Марамзин - Неизвестно

2

В тот день Дуся будто бы вдруг повзрослела, и перед самым окончанием смены у нее отпала по­следняя бородавка на пальце.

— А я опять сегодня норму не выполнила, -— сказала Дуся, придя с работы к себе в общежи­тие. — Опять чего заработаю? — смех! И мастер ругается. Разве я виновата?

— Я два года норму не вырабатывала, а по­том только стала, — откликнулась Люба.

— Дуся, тебе от мамы посылка, — сказала Нина. — Смотри.

— Ну-ка, дай-ка, — сказала Дуся. — Ага. Это, наверно, яички. Куры как раз сейчас много несут.

Дуся, не откладывая, спустилась на улицу и сходила на почту.

В посылке, и верно, оказались внутри два с половиной десятка яиц.

«И друга своего угости, я не против, — пи­сала Дусе мать в письме, положенном тоже в по­сылку, чтобы не платить отдельно. — Есть же у тебя какой наверно друг, хотя и не напишешь матери. А половодье в этот раз было сильное, вода дошла до сирени и по-за кустами протекла в задний подпол. В огороде остались три здоровые льдины и лежали все лето, особенно одна, пока не сделалась вся длинными иголками и не стаяла. Сараюшко наклонился, надо его починять, а берут нынче дорого, не знаю что делать. Приходил Илья Магьюнов, и говорит: ты, бабушка, никого не про­си, я тебе, бабушка, сделаю разом. Это он все ба­бушка да бабушка, а сдерет за милую душу, ты Илью того знаешь.»

«Здравствуй, дорогая мама! — писала Дуся в ответ. — Спасибо за яички. Дошли они хорошо, только два по дороге треснули, но я их сразу же пустила на сковородку, они и вытечь совсем не ус­пели, разве самую малость белок. Сараюшку ты починить позови, посылаю тебе переводом отдель­но сколько могу. А Илье Магьюнову ты поставь четвертинку, больше сразу не ставь, а потом, ска­жи, еще обещаю поллитру. Он тогда не сдерет и быстрее починит, потому что сколько сдерет — все жене, он соврать ей не может, не сумеет, я знаю. Побоится, что люди соврать не дадут. Жи­вая поллитра ему интересней. А друга у меня пока что нет и не надо, ни к чему он мне сейчас. Так что яички съем сама с девчатами. Они меня тоже всегда угощают, если есть. На этом целую тебя крепко-крепко. Твоя дочка Дуся.»

Дуся заклеила письмо языком и снесла его в ящик, напротив от дома.

Возле ящика, на скамейке, сидел мужчина в пиджаке, очень сильно раздутом на месте карма­нов. Он поманил к себе Дусю длинным пальцем.

— Простите на минуточку, — сказал без за­пятых человек.

Так он и сидел — раздут, плечо с зацепом, из которого виден лоскутик холста.

«И чего ему надо?» — подумала Дуся, но ей было любопытно, и она подошла.

— Гражданочка! — обратился он к ней, и это обращение было Дусе приятно.

— Мне очень и очень и очень и очень — СТЫДНО! — сказал он громко, но совсем не стыд­ливо. Дуся хотела засмеяться, но не стала.

— Если бы профсоюз оплатил бюллетень, я бы никогда не осмелился вам предложить... вот... он начал вытаскивать из карманов блестящие банки, — одна... три... четыре... если бы профсоюз оплатил бюллетень... вот, смотрите, гражданочка, свиная тушенка... я предлагаю вам дешево, запасы лучшей жизни, по полтиннику штука. Повторяю: мне очень и очень и очень и очень СТЫДНО!

Последним словом он грозно выстреливал, продолжая вытаскивать банку за банкой, и было неясно, как они там у него помещались.

«Мужчина! — подумала Дуся с участием к этому слову. — Не на что выпить. Да и мне при­годилось бы. Маме пошлю. Там у них с мясом те­перь очень худо. Денег нет — ну, да ладно, займу. И себе оставлю две банки, да теперь яйца есть, картошки наварю, чай-заварка еще оставалась в коробке, — вот и завтрак и обед на три дня. А тушенка в магазине почти в два раза дороже. Сколько сразу выгоды! А потом видно будет.»

Ничего не будет видно, но это неважно.

— Погодите, дяденька, -— сказала Дуся. — Я схожу за деньгами. Но вы не уйдете?

— Я не могу долго ждать, — отвечал мужчи­на. — Но вас подожду. Идите, гражданка, за сво­ими деньгами.

Он сел, растопырив колени, согнувшись спи­ною по спинке скамейки и раскинувшись руками в ширину, сколько мог — в этой неудобной позе он ощущал, видно, большую степень свободы.

Но скоро устал от своей свободы, от своей ав­тономности, от своей независимости от изгибов скамейки. Сел нормально.

— Девочки, дайте мне пять рублей. У кого занять до аванса? — сказала Дуся, вбегая в ком­нату.

— У меня больше нет, — ответила Люба.

— А зачем тебе? — спросила Нина.

Тут бы ей рассказать, но она не рассказала.

— Нужно. Потом объясню. Неужели же нет ни у кого? Очень нужно!

