Если полететь высоко-высоко… - Мария Романушко

Счастливый месяц в Новой Деревне, в одиночестве. Пахнущий яблоками, клевером и ромашками, кострами на огородах… Мой воистину медовый месяц в Новой Деревне! Кто-то сжалился надо мной. И дал короткую передышку: отдышаться и – собраться с силами.

Счастливая – я пребывала в состоянии полёта… Вот только: вверх – или вниз?… – про это я старалась не думать.

(Подумать про это у меня еще будет время – и очень скоро…)

От того месяца осталось много стихов.

НОВАЯ ДЕРЕВНЯ

отцу Александру Меню

Какие ночи звёздные!И как земля поката…Всё без остатка роздано –И потому богата.

Мне полюбились ясениИ Новая Деревня.Какие утра ясные!Как высоки деревья…

Бредут тропой извилистойОсенние коровы…Как петухи заливисты!И мил мне запах крова.

С линялой каплей куполаЦерквушка у дороги.И ею сердце куплено –Домашней и нестрогой.

Сквозь дождик – листья сеющий –Нестройный хор старушек…Я прихожу ко всенощнойПодумать – и послушать.

И, стоя перед Образом,Благодарю и плачу…За всё – за крышу звёздную,За лето, за удачу.

Я часто приходила к храму, не только в часы служб, но и когда там никого не было. Вокруг храма – маленький, тихий погост. Слева от храма пламенел огромный клён, и я любила сидеть под его сенью и писать стихи. А порой хотелось лечь на эту землю, усыпанную жаркой листвой, почувствовать себя малой песчинкой, слиться со всем миром…

ХРАМ СРЕТЕНЬЯ В НОВОЙ ДЕРЕВНЕ

.  Лежу на кладбище – у храма,.  В горячей лиственной золе,.  В щекочущих осенних травах,.  На вечереющей земле…

.  Лежу под клёном необъятным,.  В полнеба вспыхнул – в полземли!.  И слышу, слышу голос внятный.  Со всех сторон – вблизи, вдали…

.  И чувствую земли округлость,.  Глубинные её пласты….  И жадно подставляю губы.  Прикосновениям листвы.

.  Закинув за голову руки,.  Как не лежала я давно, -.  Лежу….     Смотрю на крест и купол….  За что мне это всё дано?

.  Одно желанье – кануть, кануть.  В закат кленового лица….  Уйти в траву, в песчинки, в камни….  И раствориться – до конца!

Эти стихи очень нравились отцу Димитрию Дудко. Хотя он и сказал, что в них слышатся языческие мотивы, но при этом стихи глубоко христианские. Сказал, что здесь – органичное соединение ветхого и нового человека: человека от земли, душой стремящегося к небу… Он так прекрасно читал эти стихи вслух! Просил ему подарить их. И признался, что тоже пишет стихи.

Но были в тот светлый месяц и грустные стихи. Я не знаю, откуда они приходили. Но они тоже были правдой. Поэзия – это такой скальпель, вскрывающий самые потаённые глубины души…

.  Я зажигаю лампу на столе..  Вечерний свет ложится на страницы….  За окнами на старенькой ветле.  Тревожно вспархивают души – или птицы?…

.  Я думаю: о чём же написать.  Туда – туда, откуда нет ответа?….  О том, что осень на дворе опять?.  О том, что дом колышется от ветра?

.  О том ли, что кружится ранний снег,.  И скоро Покрова – а писем нету?….  Об этом лучше знает человек,.  Который их не пишет….              Жуткий ветер!

.  Он хлопает калиткой, как шальной,.  Скрипит скамьёй в саду, кусты ломает….  Ах, что я буду делать здесь зимой?.  Чадят дрова, и лампочка мигает…

.  Постель, как лёд. И нету даже пса,.  Чтоб разделил тоску и поздний ужин….  О чём же мне сегодня написать?….  О том ли, что хозяин дому нужен?

.  А ветер хочет крышу распороть!.  Какой кромешный, непроглядный вечер….  И я пишу: "Храни тебя Господь.  Во всех путях твоих, делах и встречах…"

Телеграмма от мамы. Её принёс деревенский почтальон.

