Горстка черешен. Сборник рассказов - Людмила Попова

Чумазая маршрутка торопится по городской дороге, прихрамывая на колдобинах. Внутри полным-полно народу. Везунчики сидят, невезучие стоят, уцепившись свободной рукой за спинку кресла или поручень. Резкий тормоз – стоячие валятся друг на друга по ходу. Маршрутка рванулась вперёд – повалились в другую сторону.

Если про любовь говорят вполголоса, почти шёпотом, то о других вещах можно балабонить на полную громкость. Или на всю маршрутку.

– А? Чево?.. Ну вы даёте! Вы же вчера дали мне письмо, что я ничего не своровала, а сегодня уже вон… другое говорите… Чево-чево? Кольцо обруча… золотое… Память… А я тут при чём? Может, это Верка взяла. Ну, какая, какая… Та, которую я вам привела заместо себя в горнишные. Да, Верой её звать. Вот она могла. А я не воровала. Потому с вас письмо и взяла, чтоб потом без претензий… А что ещё пропало?.. А где лежало?.. Не, не, я не воровала. У меня и письмо ваше имеется…

Крупногабаритная баба лет сорока с коротко подрубленными рыжеватыми кудрями отбивается самоуверенно и нарочито громко, словно призывая на помощь попутчиков.

А те невольно прислушиваются, кто сочувственно, кто насмешливо, кто осуждающе.

– Не знаю, кто вас обчистил, не знаю. Я у вас ничего…

Толстуха перекладывает мобильник от правого уха к левому. И уже тоном потише:

– Вы плачете, Светлана Петровна?.. Чево вы плачете?..

На остановке горничная торопливо протискивается к выходу, и за ней в тесной маршрутке вьётся шлейф странного букета: рабочий пот с дорогими духами.

Этот кавказец сел на конечной. Мест свободных полно, но он выбрал самое дальнее, в углу. Развернул пакет и принялся жадно поглощать шаурму. Наклонился, чтобы не запачкать костюм. Смущённо поглядывает на прибывающих пассажиров: не привык есть вот так. Но очень оголодал. Не обессудьте. Вытер рот и руки салфеткой, свернул её несколько раз, озираясь вокруг. Не нашёл, куда сунуть. В карман тоже нельзя: грязная. Положил себе под ноги.

Стал кому-то звонить: «Сегодня прилетел. Еду по делам. Потом к племяннику. Да, да, конечно, встретимся…» Только спрятал мобильник – звонок.

«Сегодня, наверное, не вернусь. Только завтра. Сперва кое-какие дела уладить, потом племянника надо навестить. Посидим, поговорим… Нельзя спешить. У него останусь. Чего ты беспокоишься? Всё у меня хорошо».

И уже сердито и твёрдо: «Не могу быстро вернуться. Сказал же: с племянником надо поговорить…»

Тишина. Через несколько минут звонит сам. Набрал номер, и ещё раз, и ещё…

С мягким упрёком: «Почему телефон не берёшь? Чего ты беспокоишься за меня… Жена-жена… Всё у меня хорошо. Я среди друзей… Зачем тебе их имена, ты их всё равно не знаешь… Хорошо, хорошо… Если быстро закончу дела, приеду… Как закончу, позвоню… Куда еду? Я же сказал: к племяннику. Давно не виделись. Посидим, поговорим… Чего боишься? Ну, ты как маленькая девочка… Обещаю… Постараюсь сегодня вернуться…»

Некоторое время он сидит, сжимая в руках мобильник и склонив голову. О чем-то сосредоточенно думает. Потом кому-то звонит. Впервые говорит не по-русски. Снова задумчиво теребит в руках телефон. Невидящий взгляд устремился в окно. Набирает чей-то номер: «Сегодня приехал… Да… Сейчас еду в маршрутке…»

Снова тишина.

В который раз он прижимает к уху телефон. У голоса такой тёплый тембр, как волна от обогревателя: «Братишка, я уже подъезжаю на маршрутке. С кем, ты говоришь, я должен встретиться? С начальником РУБОП? Понял… Как зовут? И где его найти? Ты скажешь? Сейчас буду выходить».

Он встаёт, высокий, широкоплечий, пробирается к выходу. Просит остановить на следующей. Садится впереди на свободное место. Телефон лежит глубоко в кармане.

Маршрутка трогается с места, оставляя одинокого пассажира на пустынной улице. Ранние зимние сумерки. Злой ветрище безжалостно крутит снежинки в дикой пляске, раздувает полы расстёгнутого пальто. А человек, подняв голову, шагает навстречу вьюге, как навстречу смерти. Колючий снег хлещет по лицу, вышибает слёзы, забивается под ворот белой рубашки с галстуком. А он шагает, ничего не чувствуя, как очумелый: или ты пан, или совсем пропал…

Чумазая маршрутка катится по дороге. О, сколько человеческих судеб она знает! Но к сожалению, никому не может помочь. Чумазая маршрутка… снаружи и внутри… Заезженная, затоптанная, как человеческая судьба. Как человеческая жизнь. Не все же могут шагать навстречу пурге, распахнув пальто, испытывая судьбу: пан ты или пропал?..

