Берта Берс. В сетях шпионажа - Шебуев Николай Георгиевич

Было и еще несколько титулов, которые Марья Николаевна не успела прочитать.

— Передайте это барыне! — настойчиво повторила экстравагантная незнакомка.

— Ах, простите… Вы г-жа Гроссмихель?..

— Я отперла вам сама, потому что лакей куда-то делся… Карл! Карл! Помоги барышне раздеться…

Но Карл не появлялся.

— Разрешите войти так, я на одну минуточку…

— Чем могу служить…

— Видите ли, мне для одного иллюстрированного журнала необходима… страничка тетради для диктанта вашего сына и интервью с ним… Вы понимаете… сейчас это — сенсация…

— Ах, ради Бога! Ради Бога, оставьте это! Я не хотела бы, чтобы вокруг нашей фамилии был какой-нибудь шум… Я так взволнована и испугана тем, что про мужа пишут, что готова плакать… Я уверена, что это недоразумение, что мужа немедленно освободят…

Людмила заговорила: очень жаль, что Марья Николаевна так смотрит на гласность. Печать вся в руках Людмилы. Со всеми виднейшими журналистами Петрограда и Москвы она, по ее словам, на «ты»: Дорошевич звонит по пяти раз на дню, Колышко, прежде чем написать фельетон, рассказывает ей его содержание, Руманов надоел, преследуя ее по пятам (у нее он может узнать любую новость в самый момент получения ее в редакции), Меньшиков следующее «письмо к ближним» посвящает ей, как командору амазонок, Азов ревнует ее к Арабажину, а Оль д'Ор даже ревновать не смеет… Михаил Суворин предлагает ей дебют в Малом театре в пьесе, которую специально для нее напишет Борис Суворин, но она попросит Арцыбашева вдвоем с Леонидом Андреевым сочинить что-нибудь особенное. Леня Андреев и Саша Куприн — ее мальчики… Брокгауз чуть не убил Эфрона, желая перехватить право издания полного собрания ее сочинений, но разве Сытин выпустит из рук такой лакомый кусочек!…[2]

На днях сразу третьим изданием выходят ее стихотворения в прозе «Трепетная лань»…

Людмила говорит всегда крикливо, торопливо, как бы в состоянии запальчивости и раздражения.

Звонок телефона прервал ее речь.

XI. КТО В ЗАСАДЕ?

Марья Николаевна начала слушать и даже вспыхнула от негодования, — опять Берта.

— Оставите вы меня в покое?!.. Я немедленно донесу на вас полиции…

Берта опять спрашивает, получено ли письмо на имя Соколова. Если оно еще не сожжено, она сегодня в полночь приедет за ним.

Марья Николаевна не выдержала. Разразилась истерикой. Надо было выплакаться у кого-нибудь на плече, надо было высказаться кому-нибудь и попросить совета.

Провидение прислало ей эту знаменитую писательницу. И ей измученная женщина открыла душу.

Решено было устроить Берте засаду, а Фридриха Францевича спасти во что бы то ни стало. О, Людмиле приходилось интервьюировать таких важных сановников, что для них освободить его не стоит ничего. Все сановники от нее без ума, а секретари их — пешки в ее руках.

В детской раздался отчаянный плач. Извинившись за то, что на пять минут оставит милую гостью одну, Марья Николаевна поспешила к детям.

Оставшись одна, Людмила хотела было позвонить куда-то, но телефон, словно предупредив ее желание, затрещал.

Людмила взяла трубку.

— Какая счастливая случайность. Это ты, Берта!.. Говорит Людмила… Жена в моих руках. Письмо Соколову взял Карл. Он будет у тебя через десять минут.

XII. ТЕЛЕФОН И РЕВОЛЬВЕР

— Барышня… 417-17… Да… Мегсі… Лия Львовна?.. Вы, кажется, недовольны… Ах, вам безразлично… С каких же это пор я стал вам безразличен? Вы сегодня вечером дома?.. То есть как же это не знаете?.. Я могу к вам зайти в 6 часов?.. Мне надо с вами серьезно поговорить… Ну, а в семь?..

Уж это вы мне позвольте знать, нужно или не нужно… По телефону неудобно… Ну, а в семь с половиной?.. Вы успеете в театр… За вами зайдет Извольский?.. Ну, а после театра?.. Глупости?.. Почему же неделю тому назад эти глупости были вам понятны и дозволены, а теперь…

Студент взволнованно теребил волосы.