В телеграмме три слова. Читаю и – не верю свом глазам! Да, я мечтала об этом… но боялась надеяться.

«Приезжай за ордером»

Господи, неужели у меня будет дом? Свой дом? И не надо будет ночевать у знакомых и на вокзале?… Спасибо Фёдору! Хотя он это сделал не для меня, а для себя, для своего спокойствия: чтобы больше меня не видеть, чтобы не маячила уже никогда перед его глазами… Но не будем углубляться в дебри его подсознания, в мотивы его поступков. Хотел ли Фёдор осчастливить меня или себя? Это его подробности…

Обретение дома!

По соседству с художником Валерием Волковым. По соседству с тем самым домом, где я познакомилась с Каптеревыми… которые жили тогда (два года назад) в квартире Волковых. Два года назад мы ходили тут с Гавром мимо высокого дощатого забора, за которым шла стройка… Я и не подозревала, что за этим забором возводится МОЙ дом!

Однокомнатная квартирка с большой кухней и большой лоджией. Чудо как хороша! К тому же – на 13-том этаже! Моё любимое число. И два широких окна смотрят на закат… Как я мечтала! С детства мечтала, чтобы когда-нибудь у меня был дом с окнами на закат!…

Мой дом не так далеко от мамы. Двадцать минут пешком. Сразу перенесла сюда свои драгоценности: свой чёрный портфель, набитый разными реликвиями и тетрадками со стихами. Две афиши Енгибарова. Кресло-качалку, которое мне подруги на двадцатилетие подарили. И пишущую машинку «Олимпия», выпуска неизвестно какого года, подаренную мне совсем недавно знакомыми. Собственно, эту старушку хотели отправить на помойку, но вовремя вспомнили обо мне.

Да, теперь у меня есть свой дом и своя пишущая машинка! Перетащила её, чугунную, тяжеленную, но такую долгожданную и любимую с первого взгляда!

Никакой мебели, кроме кресла-качалки, у меня не было. И я бродила по своему огромному дому – комната, кухня, лоджия… Неужели это мой дом? Кухня, комната, лоджия… – какое счастье, Господи! Неужели это не сон?… Неужели такое счастье возможно наяву?!

В институте была как раз осенняя сессия.

Меня зачислили в поэтический семинар к Александру Жарову, комсомольскому поэту.

У него в семинаре оказалось всего три человека. Со мной – четыре. Почему так мало? А он всех разогнал! Он практически всем своим студентам написал такие характеристики, что их отчислили «за творческую несостоятельность». Осталось три тихих, запуганных деревенских паренька, удивительно похожих друг на друга: они были как из одного яйца.

Жаров предложил нам почитать стихи – «отчёт за летний период». Пареньки читали про косы-покосы, берёзы-слёзы и так далее. Жаров их очень хвалил. Дошла очередь до меня. Я прочла стихи про Крышу. (Я их посвятила Гавру).

* * *

Вот и крыша с пустынными башнями,Флюгерами, мансардами, ветром…Это небо – как будто вчерашнее.Здесь царит прошлогоднее лето.Ни на час с той поры не сдвинулисьНа часах заржавелые стрелки…Время – сон – под синими высями…

Кто-то взглянет с улицы мельком,Торопливо идя по КировскойИ по Сретенскому бульвару…Переулки устало кривятся,Тихо меркнут в летнем угаре…

Дышит крыша – поляна зелёная.Трубы, трубы… – в царапинах звёздных!…О стремянку платье разорвано.Как разрежен вечерний воздух!Я стою над Москвой закатноюНа горячем, тяжёлом люке.Задохнувшись от ветра, – катитсяСердце в бездну – в пыль переулков…

Я стою под свистящим флюгером.Я – невидима, я – крылата…И на мне, прожжённое углями, –Платье детства в новых заплатах…

Тихие, лирические стихи. К чему тут можно придраться? Но Жаров вцепился в меня, как клещ!

– И где это вы видели в Москве пыльные переулки?! Что это за диссидентщина на моём семинаре?! Любопытно, а что именно вы подразумеваете под «пыльными переулками»? Это намёк на что-то?… Хотелось бы от вас услышать, на что именно этот намёк!

– На пыль в летних переулках. На самую обычную летнюю пыль… Больше ни на что.