Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив - Семён Колосов

Не сумев прорваться на южные рубежи (хвойный лес стойко держал свои позиции), ветер направил свои силы на искажение уже захваченных территорий. Он, подобно варварам, глумился над чужой родиной: ронял деревья, наметал сугробы, стирал дороги, заметал норы и дома животных. Ему хотелось всё переиначить, всё сделать по-своему. Там, где проходила дорога, он наметал снежные барханы. Лёгким мановением он перемещал тонны окоченелой воды на десятки, а может и сотни километров. И горе было бы тому, кто встанет на пути у этого сумасшедшего творца.

Однако ветер, кружась в сумасшедшем вальсе, не замечал человека, идущего по дороге, как слон не замечает муравья. Что было ему до ничтожного человека, отважившегося держать путь через ледяную пустыню? Кем был тот смертный, пробирающийся сквозь непогоду? Никем. Для ветра никем.

А человек между тем упорно шагал по дороге, хотя это уже, в сущности, нельзя было назвать дорогой. Ветер смазал её. И без того кривая, как и все сельские дороги, она была местами полностью заметена снегом, и человек, бредущий наугад, то и дело сходил с утоптанной поверхности и проваливался в какой-нибудь заметённый овраг, увязая до самых колен. Тогда его высокие валенки зачерпывали очередную порцию снега, и путник отряхивался, пытаясь выскрести ледяной песок из голенища толстыми овчинными варежками. Путь давался тяжело. В лесу ещё можно было идти: ветер там почти не орудовал, и дорога была хорошо различима. Но вот в полях приходилось трудно. Отсутствие дороги, снегопад, свирепствующий ветер и главное – усталость совсем доконали путника. Он шёл уже чёрт знает как, ноги подкашивались, и всё тело донимал свирепствующий мороз. Ещё несколько часов такой ходьбы, и он непременно сляжет под бушующим напором пурги и сгинет, погребённый под саваном снега. Но рано было ещё сдаваться. Спасение, как и всегда, пришло нежданно-негаданно. Очередной раз упав и на коленях переводя дыхание, он заметил вдалеке поля две большие длинные постройки. Ободряемые надеждой силы вернулись к нему, и он уже быстрее побрёл навстречу спасительным силуэтам. Однако очертания домов никак не хотели приближаться. Слишком медленно они росли, и он, зачарованный видением, даже пытался срезать себе путь через поле, но всё же вернулся на дорогу, поняв абсурдность своей идеи. Цепкие стебли трав хватали его за валенки, а испещрённая кочками поверхность поля подводила, и он, постоянно спотыкаясь, падал лицом в снег, и тогда жгучий молниеносный холод кусал его незащищённую кожу.

Он всё же добрался до полузаметённых построек. Вытянутое, метров двадцать в длину, здание вокзала стояло прямо перед ним. Это была не высокая для вокзала постройка, всего метра четыре, может, пять в высоту. Тускло-жёлтый цвет её стен хорошо сочетался с зимним ландшафтом, нисколько не выделяясь на его фоне. Высокие арочные окна, спроектированные через равные промежутки, мутно глядели в его сторону. В них ничего не было видно. Здание казалось совсем заброшенным и безлюдным. Однако людская тропинка, которую ещё не успело занести, и дымок, вьющийся из трубы, уверили путника, что внутри кто-то есть.

На вторую постройку рассчитывать не приходилось. Это был всего лишь не в меру длинный деревянный пакгауз или конюшня. Грязно-серые доски, из которых было построено здание, казалось, доживали свой век. Заброшенная и заметённая снегом, эта постройка выглядела совсем уж как-то аскетично. Правда рядом с ней пристроилось ещё одно строение, но то была всего лишь двухэтажная водонапорная башня. Первый этаж был выполнен из обожжённого красного кирпича и образовывал правильный восьмиугольник, а второй – из таких же старых досок, что и склад.

Пройдя возле невысокой кривой рябины, человек глянул на красно-ядовитые ягоды, увенчанные белыми полукругами снежных шапочек, и ему показалось, что эти сочные кислые плоды не вписываются в общую атмосферу северного уныния. Миновав дерево, он подошёл к единственному входу, располагавшемуся с этой стороны. Две тяжёлые двери были заперты, узор арочной фрамуги напоминал очертания солнца, он расходился пятью простыми лучами из маленького полукруга, а уже больший полукруг делил эти лучи пополам. Запылённое мутно-зелёное стекло, какое используют при отливании бутылок, придавало фрамуге особо унылый вид. Сам же вход был оформлен чуть выступающим ризалитом, верх которого завершал фронтон. Арочные окна да вход были единственными архитектурными изысками этого незамысловатого строения, но и это было уже много для сельской местности. В сравнении с деревянными избами оно выглядело вполне приемлемо для своего времени. Однако рядом не было деревянных изб, и единственное с чем можно было сравнить здание вокзала, так это со старым пакгаузом, но в сравнении с этой неуклюжей громадиной, любой домишко приобретал вид дворца, не говоря уже о том, что в русских сёлах у прилежных хозяев избы всегда украшались резьбой, которая замысловатыми линиями ползла по наличникам, причелинам и карнизам.

