Обещания богов - Гранже Жан-Кристоф

Как обычно, он дал себе несколько секунд полюбоваться на Колумбус-Хаус, колоссальное девятиэтажное строение из стекла и стали, лишь недавно возведенное и резко выделяющееся на фоне старых зданий. Бог знает, по какой причине, но он мечтал разместить свой кабинет именно там. Симон считал себя человеком, который идет в ногу со временем, и хотел бы принимать пациентов в этой стеклянной футуристической громадине, причем его не смущала перспектива, что каких-то еврейских коммерсантов выкинут вон, позволив ему тем самым перебраться в желанное место почти задаром.

Перейдя на другую сторону площади, он погрузился в более спокойную атмосферу и с наслаждением вдохнул мягкий воздух. Сейчас, в конце лета, достаточно было сделать несколько шагов по широким тротуарам в тени столетних деревьев, чтобы убедиться: существует нечто куда более могущественное, нежели нацистский гнет или угроза новой войны. Ласка теплого ветра, тихий шелест листьев, благостные проблески солнца… и легкие тени, вальсирующие на асфальте.

Он прошел мимо попрошаек с крестами боевых наград (еще оставались такие, осколки последнего военного конфликта) и толстого мужика в баварском национальном костюме – кожаных штанах и шляпе с пером. Симон улыбнулся. Такого рода фигуры лишний раз доказывали ему, что Фрейд был прав. Немецкая культура была культурой регрессивной, некой скаутской грезой, в которой все мечтали скакать по горам в коротких штанишках.

Он двинулся по красивой (следовало любить прямоугольную планировку) широкой Вильгельмштрассе и почувствовал, как сгущается атмосфера. Если в суете Потсдамской площади еще можно было представить себя в обычном городе, то в квартале Вильгельм[13], с его министерствами, официальными зданиями и многочисленными правительственными учреждениями, сразу вспоминалось, что нынешняя власть шутить не любит.

Расположенный между Принц-Альбрехтштрассе и Анхальтерштрассе, этот квартал представлял собой территорию чистого ужаса, вобрав в себя все самые грозные силы рейха. Повсюду на флагах и колоннах виднелись руны СС[14], орлы и эти треклятые свастики, которые так и лезли в глаза.

Настроение у него испортилось. Здесь особо не размечтаешься. Суровая реальность быстро вернет на землю. Война была всего лишь вопросом дней. Германо-советский пакт сбил последние запоры, мешавшие вторжению в Польшу. Газеты – все купленные или проданные, как вам больше нравится, – могли сколько угодно распинаться, уверяя, что Гитлер стремится любой ценой избежать войны; никого им было не обмануть. Он расправился с Австрией, потом с Судетами, с чего ему останавливаться на таком верном пути?

Симон двинулся через квартал, вздернув плечи и сжав ягодицы. У дома 8 по Принц-Альбрехтштрассе он даже перешел на другой тротуар: это был адрес гестапо.

Наконец на Вильгельмплац он перевел дух. Здесь уже все было по-другому. Ничего общего ни с сумятицей Потсдамской площади, ни с гнетущей атмосферой квартала Вильгельм: много зелени, неба и свободных пространств, обрамленных большими зданиями, которые дышали спокойствием.

Станция «Кайзерхоф» со своими двумя фонарями, коваными решетками и забавной колоннадой, окружающей вход в метро, напоминала мавзолей.

В ста метрах от станции, по адресу Вильгельмплац, 3/5 раскинулся отель с тем же названием, и можете мне поверить, со своими четырьмя массивными этажами, бесчисленными окнами, изукрашенными балконами и итальянской крышей-террасой это здание достойно несло высокое звание дворца.

Именно там Симон назначил встречу Грете Филиц.

5

Холл гостиницы по роскоши ничем не уступал внешнему фасаду. Его высокие вертикальные окна, истинные вестовые света, щедро открывали дорогу потоку солнечных лучей. В центре, между столиками и эстрадой, возвышались, подобно Геркулесовым столбам, два огромных зеленых растения. Здесь вы вступали в мир приглушенный, богатый, изысканный.

И беспокойный.