Девочка на пригорке

Она шла в сторону заката по едва заметной пыльной тропинке среди глинистой пустыни со скудной растительностью. Впереди пожаром полыхал горизонт. Из-под ног с криком взлетела испуганная птица. Стая мошкары вуалью накрывала голову и липла к лицу…

Неожиданно сзади раздался до боли знакомый голос: «Зина, Зиночка!» Этот единственный в мире голос не спутаешь ни с каким другим… Так ласково её окликал только один человек – мама…

Она оглянулась, почувствовала непрошеные колючие слёзы в глазах и крепко прижала к себе, а вернее, прижалась сама к тёплому и доброму телу матери… Как давно они не виделись!

Её сотрясали рыдания, а мать утирала ей лицо и приговаривала:

– Не плачь, девочка моя…

– Мама, никто никогда не любил меня больше, чем ты: ни мужчины, ни дети… А ведь я их жалела больше тебя… Прости!

– Девочка моя, милая, глупенькая девочка моя…

Они говорили и не могли наговориться…

– А помнишь, я всем купила домашние тапочки, всем, кроме тебя… Прости меня!

– Я тоже тебя обижала порой… Помнишь, как я спрятала мёд? Не объяснила тебе ничего, а просто спрятала. Ты тогда болела, тебе он был нужен, а я спрятала…

– Не кайся, я потом поняла, почему ты так сделала… Потом поняла, не сразу…

Теперь они шли, обнявшись, по тропинке, ведущей на запад, туда, где солнце выплеснуло в небо свои самые яркие краски. Но вот они стали бледнеть, повеяло прохладой и сыростью…

– Тебе холодно, – прошептала мать. – Давай разведём костёр!

Они принялись собирать на земле всё, что могло гореть. Насыпали кучу. Мать достала из кармана помятую коробочку спичек, чиркнула… Огонь осветил её лицо… Она счастливо улыбалась, и не было на свете художника, который изобразил бы такое прекрасное выражение…

– А помнишь? – они вспоминали, перебивая друг дружку. – А помнишь?.. – И крепко обнимались, плакали или смеялись…

– Помнишь, как мы собирали грузди? У тёти Гани в Шиповом лесу… Сколько же их там было! Приносили несколько вёдер, а потом чистили до умопомрачения… Солили в специальной дубовой кадушке под гнётом… Ах, как вкусны солёные грузди!

– Да, и запечённые со сметаной или сливками не хуже…

– А сколько там росло дикой малины, дух какой от неё стоял на разогретой под солнцем просеке! Перед тем как идти по малину, носки надевали толстые, чтобы змеи за ноги не кусали…

Зинаида переводит глаза на ноги матери, которые та придвинула к костру, чтобы согреть. Голые стопы сплошь в ранках и крови.

– Ты шла босиком? У тебя нет обуви?

– Я специально сняла туфли…

Мать всегда любила ходить босой. Считала, что так полезно для здоровья. Но здесь полно колючих растений и острых камешков… Припомнился рассказ матери, как в войну она шла куда-то по осенней промёрзшей дороге, приберегая единственные туфли, чтобы не стоптать…

– Почему ты разулась? У тебя изранены ноги… Разве не больно так идти?

– Я искупаю грехи перед тобой, мужем, родителями, перед всеми, кого обидела…

– Искупаешь грехи?!…

– Да. У меня их много, очень много…

Зинаида берёт в руки материнскую стопу, внимательно разглядывает… Помыть бы, да нет воды… И приложить подорожник, жаль, он здесь не растёт, не видно нигде… Но от слезы, упавшей на ногу матери, уходит грязь и затягиваются ранки.

– Я грехов наделала больше тебя, мама…

– Нет. Ты хорошая, славная, милая, моя девочка! Тебе не в чем каяться. Я счастлива, что родила тебя!

– Не говори так, не то я снова разревусь. Просто ты мне всё простила…

– Тебя не за что прощать. Не помню ничего плохого из твоих поступков, только хорошее…

– Это ты запомнила только хорошее… Спасибо, мама.

– Правда, правда! Ты много делала хорошего, а у меня не хватало времени подумать и оценить…

– Господи, да кто у кого должен просить прощения?! Давай лучше переменим тему. Ты так хорошо пела! Родись ты в другое время и в другой семье, могла бы стать знаменитой певицей, как Мария Максакова, к примеру…

– Девочка моя! Как я хотела, чтобы ты жила лучше меня и счастливей…

– Ты мне всё дала, что могла. Я тебе благодарна… О чём ты задумалась, мама? Что тебя тяготит?

– Ничего. Я рада встрече с тобой, ты не представляешь… Расскажу тебе один старый анекдот, чтобы ты поняла, как жили раньше в русской деревне, откуда я родом. Можешь меня презирать, мне теперь не страшно. Мне больше ничего не страшно…