Кузькина любовь - Константин Михайлович Станюкович

то нечаянно… До этого времени она очень тихо и скромно жила с своею матерью — бедной вдовой выслужившегося из боцманов кандидата. После смерти ее, она пошла замуж за Ивана Алексеича, потому что работа иглой (она занималась на дому шитьем белья) едва могла ее прокормить… Воспитанная матерью в «страхе Божием» она свято чтила имя «законного мужа». И вот почему, несмотря на свою красоту, она отвергала ухаживания не только мичманов, но даже… я не скажу даже кого…

Жила она тихо: работала, читала книжонки, какие навернутся, имела двух приятельниц, с которыми вместе толковала о невеселой жизни, но — надо отдать ей честь! — не имела обыкновение, общего писаршам, пересуживать и перебалтывать всякий вздор… В жизни Настасьи Васильевны был в ранней ее молодости случай, о котором она не любила вспоминать… Ей крепко нравился кто то… Но он уже давно был покойником…

Красивая Настасья Васильевна никого не любила; (она чувствовала, что ее отношения к мужу не любовь, равно как и понимала, что и офицерские за ней ухаживания тоже не любовь) но она ясно увидала, что молодой матрос шибко ею заинтересовался. Она слышала про Кузьму, как про честного и хорошего человека. Она видела, что Ивана Алексеича справедливо называли «вором человеком»… одним словом писарша задумалась немножко после посещения Кузьмы, и даже дней через пять нашла нужным починить стол, а для этого сказала мужу, чтобы он послал Кузьму…

Ворошилов пришел… Писарша слегка замешалась. Кузьма что-то очень много распространился о столе и когда ему сказали «что ж вы не зашли раньше?» то молодой матрос совсем осовел и только неловко перебирал полы своего кафтана…

— Тут-с вот починить надо… Ножку склеить, — бормотал он и что то долго пробовал крепка ли у стола ножка… — Да и тут… вот… не мешало бы стянуть…

И взглянул украдкой на Настасью Васильевну… Та в это время глядела на его сконфузившееся лицо… Взгляды их встретились… Кузьма, ровно маков цвет, зарделся…

— Да присядьте… что-ж вы все со столом! — засмеялась писарша.

Кузьма сел…

— Вы, сказывают, хорошо работаете?..

— Да… работаю…

— Экий вы кудрявый какой… Это я слышала означает гордость…

— Не знаю-с…

Так разговор и не клеился… Пришел домой Кузьма и подумал «что это с ней, точно язык сшит… однако надо скорей стол чинить»!..

Кузьма чаще и чаще стал ходить к писарше… Потому все работа какая да выискивалась… И дольше сидел он у нее… И развязнее стал он… И рассказал он ей, как он у генеральши служил, как у учителя учился и как он попал в рекруты…

А писарша слушала его и, глядя на его хорошее лицо, часто думала: «какой это Кузьма хороший человек… И отчего это с ним так весело быть вместе»!..

IV

Прошло месяца два… Кузьма тосковал, если не видал дня три писарши… Да и писарша будто не в духе бывала, если матроса долго не было…

Кузьма не говорил пока писарше ни слова о своей любви. Но тут и без разговору видно было, что делается с Ворошиловым…

Как то пришел Кузьма, зимним солнечным днем, к Настасье Васильевне, сам не свой… взволнованный, бледный… глаза у него горели…

— Что с вами? — спросила писарша…

— А то, Настасья Васильевна, что невмоготу мне молчать… Больно полюбились вы мне…

И, сказав это, он кротко поднял на нее свои глаза. Писарша тоже взглянула и, видно, взглянула очень хорошо, потому что Кузьма порывисто обнял ее и стал целовать да миловать ее хорошее лицо…

Долго они так сидели… долго не говорили ни слова…

— Ну будет… будет Кузя…

Незаметно прошло пол-года. Кузьма был счастлив; он — простой матрос, имел цель в жизни… Он жил для писарши… Он работал часто ей кое-какие безделицы… Если он не видал ее — ему было не весело… он чувствовал, что он один…

Привязанность его росла все больше и больше… Он первый раз любил женщину… Его впечатлительная натура слишком отдалась этому чувству.

Часто сиживали они вместе!.. И о чем только они разговору не находили!.. И каких только прозвищ друг другу не давали!.. И каких только планов не строили… И что за веселый был Кузьма… Что за счастливый…

Только терпеть не мог он Ивана Алексеича… Бывало встретит его, либо в канцелярии, либо на улице, так тошно станет.

И нередко допрашивал писаршу…

— А ты, Настя, его любишь?..

И нетерпеливо ждет ответа…

— Ах ты какой… право!.. Сказала, что нет… Нешто не видишь…

— То… то!.. А то, Настя, грех тебе будет… Ты видишь, как я…

— Отчего грех, — перебила писарша, — все-ж, как не говори, а он мне законный муж и я его почитать должна…

Кузьма на это ни слова не говорил… Только ему почему-то бывало очень больно это слушать… Он хмурился и куксился…

Тогда писарша обвивала его шею рукой и, целуя его, говорила:

— Эх глупый… глупый… Разве не видишь, как я тебя полюбила!..

Однако-ж частенько писарша задумывалась… Она сознавала, что грешит против совести, что она не как следует, чтит мужа… Всё это огорчало ее…

Так наступило лето. Кузьма уходил на три месяца в плавание. Долго прощался он, долго смотрел в глаза своей «ненаглядной».

— Ну прощай же… прощай, помнить будешь… Настя… а?…

— Еще бы Кузя… буду… буду… прощай родной!!..

Три месяца плавал Кузьма… Три месяца тосковал и только и ждал когда это в Кронштадт вернется…

Вот и Кронштадт. На другой же день Кузьма бежал в Галкину улицу… Вот и знакомый домик… Взошел… Она сидит одна…

— Настя… здравствуй… здравствуй!..

Но писарша, хотя и бросилась к нему на шею, но сама была печальная, бледная да хмурая такая…

Кузьма оторопел… Его словно водой облили…

Минут с пять они стояли молча…

Наконец писарша начала:

— Вот что Кузя… Надумалась я… Бросить нам это дело надо… Вот муж мой, хотя и не бьет меня, а знает про все это и пилить стал… Все ж он мне законный муж… и стало, я должна покориться ему… Жаль мне тебя, люб ты мне, а что стану я делать… Законный… И в писании сказано…

Кузьма ничего не помнил… Голова кружилась… Посинелые губы едва лепетали:

— Как же… как же… А помнишь…

Но он ничего мог кончить… Он выслушивал приговор, как преступник, опустив на грудь голову…

— Прощай же Кузя… Не ходи больше… Не поминай меня лихом…

Если взглянуть в это время в глаза Кузьмы, то в них взглянувший увидал бы столько кроткой и покорной любви, столько горя и безутешного