Скандальное красное платье - Элизабет Бойл

Она дрожала от его прикосновений, но не останавливала его, не пыталась уклониться. Вместо этого она поцеловала его в ответ невинно, сначала нерешительно, потом нетерпеливо.

Боже милостивый! Он обнимает ангела!

И словно гневный глас небес, протестующих против такого обращения, в небе взвизгнул снаряд и, взорвавшись, рассыпался дождем искр и обратил ночь в день. Дэшуэлл отпрянул от девушки и взглянул вверх.

Когда прогремел другой выстрел, он понял две вещи.

Ей- богу, у нее глаза лазурные, как море.

И, во- вторых, милиция вовсе не в местном пабе.

- Черт! - выругался он.

И с той же страстью, с какой обнимал мгновение назад, он толкнул девушку лицом в песок и прикрыл собой, когда первые пули засвистели рядом, взрывая песок.

Только что она была такой живой в его объятиях, теперь, под ним, она казалась маленькой и хрупкой.

Харди быстро открыл огонь из корабельных пушек, стреляя по скалам; моряки на баркасе, вытащив пистолеты, тоже отстреливались.

Под таким прикрытием ему нужно было лишь вскочить и броситься к баркасу. Они отойдут за линию огня, прежде чем милиция успеет перезарядить оружие.

- Идем со мной, Цирцея, - шептал он ей на ухо. - Идем отсюда. Ты будешь в безопасности, я обещаю.

Но она не отвечала. Она даже не двигалась.

- Дай мне руку, милая. Дай руку, и мы убежим. Бессмысленно оставаться здесь, чтобы умереть.

Но она не двигалась, даже не шевельнулась, когда пули снова решетили берег вокруг них.

Черт, деревенские парни перезаряжают ружья быстрее, чем он думал, но бьют мимо цели. К счастью.

- Сейчас наш шанс, моя маленькая Цирцея, - сказал он.

Дэшуэлл перевернул девушку и, к своему ужасу, понял причину ее молчания - ее пустые глаза смотрели в небесную пустоту.

О Господи, нет. Нет!

- Капитан, надо уходить, - окликнули его с баркаса.

- Держитесь там, - крикнул он в ответ, оглядывая берег в поисках тех, кто поможет ему.

Поможет ей.

Темпл несся к нему по песку.

- Черт побери, Дэшуэлл, что ты наделал?

- Я пытался спасти ее, - прошептал он, глядя в пустые глаза Пиппин, еще недавно полные жизни и невинности.

- Ты убил ее, вот что ты сделал! - Темпл отпихнул его к воде. - Она погибла из-за тебя.

На борту «Эллис Энн» Ла-Манш, 1837 год

Капитан Томас Дэшуэлл проснулся в испарине и с пересохшим ртом.

Ему потребовалась минута, чтобы убраться с того далекого берега, стряхнуть наваждение, которое часто наваливалось на него по ночам, и вспомнить, где он находится.

На своем судне. В море. Далеко от той ночи. Далеко от нее.

Повернувшись, он потянулся к бутылке, которая всегда была под рукой; вытащив зубами пробку, выплюнул ее и стал пить.

«Ты убил ее, вот что ты сделал… Она погибла из-за тебя».

Эти слова заставили его вздрогнуть на влажных простынях, и он сделал еще глоток, чтобы подавить дрожь, сбросить леденящий кошмар, прогнать ложь этих видений. Ложь, говорил он себе, пока огненная жидкость текла ему в горло, ложь, что бренди притупляет боль.

Если во всем этом было хоть что-то правдой, так это то, что он не убил ее в ту ночь. В нее даже не стреляли. Она в ту ночь убежала с берега, выросла и стала чарующим видением, которое обещал расцвет ее юности.

Насколько он знал, она еще жива. И обитает в своем надменном благородном мире, совсем недалеко отсюда, в Лондоне.

Если кто- то и умер той ночью, так это он. Она убила его, вырвала его сердце из груди, оставив его все эти годы плыть по течению и притуплять боль бутылкой бренди.

Он выпил еще, лелея рану, которая больше двадцати лет терзала его. Он пытался забыть ту девушку, забыть, что она сделала с ним.

Глава 2

Лондон, 1837 год

Спор в гостиной, находящейся этажом ниже, здесь прекрасно слышен. Не то чтобы леди Госсетт подслушивала разговор детей - его просто невозможно не услышать, так громко они обсуждали ее будущее.

Как будто она внезапно стала ребенком, нуждающимся в опеке.

Вздохнув, она поднялась с кровати, где доктор рекомендовал ей оставаться до конца дня. Или несколько дней, сказал он, похлопав ее по руке, будто она нуждалась в утешении.

Что ей нужно, так это вернуться в порт. Сколько времени прошло? Два, может быть, три часа с тех пор, как она упала без чувств. Возможно, его еще можно найти…

Она подошла к окну, голоса стали четче, но она слушала вполуха и, чуть раздвинув кружевные занавески, смотрела в парк в центре Гросвенор-сквер.

- Что-то надо делать, - приказным тоном объявил новоиспеченный капитан Госсетт. - Она явно не в порядке.

Леди Госсетт почти видела, как выпрямилась спина сына и расправились плечи, когда он инструктировал сестру.

«Ох, Джон, осторожнее. Уж тебе ли не знать, как Джинджер воспринимает твои приказы».

- Она всего лишь упала в обморок, Джон, - сказала леди Клермонт. - Вряд ли это повод для тревоги.

- Дело не только в обмороке. - Стук каблуков подчеркивал слова Джона. Он расхаживал перед диваном, где Джинджер, вероятно, играла роль хозяйки дома. - Тебя не волнует, как она была одета?

«О Господи, опять!» - подумала леди Госсетт, взглянув на свое сиреневое платье. Оно сшито по последней моде и в высшей степени приличное, хотя она лично находит нынешние фасоны несколько помпезными.

Теребя кружево и взглянув на пышные рукава, леди Госсетт вздохнула по прохладному и удобному муслину своей юности. Тогда носили изящные платья, простые и элегантные, свободных линий, без всяких сковывающих корсетов, обручей и чрезмерного шуршания.

Голос Джинджер чуть повысился, выдавая раздражение.

- Джон, нет ничего дурного в том, что женщина в мамином возрасте носит такой унылый цвет. Признаюсь, я удивилась, когда она попросила меня пройтись с ней по магазинам. Полагаю, она считает сегодняшний день праздником и хотела принарядиться.

Леди Госсетт фыркнула. «Женщина в мамином возрасте». Она знала, что дочь ее защищает, и все-таки не следовало добавлять «старую ворону». Она оглянулась на гардеробную, где скорбной чередой висели черные платья. Унылые, и скучные, и ужасно гнетущие, словно стая ворон уселась на бельевой веревке.

- Я предпочел бы, чтобы она демонстрировала должное уважение к памяти отца. По крайней мере, когда она носит траур, нам не нужно беспокоиться, что некоторым вроде Фархема придет в голову, что она… она…

Он запнулся, и леди Госсетт пришлось про себя договорить то, о чем ее сын не хотел даже думать.

Что его мать живая… свободная… все еще способна к страсти.

- Отвратительное понятие, правда, Джон? - тихо сказала она, снова взглянув на парк.