Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив - Семён Колосов

От взгляда ворона священнику стало не по себе, и он восхищённо спросил:

– Это ваш? Вот так птица!

– Достался мне от барина, хозяина вокзала, – начав откуда-то не сначала, ответил станционный смотритель.

Священник пристально с упоением разглядывал птицу.

– Вот так чудо, – почти про себя сказал священнослужитель, но вдруг, что-то вспомнив, проговорил уже торопливо и громко: – Степан Тимофеевич, вы же чай поставили, не убежит?

– Не беспокойтесь, моя жена за ним присмотрит.

– Так вы живёте здесь? С женой? А я уж подумал, что вы как аскет волей-неволей здесь один вдалеке от всех.

– Да, наша квартира располагается в подсобных помещениях. Но вы правы, мы здесь живём как аскеты на краю мира. Случайные путешественники – единственные наши гости.

– Ну вдвоём всё равно как-то легче. Есть с кем словом перекинуться, опять же помощь… – как будто убеждая собеседника, говорил отец Михаил.

– Я проверю чайник, – оборвав разговор, сказал станционный смотритель и вышел за дверь.

Отец Михаил ещё немного поглядел на ворона и сел за буфетный столик на своё прежнее место. Огрубевшее на морозе тело постепенно отогревалось, и пьянящие живительные соки струями расползались по телу, погружая его в сонное блаженство.

Дверь отворилась, и в зал вошёл Степан Тимофеевич, держа в руках глубокую чашку и пиалу с тремя сушками.

– Чем богаты, – сказал Степан Тимофеевич, ставя скромное угощение на стол.

– Что бог послал, тому и рады, – улыбаясь, поддержал священник.

– Может вам, для разогреву, в чаёк чего подлить?

– С морозу я бы не отказался, – заявил отец Михаил, скромно, но довольно улыбнувшись.

– Я мигом, – сказал станционный смотритель и выбежал из зала.

Пышущая паром кружка дышала приятным запахом иван-чая и смородины. Её летний насыщенный запах приятно заполнял лёгкие. Михаил Андреевич с наслаждением сидел перед горячим напитком и вдыхал ароматы летних луговых трав, по которым уже успел так соскучиться.

Отец Михаил попробовал отпить, но напиток был слишком горяч. Вошёл станционный смотритель. Его рука сжимала бутылку медицинского вида без этикетки. Не жалея, он плеснул в горячий напиток приличную дозу алкоголя.

– Теперь не так горячо будет, – радостно сообщил станционный смотритель и посмотрел в глаза отцу Михаилу.

– Благодарю, – сказал тот, беря сушку из пиалы.

Он хрустнул сушкой, но после пары надкусываний замер, к чему-то прислушиваясь.

– Что это?

На улице что-то стучало. Станционный смотритель тоже прислушался. Внимание поглотило обоих. Монотонное гудение всё усиливалось, цокот железных копыт разносился по окрестности.

– Да это ж паровоз, – радостно заключил отец Михаил.

Станционный смотритель посмотрел на него, потом на стол и, резко повернувшись, сказал:

– Вот так везение!

Но его неаккуратное движение перевернуло кружку с чаем, и горячая душистая масса расползлась по столу, сбегая на пол.

– Вот чёрт! – выругался станционный смотритель. – Какая неосторожность! Ничего, я сейчас протру.

Он торопливо выбежал в подсобное помещение и вернулся с грязной тряпкой, которой вытер горячее пятно как со стола, так и с пола.

Пока станционный смотритель суетился с лужей, паровоз успел подъехать и, скрипя колёсами, затормозить прямо возле станции. Отец Михаил подбежал к окнам, пытаясь разглядеть прибывший состав, но вместо длинного поезда у перрона стоял паровоз с тендером1 без единого пассажирского или товарного вагона.

– Что, остановился? – запыхавшись, сбивающимся голосом проговорил станционный смотритель.

Он подошёл к окну, и священнослужитель, глянув на него, прочитал по его лицу, что хозяин вокзала тоже немало удивлён отсутствием у паровоза каких-либо вагонов.

Однако три человека уже выходили из кабины паровоза и шли к станции. Станционный смотритель поспешил открыть им дверь. Тугой примёрзший засов не поддавался. В дверь постучали.

– Сейчас, сейчас, – спешно ответил станционный смотритель.

Засов упирался, как мог.

– Открывай, – раздалось за дверью.

Опять постучали.

Наконец засов с трудом поддался и, щёлкнув, отпустил дверь. Вместе с холодным свежим воздухом в зал ввалились три человека.

– Хозяин, – без всякого приветствия прохрипел вошедший, – уголь есть?

– Да откуда-ж. У нас давно как всё забрали.

– А дрова, может, какие?

