Звонил не Кирк, а Гарри, – отозвался тот.

Коно хотел было сказать, что Гарри и есть Кирк, но передумал. Он решил объяснить это, показав начальнику письмо.

Но Кирк больше не звонил, и разговора об этом не возникало.

Спустя неделю, утром, придя на работу, Коно увидел на своем столе письмо, написанное по-английски. Оно было отправлено из Кодзы и подписано Джоном Крокки. Распечатав конверт, он увидел замусоленный лист бумаги, торопливо исписанный карандашом, и фотографию размером с визитную карточку.

Коно взял ее в руки и вгляделся. Вне всякого сомнения, это была та же фотография Джона Кройслера, какую вручил ему Кирк.

– Вон оно что! – У Коно словно пелена спала с глаз. – Хорошо, что письмо дошло!

Теперь он знал, что предчувствие его не обмануло.

«Что ж я раньше не уличил его? – подумал Коно. – Хотя на каком основании…»

Вернувшись домой, он весь вечер просидел над переводом письма Джона Крокки, написанного детским почерком. И вот что он прочел:

Мы с тобой виделись только один раз, и я думаю, ты уже не помнишь меня. Но я не забыл, как ты меня спрашивал, почему я стал солдатом. Тогда я не ответил тебе. Теперь же хочу рассказать обо всем. Я решил сделать ставку на службу в армии. Знакомый парень сказал мне, что в армии все равны – и белые, и черные, что там не потеряешь работу, как какой-нибудь грузчик, и что платят там хорошо. Этот тип – гнусный обманщик. Какой может быть мир, какая свобода при расовой дискриминации? Ко мне пришла война. Мне говорят: «Поедешь во Вьетнам». А я не хочу. Я ненавижу белых, но я совсем не знаю вьетнамцев. Может быть, меня убьют. If anything should happen to me… А вдруг со мной это действительно случится, что будет с моими детьми? Я не хочу, чтобы мои дети проклинали своего отца. Когда ты будешь читать это письмо, я уже, наверное, буду во вьетнамских джунглях, может быть, даже мертв. Лучше сначала сойти с ума. Я должен был рассказать тебе вот о чем: когда я был в Дзама, то джипом сбил ребенка и никому об этом не сказал. Если бы это выплыло наружу, негру такое бы не сошло с рук. Но теперь я уже могу не скрывать. Я хочу, чтобы японцы меня простили. А если тот ребенок умер, что мне делать? Кажется, я уже схожу с ума… Прощай.

Кодза, 196… год, март.

Черный Джон.

Примечания

1

Марк Гейн – американский журналист. После окончания войны приехал в Японию в качестве специального корреспондента газеты «Чикаго сан».

2

Кокю – двух-трехструнный смычковый инструмент.