— Погоди, — сказала Нина. — Я сейчас со­ображу.

Она посмотрела в кошельке, сперва только сверху, а потом глубоко; посидела, держа его рас­пахнутым в руках перед собой, пошептала; выну­ла пятерку, опять запихала; что-то прикинула и вдруг сообразила.

— Ладно, бери, я уж как-нибудь выживу.

— Вот спасибо! — обрадовалась Дуся и схва­тила пятерку.

— Я отдам! Может, даже и раньше! — крик­нула она из дверей и умчалась.

Мужчина, действительно, все еще ждал. Бан­ки он составил на скамейку и прикрыл полой пид­жака — как наседка.

— Вот видите, из-под полы, — сказал он, встрепенувшись. — Все как полагается.

— Мне очень и очень и очень... — начал он опять, но задумался и кончить забыл.

Дуся вежливо согнула вдоль пятерку и так­тично подала ее щепотью. Собрав в сетку банки, она убежала домой.

Никому не сказав, она вскрыла одну из банок на кухне. Из дырки брызнул обильный жидкий сок.

«Сочная, — подумала Дуся. — Это хорошо, что сочная».

В банке была не свинина, а зеленый горошек.

— Перепутал! — испугалась Дуся за того мужчину. — Вот ведь дурачок, перепутал же банку!

Она представила его >— чего ему делать когда обнаружит? — и даже захотела, пускай он этого никогда не заметит.

Но оказалось — нет, не перепутал, не ошибся. Все банки были с зеленым горошком.

— А ведь обманул, пожалуй! — догадалась вдруг Дуся с непонятной радостью. — И как хо­рошо обманул, культурно! Ну и я сама виновата.

— Ну и что, ну и ничего, — успокаивала Дуся себя, как чужую. — Горошек тоже есть можно, заместо завтрака. Я даже, честно, горошек люблю. Это ничего, а могло быть и хуже.

Хуже быть не могло, потому что денег теперь не достать ни за что, больше негде, а скоро надо уже отдавать. У каждой в комнате Дуся уже одол­жила, у них у самих больше нет и не будет. «Всё, -— говорят, — есть, ну а денег, извините, нету. Где их взять? Не растут где попало. Оттого их и нет.»

— А ведь в общем-то мне их не надо, — по­думала Дуся. — Только бы выкрутиться, а так-то зачем? Да ведь не выкрутишься же теперь. Ни за что!

Дуся посидела одна в темной кухне, а потом пришла к себе в комнату получить сочувствие. В комнате были только Катя и Нина.

— Дура! Ой, какая ты дура! — сказала Катя со всей сердитостью, какая в ней набралась.

— Ты бы хоть у нас-то спросила, хоть бы на­мекнула, — расстроилась Нина.

— Катя, Нина, — сказала вдруг Дуся отчет­ливо. — Я сегодня соль просыпала.

-— Ну, — сказала Катя, удивленная.

— Катя, не будем ссориться. Мы ссоримся и думаем, что это мы сами, — а это соль. Давайте не будем делать ей удовольствие.

Тут она села на кровать, отвернулась и недол­го плакала, — мокро, но без голоса.

Вернулась Любаша и включила репродуктор.

— Сообщение о погоде, — сказало радио.

Только это оно и успело сказать. Дуся кину­лась и выключила его и не стала слушать дальше. Ничего хорошего не ждала она от погоды.

— Что это ты? — удивилась Любаша. Ей рас­сказали.

— Нет, придется мне, видимо, сходить на про­спект, — сказала с силой неожиданно Дуся, на­чисто утираясь от плача.

Эти слова не ушли, как обычно, куда-то, куда они уходят всегда. Они остались висеть в этой ком­нате, где-то под лампой с сиреневым абажуром.

— Да что ты, Дуся, да ты подумай, — сказала Катя, очень быстро сказала, как будто думала об этом сама.

— А чего и беречь-то? — сказала Любаша. — Вот бережем, бережем, а на что? Хорошему чело­веку на это плевать, а худому и беречь не хочу.

— Да тебе-то нечего уже беречь, — сказала Нина строго. — Утащили.

— Я сама отдала. Ни за так, — сказала Лю­баша громче, чем надо, и вышла на кухню.

Остальные затихли.

— Да, — сказала вдруг Нина серьезно. — Видно, надо разок тебе съездить на проспект. У меня если б были, я сразу тебе отдала, хоть де­сятку. А и у меня теперь долго не будет.

— Это надо выбиться разок из долгов, а по­том оно само пойдет, — согласилась и Катя.

— Вот Маруся Лопухова. Знаешь ты Марусю Лопухову?

— Нет, — ответила Дуся.

— Да как же, да ты знаешь Марусю, у нас в цеху, такая еще... ну, ты знаешь.

Нина кругло почертила в воздухе двумя ру­ками, разводя их все дальше.

— А, — сказала Дуся. — Ну, знаю.

— Вот она ходила однажды. Враз всё попра­вила и еще на пальто начала набирать. Год уже набирает, скоро, видимо, купит. Но она, правда, видная из себя, не как ты.

— А тебе не страшно? — спросила Катя с ин­тересом.