— Это не глупая сцена ревности, а… Вы смеетесь… Вы помните, что я вам сказал вчера… Вы мне опять отвечаете: «Не запугаете»… Чем же я могу вас запугать?.. Разве смерть такого ничтожества может кого-нибудь запугать?.. Вы смеетесь… Ну, а что вы скажете, если узнаете, что я левой рукой держу телефонную трубку, а правой достаю из кармана револьвер… Нет, не пугач, а Смит и Вессон.

Студент вынул из кармана заряженный револьвер.

— Вы и тут смеетесь… Вы не верите, что он заряжен… Вы уверены, что скорее выстрелит телефонная трубка, чем этот револьвер… Ну, так слушайте: вот я взвожу курок… Но прежде, чем покинуть этот мир, я хочу от вас услышать что-нибудь иное, а не этот холодный смех… Лия Львовна, скажите мне на дорогу что-нибудь теплое… Фуфайка!.. Какая вы злая… Почему фуфайка? Я иду не в окопы, а в могилу… Опять смех… Ну, хорошо, я умру под смех… Слушайте…

Он приложил дуло к виску, как вдруг какая-то сила вырвала револьвер из рук.

Револьвер ударился о телефонную трубку, произвел выстрел в воздух и вместе с трубкой грохнулся на пол.

XIII. КТО ЖЕ ТЕПЕРЬ СТРЕЛЯЕТСЯ?

— Вот дурак! Вот идиот! Кто же теперь стреляется?..

— Это ты, Кукарников?.. Как ты попал?!.. Как ты посмел мне помешать!..

— Вот дурак! Вот идиот!.. Из-за какой-то глупой бабы он хотел подставить свою башку под пулю!.. Да разве ты это смеешь теперь!.. Разве твоя жизнь принадлежит тебе или этой вздорной бабе!.. Почему ты сегодня не был в университете?..

— Ах, Кукарников, до того ли мне…

— «Любит, не любит, поцелует, плюнет»… Тьфу! Сопляк! Начитался романов… А если бы ты видел, что сегодня творилось в университете!.. Там сопляков не было!.. Какой подъем! Без различия партий, направлений, все готовы на войну!.. Поют гимн! Кричат «ура»!.. Кто в санитары, кто в добровольцы… И в такое время ты смеешь разводить романические нюни!.. Тьфу!.. Да если тебе так уж не дорога твоя жизнь, вспомни, что сейчас каждая жизнь дорога родине!.. Мало ли на войне таких подвигов требуется, чтобы идти на верную смерть!.. Вот и ты иди! Герой выискался — из-за бабы, которая предпочла пшюта Извольского дураку Завьялову, стреляться вздумал!.. Да мне стыдно даже, что я спас такого сопляка!.. Жизнь надоела! Да ты нюхал ли настоящую жизнь?..

— Ах, Митя… Разве ты знаешь жизнь… Разве ты понимаешь, что такое любовь… Ты никогда не любил и не тебе меня ругать…

— Я не любил! Да я, быть может, и сейчас люблю!.. Только пока родина в опасности, личную жизнь — побоку. Пока мы не накладем по загривку немцам, не до любвей нам…

— Ну, значит, ты не по-настоящему любишь… Настоящая любовь не слушает доводов разума…

— Пропись! А я считаю ненастоящей любовью ту, от которой так легко отделаться: чик — и готово… Нет, от настоящей любви револьвером не отделаться… Дуракам счастье… Счастье тебе, дураку, что я случайно выбил из рук револьвер!..

— Как ты сюда попал? Во всей квартире нет ни души! Я даже прислугу отпустил, чтобы не мешала…

— Твоя сестра забыла на рояли ноты, а мы у Скворцовых репетируем концертик, с которым хотим объезжать лазареты… Зная, что прислуги нет, и думая, что тебя, дурака, нет, она дала мне свой французский ключ… Я вошел и слышу, как ты распинаешься по телефону перед этой шлюхой. Вот и все…

— Ты подслушивал?..

— Вот дурак!.. Я считаю все это соплячеством и ничуть не интересуюсь им… Но, во-первых, ты кричал громко, во-вторых, у тебя в руке был револьвер… Ударь я тебя по руке на две секунды позже, мне не пришлось бы с тобой сейчас пререкаться… А завтра, прочитав газеты, каждый сказал бы: «Вот дурак, нашел время стреляться!» И первой сказала бы это сама Лия…

Резкий звонок прервал Кукарникова.

— Кого еще принесло…

— Митя, открой ты… У меня туалет не в порядке…

— И рожа также не в порядке… На кого ты похож!..

— Никого не впускай…

Звонок настойчиво повторился.