– Только на нашу печку, совсем чуток.

– Слышь, – обратился первый вошедший к последнему, который закрывал за собой тугую дверь, – дрова подойдут?

– Подойдут, да их много надо, – проговорил он окающим неразборчивым вологодским говором.

– Сколько у тебя дров?

– Куба два, не более.

– Этого мало, – опять проокал невысокий человечек.

– И что делать будем? – обратился первый к своим спутникам.

– А что? Приехали… – разводя руками, сказал вологодец, – Завтра с утра дров нарубим. Тут лес недалеко есть, тогда и поедем. А сейчас мы, дай бог, к полуночи управимся.

Первый вошедший коротко, но матерно выругался.

– Я до мошины, – проокал человечек и выбежал за дверь.

Вологодец был маленького роста, со смуглым морщинистым лицом, перемазанным угольной сажей. Было оно совсем не примечательным, и только густая буро-рыжая борода да большие коровьи глаза, которые смотрели добродушно и доверчиво, привлекали к себе внимание. На сгорбленное усталое тело была небрежно накинута просаленная и блестящая от грязи военная шинель.

Двое других совсем не походили на своего окающего спутника, отдалённо напоминающего хобгоблина из английского фольклора.

Первый, тот самый, что спрашивал про уголь и дрова, был высок, но сутуловат. На вытянутом, начисто выбритом лице красовались рытвины и кратеры от пережитой оспы. Щёки, лоб, нос – всё было изъедено оспой – этой губительницей красоты. Но не одна она портила физиономию незнакомца; от частого употребления алкоголя под глазами красовались мешки, а всё лицо были слегка припухшим. Дополняя уже перечисленные недостатки, лицо имело жирную кожу с глубокими большими порами. И всё это вкупе делало человека в чужих глазах каким-то нескладным, далёким от эстетической красоты.

Он снял картуз, и священник со станционным смотрителем разглядели светлые лоснящиеся волосы. Они, как примятый бурей хлеб, лежали на его голове, редкие и блестящие светом пшеницы.

Однако, несмотря на свою отталкивающую внешность, этот человек вовсе не выглядел стеснённо или неуверенно. Нахальная сила чувствовалась в его невыразительных серых глазах.

Последний из незнакомцев был совершенной противоположностью двух своих компаньонов. Он был так же чисто выбрит, но лицо его, по-мужски суровое, обладало поистине богатырскими чертами, однако фигура, хоть и крепкая в плечах, не отличалась огромной силой и исполинской высотой витязя. Он имел широкое, почти квадратное лицо, широкий, приплюснутый нос, пухлые, чуть выдающиеся вперёд губы, зелёные умные и степенные глаза и низкий, крепкий лоб. Именно такие скуластые угловатые лица способны вынести кучу ударов в кулачном бою и оттого всегда вселяют уважение. Причёску богатырь имел аккуратную с уложенной на бок коричневой чёлкой.

Богатырь был одет в стёганый рабочий ватник, который никак не сочетался с его древнерусской физиономией, тёмные, почти чёрные, штаны и валенки. Его товарищ – в новые кожаные сапоги и длинный, измазанный сажей и углём рабочий тулуп; штаны его были порваны в двух местах. Всё на них было рабочее, мужицкое.

– Останемся, значит, у вас, – объявил незнакомец с бугристым лицом.

Станционный смотритель почти безразлично покачал головой, мол, раз так, значит так.

– Павел Нелюбин, – протянул руку скуластый, впервые заговорив. Голос его был жёстким, как и лицо.

– Степан Тимофеевич, – отозвался станционный смотритель, пожимая руку.

Высокий в тулупе тоже пожал руку станционного смотрителя, сначала невнятно промычав про себя, а потом уже чисто ответив: «Тихон Николаевич».

– А меня, братцы, отцом Михаилом звать, – вмешался священник, всё лицо заливая улыбкой. Он подошёл к машинистам и не по-монашески, резкими движениями, пожал им руки.

– Так угля, говорите, у вас нет, – задумчиво сказал Павел Нелюбин, разглядывая зал. – Совсем нет?

– Ничего нет, всё война забрала, – ответил станционный смотритель.

– А что это за склад там?

– Пустой, в нём уже давно ничего не хранится, да и хранить-то нечего.

Дверь отворилась, и явился человечек. Он запер засов и, стряхивая с плеч снег, оглядел зал.

– Ну как там, Колька? – обратился к вошедшему Тихон.

– Всё, дальче не поедет. Если сейчас тронемся, то вёрст на пять ещё хватит, а там всё… – и махнул рукой. – Нам ещё повезло, что на станции встали, а кабы не дотянули или только полустанок какой попался, так бы и помирали с холоду. Эко, метёт…