Красиво жить не запретишь - Иван Мотринец

Жукровский плыл катером от Лузановки к морскому вокзалу. Вслед летели белые чайки, привыкшие попрошайничать. Пенилось, шумело и отнюдь не успокаивало морс. В вынужденном безделии последних дней он все более раздражался, нарастающее напряжение не поддавалось аутотренингу, напротив, оно усиливалось и после очередной тревожной ночи срывало с дивана и гнало, гнало то в малолюдье осеннего пляжа, то в шумную, пеструю толпу Привоза. Он понимал, что за эти дни сделал не одну ошибку, прежде всего не надо было звонить Ольге. Но разве за три года эта глупая девочка когда-то его подвела, разве не вылепил ее по собственным стандартам? Однако хорошее — враг лучшего. Ольга осталась в том прошлом, куда ему пришлось захлопнуть дверь. Но старая гусыня дорого заплатит за подлый обман. Как мальчишку, провела его вместе с тем услужливым гадом, Федосюком. Мало нагребла под себя, профессорша! И все осталось шито-крыто, его, Жукровского, эти сумасшедшие папаши-мамаши за глотку взяли, а она, подлая баба, чистенькой ходит, лекции сейчас, небось, читает.

На морском вокзале заставил себя подойти к витрине, равно притягивающей и страшащей его. «Их разыскивает милиция». Понаблюдал: витрина не привлекала никого. И не было, разумеется, среди застывших, мертвых фотографий его лица. Хватит пляжиться, ждать у моря погоды! Вечером позвонит старухе и отчалит.

Но можно ли было так вляпаться! Вот она, старая интеллигенция, профессорская, так сказать, среда, в которой ему хотелось стать своим. Деньга в июле — первые дни августа рекой плыли. В прошлом году они осторожничали, профессорша даже соизволила в приемную комиссию войти. Но скольких можно протащить через конкурс наверняка? Тем более, что добрую треть институт принимает вынужденно чада известных в городе, области людей. Пятая часть первокурсников — степендиаты колхозов, предприятий, председательские дочки черт знает каким течением выруливают в студентки. В общем рассчитали они неплохо по десять «кусков» с двадцати человек. Но семеро родителей как с цепи сорвались, можно подумать, последнее от себя оторвали, видеть бы только чадо в белом халате. Да сколько их, по парикмахерским, магазинам в белых халатах! Прут в мединститут, и сто двадцать рэ будущего заработка их не останавливают.

Но хотя бы половину этим взбесившимся надо было отдать. Сидел бы он в кабинете, ждал, когда освободится другой кабинет. Ольга чирикает дважды в неделю. И эта мамина дочка из Хмельницкого весьма…

В пять, когда пани профессорша привыкла обедать, Жукровский позвонил ей и остался доволен разговором. Все они такие, слабый пол. Пока разводишь с ними интеллигентные церемонии, наглеют. Нет, старое корыто, я тебя отучу спокойно спать по ночам, втройне вернешь то, что захапала!

На следующий день Жукровский выехал в Киев, отложив более близкое знакомство с черноглазой одесситкой до лучших времен. Такая женщина требует вдохновения. Он же был пуст, зол, весь погружен в предстоящие опасности и ловушки новой жизни.

Жизнь Ольга, внешне оставаясь почти прежней, с каждым днем и часом теряла для нее вкус и смысл. Не могла ни забыть Вячеслава, ни винить его в том, в чем, по словам Валентина, он был виновен. Мысли ее занимал вопрос, на который лихорадочно, но все еще тщетно искала ответ: кто-то, не Вячеслав, был несомненно виноват в том, что ее ясное, безоблачное будущее, ее настоящее, которому завидовали однокурсницы, внезапно оказались под сомнением, и Ольга не знала, как вернуть, восстановить утраченное.

Задождило, похолодало, золотая осень то ли не спешила приходить, то ли уже ушла, незамеченная. Каждый вечер казался бесконечным, и некого было спросить: кто виноват? Вячеслав больше не объявлялся, ожидание его звонка стало ежевечерним утомительным занятием. Но один звонок, ненужный и испугавший, раздался в ее отсутствие. О нем только сейчас сообщила мать, пытающаяся под этим предлогом узнать, что случилось с ее девочкой.

— Назвала себя Надеждой Николаевной, сказала — преподаватель института. С каких это пор преподаватели звонят студентам? Кто она такая?

— Профессор, заведующая кафедрой нашего института.

— Тем более. Какое у нее может быть дело к тебе?

— Не знаю. Позвонила и позвонила. Мамочка, у меня болит голова, а у нас завтра коллоквиум.

— Не нравится мне этот звонок. И ты мне не нравишься.