Путник поднялся по трём скользким, заметённым пушистыми хлопьями снега, ступеням крыльца и, не снимая варежек, постучал в глухую деревянную дверь. Можно было не надеяться, двери, как немые стражи, не издали ни звука. Человек поводил головой по сторонам, ища звонок или какую-нибудь петлю, но ничего не было. Тогда он подошёл к первому попавшемуся окну и уже, сняв овчинную варежку, постучал по стеклу. Толстые стёкла, чуть слышно загремели. Человек замер, побыстрее спрятав руку от холода. Он ждал, но внутренний зал хранил молчание. Заглядывать в окна было бесполезно, наледь и морозные узоры покрывали почти всё стекло. Тогда, не выдержав более донимающего мороза, человек, разбрасывая валенками снег, торопливо оббежал все окна и постучал в каждое, толком не дожидаясь ответа. Это принесло свои плоды – дверь, грохоча, отворилась.

В дверях стоял невысокий человек в простой белой рубахе, поверх которой был накинут поношенный дублёный жилет из овчины. Его лицо имело умное выражение, что вероятно достигалось за счёт степенных внимательных глаз, крючковатого носа, и аккуратно подстриженных чёрных волос, и бороды, отпущенной по-козлиному.

– Вокзал работает? – спросил путник самым добродушным голосом, но замёрзшие губы и язык изрекли лишь что-то похожее на человеческую речь.

– Работает? – спросил, то ли себя, то ли путника хозяин постройки, – Ах, ну что вы… Заходите, заходите…

Он отошёл, пропуская путника.

В зал грузно передвигая уставшие ноги, прошёл человек ростом чуть выше хозяина. На нём был измятый светлый тулуп, изрядно заметённый снегом, с намёрзшими от дыхания кусочками льда. Путник снял варежки и, разогнув тугие от мороза пальцы, стащил с головы овчинную шапку, вовсю усыпанную белым бисером льда. Он пару раз стукнул ей об колено, и мелкие горошины, звеня, заскакали по кафельной плитке пола. Путник устал и не торопился. Перед тем как заговорить он, вцепившись в голову ногтями, с дикой энергией взъерошил её, избавляясь от колючего зуда – наследия овчинной шапки.

– Зал кажется безлюдным, – проговорил путник, предварительно размяв застывшие сморщенные губы.

В зале и вправду никого более не было.

– Такое время… сами понимаете…

– Ах, ну да, ну да, – торопливо ответил путник. – А с поездами как? Как часто ходят?

– Ходят, но редко. Иной раз пройдёт и даже не остановится, – безразлично ответил собеседник.

Путник нахмурился, от чего его и без того странное лицо показалось хозяину даже каким-то неприятным. Смуглокожая обезьянья головка сидела на худой жилистой шее. Глаза и рот были маленькими, а прямой нос чуть крупноват. Большие уши торчали в стороны, а короткие, измокшие и взъерошенные от пота волосы даже не пытались их прикрыть. Недлинная борода в большей степени, чем волосы на голове, вилась маленькими колечками. Несмотря на молодой возраст, на вид ему было чуть более тридцати лет, на макушке красовалась розоватая плешь.

Незнакомец поднёс руку к воротнику и попытался расстегнуть пуговицы тулупа, но пальцы, словно чужие, не слушались и не поддавались командам. Они как ветки отупело тыкались, не в состоянии захватить кружок пуговицы. Сдавшись, он обратился к станционному смотрителю:

– А сегодня можно ли какой паровоз ожидать?

– Навряд ли, – всё тем же безразличным тоном отвечал хозяин, но глаза его между тем цепко и любопытно рассматривали путника. – А вы, собственно, кто будете?

– Ах, ну что же это я, – всплеснув руками, проговорил путник, протягивая ладонь, – отец Михаил или можете – Михаил Андреевич.

– Степан Тимофеевич, станционный смотритель, – в свою очередь сказал хозяин, пожимая руку. – Так вы священник?

Проговорив это, станционный смотритель расплылся в самой доброжелательной улыбке.

– Ну, полноте, сын мой, я не более, чем обычный человек, – сказал всё же польщённый вниманием отец Михаил.