Богословка Авеню - Александр Чермак

его отделении жаловалась, что когда она заходит в палату со шприцем и называет его фамилию, он показывает пальцем на другого мальчика. Вообще, вид у него был более независимый и суровый, чем у меня. Видимо, он был лучше готов к жизни в мире, где никто не будет интересоваться его персоной. Он инстинктивно понимал это уже тогда, а я не могу понять до сих пор.

Последующие события подтвердили правильность его взгляда на мир. Вот уже почти 10 лет, как он живет вдали от родителей и от своей страны, по другую сторону мирового океана. Кроме меня и жены, никто не интересуется его жизнью, первые пять лет он привыкал к одиночеству и холоду. И я до сих пор поражаюсь, как он выдержал это испытание.

За 30 лет до 50-летия и так каждый год до бесконечности

Жду, когда проедет огромный лимузин с затемненными стеклами, перехожу улицу и ныряю в давно знакомые переулки. Здесь теплее, не так сыро, не так пахнет захолустьем мира как на шумных перекрестках. Многое сдвинуто, подкрашено, расширено, опустошено. Пустоши и плеши на месте былых ветхих зданий заняты холодными несиженными скамейками и песочницами без песка. В последнее время богатые компании открыли здесь офисы, появились гостиницы и банки. Но все это как бы оторвано от нашей жизни, существуя само по себе, безо всякой видимой пользы для людей, которые все также топчут тротуары в этих переулках. Вокруг незнакомые лица. В окнах домов, во дворах моих игр и переживаний никого нет. Все оставили, забыли это некогда живое, кишащее жизнью место. Все оставили, кроме меня. Я все еще прихожу сюда, как будто надеюсь найти какой-нибудь обломок, какую-то веточку, которая вернет меня на много лет назад. Я стою посреди своего бывшего двора, но ничего приятного из воспоминаний в голову не приходит, как это обычно бывает, если впихиваешь их туда силой. Только холод и сырость, и голые ветви деревьев. И громкие голоса двух здоровых парней деревенского вида, спешащих куда-то в сторону рынка. Все живы, но никого нет. Все, кто был тогда со мной здесь, сейчас возможно стоят, сидят или лежат где-то в других углах, других измерениях. Их жизни, передвижения, все действия похожи на мои как две капли воды. Только желания непохожи, или приходят в разное время — иначе они все сейчас были бы здесь. И тогда… и тогда мы бы, смеясь и кувыркаясь, бросили бы все к черту и обнялись бы, и плясали, и играли бы в прятки, и бегали бы от Ленчика, и писали бы любовные записки, и целовались бы в подворотнях, и убегали бы с уроков, и рыскали бы по чердакам, пропитанным кошачьими запахами, и… не спрашивали бы себя, зачем нам это.

40 лет до 50-летия

Я плохо помню, о чем спорили мои родственники, сидя за огромным столом в нашей коммунальной квартире на втором этаже деревянного домика в тихом московском переулке. Гораздо ярче врезался в память запах желтого бульона и домашних пирожков, дядин белый в тонкую черную полоску костюм, на который то и дело падал пепел с сигареты, и прохладный вечер, когда гости расходились. На столе оставалась только ваза с конфетами и какие-нибудь фрукты, а белая скатерть радостно пестрела пятнами от пролитого вина. Я выходил во двор, где дядя Толя или соседка снизу поливали сад из резинового шланга. Пахло чем-то липким и цветами, которые все называли "львиный зев". Бывший фронтовик дядя Толя отдавал мне честь, по обыкновению прикладывая правую ладонь к голове, вечно, в любую погоду, покрытую одной и той же синей кепкой. Он улыбался и начинал мне рассказывать про свои кустики и пчел, но меня это не интересовало, и я шел дальше. В углу двора было сколочено из черных досок какое-то подобие сарая, в который вместе с мусором выбрасывали всякий хлам — там мы с ребятами находили интереснейшие вещи. Из некоторых можно было сделать самострел — подобие рогатки, только с деревянным стволом и прикладом. Зимой кто-нибудь прятался в снежной крепости, а я стоял за дверью и целился из самострела в амбразуру дзота. Я миновал сарай для мусора, и вот уже двор кончился — здесь проход между стенами домов: направо рынок, налево переулок. В этом проходе сдвигались целые галактики, взрывались суперновые звезды, цивилизации рождались и умирали на моих глазах. Наверное, большая часть всяких теорий, страхов, ложных и правильных шагов, осознанных уже в зрелом возрасте, возникла именно в этом проходе. Потому что здесь, в этом грязном обшарпанном пространстве, появлялись и исчезали люди. Разные люди — друзья, враги, просто знакомые, гости, мои первые любовные увлечения…

34 года до 50-летия

Собираясь каждый раз на свидание с ней, я не испытывал никакой легкости, нетерпения, желания поскорее взять ее за руку, а только думал, как бы мне выглядеть в ее глазах посолиднее, куда бы ее повести, чтобы она не подумала про меня то, что я есть на самом деле. Чтобы не дай бог, не распознала во мне незрелого мальчика, совсем не мужчину, который не знает, где взять деньги на кафе, как ходить, обнявшись, по улице и что делать в уединении, вдали от посторонних глаз. Я заранее продумывал каждый шаг, взгляд, как повернуть голову, как улыбнуться (улыбку я иногда тайком отрабатывал перед зеркалом), продумывал всю программу нашей встречи. Часто мы ходили в кафе, в гостиницу "Москва", на второй этаж, где медленно потягивали сладкие пунши за 70 копеек. Она говорила мало, все посматривала на меня своими красивыми темными глазами, а я ей что-то рассказывал. Нет, я не врал, но в моих рассказах всегда присутствовала фальшь, так как я стремился не к простому общению, а к достижению должного эффекта. Ее превосходство в социальном положении меня и притягивало и заставляло искусственно подравниваться. А она все смотрела на меня своими спокойными нежными глазами. Что она там про меня думала? Не знаю, скорее всего, ей просто нравилось, что за ней ухаживают, куда-то приглашают, преподносят цветы. А я просто боялся, что она вдруг скажет, что ей со мной скучно, что я не такой сильный и смелый, как кто-нибудь другой. Боялся ущемить свое самолюбие, разрушить свою иллюзию о себе и, сам того не ведая, предавал себя и терял уверенность. Вот так вот я жил тогда и потом часто продолжал идти той же дорогою — против главного и естественного стремления человека: быть самим собой.

Но в том юношеском возрасте мы еще