Мать вышла, тихо прикрыв за собою дверь. Ольга стремительно поднялась с тахты, отыскала в телефонном справочнике нужный номер. Позвонить? Есть, наверное, какие-то известия от Вячеслава. А может, он, как бывало не раз, ждет ее, Ольгу, в гостиной Надежды Николаевны?

Так бывало не раз, но Ольга никогда не чувствовала себя легко и свободно в профессорском доме. Что же, это понятно… В тот самый первый раз пришли с Вячеславом часов в семь вечера. Надежда Николаевна нисколько не удивилась, увидев студентку, напротив, встретила их как званых гостей, пригласила поужинать. Но Ольгу смущала непривычная обстановка. Впервые видела нарядную, заполненную хрусталем горку, картину почти во всю стену — ныряющая, обнаженная женщина, белое пианино, свечи в ажурных подсвечниках, коллекцию разодетых кукол, рассевшихся на угловом, в вишневом бархате диване. Впечатляла и сама хозяйка, выглядевшая словно дама XIX столетия, будоражило терпкое красное вино. Потом Надежда Николаевна, извинившись, вышла. Вячеслав обнял Ольгу. Это в тот вечер он назвал ее маленькой женушкой. Ушли, не попрощавшись с хозяйкой. Вячеслав сказал, не стоит беспокоить пожилого человека. Когда Ольга была уже у двери комнаты, он вернулся и положил нечто рядом с вазой с хризантемами. Сейчас Ольга вдруг отчетливо увидела это «нечто» — деньги, зеленая пятидесятирублевка. Может, ухватилась Ольга за спасительную мысль, среди людей этого круга так принято? Интеллигентный человек, говорят, никогда не остается в долгу…

Осенью и зимой, когда им практически негде было встречаться, они часто бывали в доме Надежды Николаевны, ужинали втроем, но чаще вдвоем, без хозяйки, пересаживали кукол на пианино. Ольга понимала, что Вячеслав прав: им нужно скрывать чувства, пока он пишет докторскую, пока не разведен, пока она — первокурсница. И все же насколько радостнее были поездки за город. Оказывается, рестораны есть не только в больших городах, но даже в селах. А всего лучше бывало летом, на Ольгиной любимой лесной поляне, неподалеку от Великого Любеня. Однажды, после дождя, они заехали в пшеничное поле — на поляне стояла вода, а пшеничные колосья доставали ей до подбородка. Пахло чем-то свежим, приятным. По пшенице будто разбросали маки, прямо горстью.

И все-таки зачем Вячеслав оставил пятьдесят рублей? Больше он этого не делал. А может, оставлял всякий раз, только Ольга не знала? Почему ее волнуют такие мелочи в то время, как Вячеслава разыскивают словно бандита? Этот кошмар должен кончиться. Вернется Вячеслав, и тогда они все еще попросят у него прощения. Он ничуть не волновался, когда ей звонил. Правда, тогда Ольгу еще не вызывали в прокуратуру.

Телефонный звонок, наверное, разбудил весь дом.

— Да! Слушаю.

— Добрый вечер, Оля. Надежда Николаевна. Приходи завтра, часам к семи.

Веря и не веря, что завтрашний вечер освободит ее от тягостных мыслей и невыносимого одиночества, Ольга долго ворочалась без сна. Первое впечатление утра было унылым — серость, дождь. На трамвайной остановке, откуда ближе всего к институту, она передумала выходить, поехала в конец маршрута. Потом пряталась от дождя в кафе, пила жидкий» переслащенный кофе, пока не подошло время первого сеанса в близком кинотеатре. Зал оказался пуст, фильм — скучно производственным, а до вечера было далеко.

Позже Ольга обнаружит: этот бесконечный день и последующий за ним будут как бы вынуты из памяти. Вырвавшись из дома Надежды Николаевны, она разом утратит надежду, что вернется к ней совсем недавняя легкая, бодрящая радость.

«Надежды юношей питают», — иронизировал Жукровский, решив, прежде чем ехать к сестре, позвонить Черноусовой во Львов.

Дозвонился сразу, но, странно, профессорша либо отсутствовала, либо попросту не реагировала на гудки междугородки. Выждать надумала, затаиться? Склеротичка паршивая, забыла, верно, что он ее дневное расписание знает «от» и «до». Она должна быть дома: для любовных игр, которые так ловко устраивает в собственной хате, слишком рано. По средам у нее лекций нет, отдыхать изволит, прикрываясь научной работой.

Как все же удается ей столько лет скрывать грязные делишки, уму непостижимо. Пока не тряслись руки, в абортарий дом свой обратила. В последние годы мадам занялась новым бизнесом, бордель у нее первоклассный. Студенточки с тридцатью рублями стипендии редко особо брыкаются. Да и обломать умеет, как ни крути, а они в ее руках. Рыдающих гонит прочь и ведь не пикнет ни одна.