Целитель. Долгая заря - Валерий Петрович Большаков

— Ахмет, ты скучаешь по своей России?

— Я кавказец, Хазим. Горец, — улыбнулся Бехоев. — И скучаю по горам, по их воздуху и тишине…

— А сюда тебя как занесло? Я никогда об этом не спрашивал…

Ахмет помолчал.

— У русских в ходу такое присловье: «Англичанка гадит»… — медленно проговорил он. — Когда на Кавказе было неспокойно, британцы пакостили, как могли. Подкидывали тамошним бандосам оружие и деньги — подбрасывали дровишек в огонь войны. Но куда больше было тихих врагов — днем они улыбались русским солдатам, а ночью доставали припрятанные винтовки… Вот эти «тихие», уважаемые люди, изнасиловали и убили мою сестру. Я выследил их всех, и зарезал, как баранов! Тем самым ножом, который всадили сестричке под сердце. Вот и пришлось бежать, ведь милиция не признаёт закон гор…

Хазим понятливо кивнул. Поднял голову и уставился на Букингемский дворец.

Говорят, ненависть — это перегной страха. Может быть.

Вот только он пережил свой страх. Ах, как он боялся, что его деток заденет чужеземная отрава! Как тискал холодеющее тельце Амиры! Как плакал, глядя в мертвые глаза Гайды, когда-то игривые, смеющиеся, счастливые!

Татаревич сжал мозолистые кулаки.

«Убить! — рвалась неистовая мысль. — Убить Виндзоров!»

Глава 2

Вторник, 15 июля. День

Московская область, Ново-Щелково

Громадное белое здание Объединенного научного центра выгибалось дугой, следуя берегу, обнимая блещущее на солнце озеро.

Мне из кабинета хорошо было видно гнутие мощеной набережной вдоль рустированного фасада, «скобки» сосновой аллеи и желтого пляжа, утыканного разноцветными зонтиками. Кандидаты и доктора наук трудолюбиво купались или мокли на палубах остроносых яхточек — косынки парусов реяли у дальнего берега, голого и унылого. Тамошние пустоши помаленьку зарастали травой, а вот лесопосадки значились в планах лишь на следующий год — первым делом мы озеленяли проспект Козырева, улицы Колмогорова и Александрова.

Спецмашины выкапывали в окрестных лесах деревья выше человеческого роста — и, прямо с огромным комом земли на корнях, увозили, чтобы опустить в готовые копанки, обильно удобренные и водичкой напоенные. А на субботниках мы высаживали молоденькие елочки из питомника.

Тяжело, конечно, зато какой простор для ландшафтных дизайнеров!

Отсюда проспект Козырева не увидеть, но глаза помнят и широту его, и прямизну. И два ряда зданий вдоль нашей главной улицы.

Архитектор словно побоялся строить высотки, возводя объемы в восемь-десять этажей, зато они и уступами шли, подставляя солнцу обширные террасы, и круглились стеклянными цилиндрами. А на том месте, где стоял кинотеатр «Тахион», вздувался колоссальный фасетчатый купол, сложенный из треугольников Фуллера. Там и кино покажут, а рядом — споют и спляшут. Концертный зал на четыре тысячи мест! «На вырост», — как Вайткус ворчит. Я вздохнул.

Ромуальдыч у нас больше не работает. Состарился мой незаменимый техдиректор… Увез Маруату к себе в Ялту, и бурчит по «Византу», когда соскучится: «Етта… Скоро она не женой мне будет, а сиделкой…»

Ни фига! У нас дедов делали крепких!

Я замер. В приемной затопали, и дверь тут же распахнулась. Рома Почкин, встрепанный и взмыленный, в мятом белом халате, не на ту пуговицу застегнутом, ввалился в кабинет.

— Всё готово! — бурно воскликнул он. — Можно начинать!

— Ну, наконец-то, — заворчал я, будто пародируя Вайткуса. — Володька где?

— Там уже! Ждет!

Ждал доктор физматнаук Киврин в лаборатории у «межпространственников». То есть, солидно сидел на столе, болтая ногами, и грыз яблоко.

— Здорово, шеф! — невнятно воскликнул он. — Какие проблемки?

— Главная моя проблема — это ты, — ответил я брюзгливо.

— Увы, она неразрешима! — глумливо ухмыльнулся Владимир, сочно хрупая.

— Да, легче прибить.

— Ше-еф! — жизнерадостно взвыл Киврин. — Это же не наш метод! Где человек — человеку?

Встав в академическую позу, он вытянул руку и разжал пальцы — огрызок спланировал в урну.

— Всё! Готов к труду и обороне.

— Ром, — кисло сказал я, оборачиваясь к хихикающему Почкину, — где данные лунных детекторов?

— Вот! — засуетился тот, подхватывая ворох регистрограмм. — Я всё свел уже, чтобы с дисплея читать.

— Ага… — не отрываясь от экрана, я нашарил рукою стул, и уселся. — Ага… Короче. У меня, наконец-то, руки дошли до одной… хм… проблемки. За что мы тут орденами увешались, помните? Как «прокол» схлопнулся? А теперь давайте посчитаем реальное энерговыделение при взрыве стандартного 30-килотонного плутониевого боеприпаса в «Дзете»…

— Уже, шеф! — картинно ответил Володька. — Больше двухсот килотонн.

Почкин выразительно хмыкнул:

— А не многовато ли?

— Рома! — голос Киврина обрел покровительственный тон. — Во-первых, плутоний распался в дзета-пространстве на все сто процентов, а не на треть, как это происходит здесь, у нас. А, во-вторых, в «Дзете» ядро Pu-239 при делении распадается не на два, а на четыре осколка, что высвобождает значительно больше энергии! Понимэ?

— Не верю! — театрально провозгласил Почкин.

— Ладно вам, актеры из погорелого театра, — забурчал я, излучая начальственную вредность. — Мне тоже без дела не сиделось. По моим расчетам, спецбоеприпас рванул с тротиловым эквивалентом в двести десять килотонн. Но! Я вас почему сегодня собрал? Вчера дозвонился Ванёк… э-э… контр-адмирал Гирин. Они, с генерал-майором Зенковым на пару, трясли с экрана армейской методичкой Зельдовича-Харитона, по которой и определили, что тротиловый эквивалент взрыва составил всего сто килотонн, но никак не двести десять! Вопрос знатокам: куда делись сто десять килотонн? Пропажа материи, однако, причем недостача существенная — пять грамм!

Я даже зажмурился от удовольствия, наблюдая, как у Володьки вытягивается лицо, а Ромкино плющится будто. Киврин глянул на меня с подозрением, глаза у него блеснули, и он пихнул Почкина локтем в бок:

— Ром… Шеф знает ответ. Но с нами не делится! С верными товарищами, с лучшими друзьями…

— Версии есть? — прищемил я хвост птице-говоруну.

— А как же! — браво хмыкнул Владимир. — Материя ушла в совмещенные пространства.

— Теплее, — мои пальцы перебрали воздух в неопределенном жесте.

— Но не в сопредельные… — медленно выговорил Роман, и заслужил мой одобрительный кивок.

— Горячо!

— Шеф…

Упруго встав, я прошелся к окну, выходившему на стоянку и сквер с памятником погибшим ученым.

— Не уверен, что мои суждения так уж истинны, тут еще пахать и пахать…

— Не прибедняйся! — фыркнул Владимир.

Полюбовавшись чистыми и незамутненными горизонтами, я сунул руки в карманы, и повернулся к коллегам.

— Помните, как