Под хрустальным водопадом люстр кипела работа. Разодетые портье, ярко-красные посыльные, лакеи во фраках носились во все стороны под льющуюся меж столиками и креслами тихую музыку и ритмичный перестук чашечек, звон бокалов и гул разговоров.

Симон не торопясь оглядел наличествующий контингент.

Представители старой прусской гвардии при монокле и с гордо вздернутым подбородком. Бизнесмены в черном, нервные, улыбчивые, наэлектризованные (с недавних пор бизнес в Германии набирал силу). И конечно же, нацисты в форме цвета поноса с ремнями, которые постоянно скрипели, словно затягивающаяся вокруг вашей шеи гаррота.

К счастью, имелись еще и женщины.

Они были настолько же гибкими, насколько их мужья закостенелыми, настолько же улыбчивыми, насколько те застывшими, настолько же легкими, насколько те тяжеловесными. Женщины буквально были жизнью, а их мужья – смертью.

Симон прошел через холл и поднялся на веранду, где находился бар. Устраиваясь за столиком, он подумал, что попал в перегретый виварий с несколькими достаточно зеленоватыми нацистскими офицерами, чтобы они сошли за крокодилов.

Через застекленные проемы можно было наблюдать за прохожими на имперской площади, и, если повезет, он увидит, как идет Грета Филиц, и полюбуется на ее ноги, просвечивающие сквозь напитанное светом летнее платье.

Такие моменты составляли смысл его жизни. Самые насыщенные, самые мощные мгновения его существования. Желание было лучшим наркотиком. Он заказал мартини, достал свой портсигар (суперплоский, с золотыми и серебряными полосками, фирмы «Картье»: подарок близкой подруги) и прикурил сигарету «Муратти».

Медленно выдыхая дым, он снова оглядел окружающие его форменные мундиры. Господи, ну у кого может возникнуть желание так одеваться? Особенно в эту жару… У нацистов начисто отсутствует чувство реальности. Со своими нашивками, медалями и золоченой мишурой они выглядели так же несолидно, как посыльные и портье в холле.

Симон поднял глаза и проследил, как тает завиток дыма в солнечном свете. Он по-прежнему пребывал в недоумении. Если бы те, кто толкал их в пропасть, были по крайней мере выдающимися и харизматичными личностями… А тут художник-неудачник, наркоман, хромой, куровод… хорошенькая подобралась компания. И это еще самая верхушка. Как кто-то сказал (он уже не помнил, кто именно) еще до того, как коричневая чума разлилась по всей Германии, словно опрокинули чернильницу: «Пьянство является одним из фундаментальных элементов нацистской идеологии». В определенном смысле этот захват власти вызывал невольное восхищение. Ну как такое сборище клоунов умудрилось добиться успеха?

Грета опаздывала. Второй мартини. Жар алкоголя вкупе с жаром, проникающим сквозь стеклянную крышу, начал затуманивать голову. Чем Симон лучше других? Конечно, ничем. Он сумел отыскать себе местечко в этом обществе террора, изображая ловкача и фанфарона, хотя прекрасно знал, что его защищают лишь жены этих скотов. Ох, какое уязвимое положение…

Сколько времени он еще продержится?

Недолго. Сама его деятельность навевала подозрения. По нынешним временам в Берлине быть психиатром уже не говорило в вашу пользу, а уж психоаналитиком… Во время аутодафе 1933 года все сочинения Фрейда полетели в огонь. Нацисты ненавидели саму идею, что можно откинуть покровы человеческого сознания, как раздвигают бархатный занавес, и выудить оттуда все спрятанные секреты.

Да ладно, сказал себе Симон, прикуривая новую «Муратти», хватит черных мыслей. Во всяком случае, не этим солнечным днем, потягивая мартини в ожидании одной из самых красивых женщин Берлина, которая принесет ему в сумочке конверт, набитый деньгами.

Он залпом допил свой бокал и заказал следующий. Господи, три мартини на полдник… многовато получается.

– Guten Tag[15], маленький мужчина!

Перед ним стояла Грета Филиц. Задумавшись, он не заметил ее сквозь стекло. Досадно. Как ему и представлялось, на ней было цельнокройное платье с пояском на талии из ткани, которую он определил с первого взгляда: люстав, вискоза. Платье было… лазурным. Цвет, который ей подходил, как солнце подходит морю.