Наваждения - Сергей Владимирович Соловьев

Рассказ из серии "Наваждения", опубликованный в журнале Lettres Russes, 29 (2001), это двуязычный журнал, изд. в Париже.

 Раздался скрежет и лязг железа, волна - беззвучное “ах” - прокатилась по толпе и затем громкие голоса, выкрики в дальнем конце платформы подтвердили, что под поезд метро попал человек. Немного погодя появился врач, подошли двое милиционеров, женщина-дежурная в форме; убедившись, что колеса не нарушат расположения тела, состав подогнали вперед. С шипением, как ни в чем не бывало, открылись двери.   Когда поезд ушел, я приблизился к месту происшествия. Сверху между рельс было видно что-то бесформенное, вроде груды тряпья, а к шпалам прилипло несколько лоскутков ржаво-красного цвета. Под взглядами любопытных останки погрузили на носилки и унесли (возможно, чтобы меньше смущать народ) в черную дыру тоннеля. А минут через пять оттуда один за другим покатили уставшие ждать поезда.   Недели через две на эскалаторе я услыхал один разговор. Речь шла о самоубийстве. Удивительное дело, снова упоминалась та самая станция. Случай, однако, был свежий. Очередной жертвой оказалась пожилая женщина.   В конце года, критикуя работу метро - двери, наглухо схваченные гайками, лишенные света ради экономии электричества вагоны, отключенные в час пик эскалаторы - одна газета упоминала уже десять погибших. Якобы бедняг затягивало воздушным вихрем вблизи того места, где поезд вылетает из тоннеля.   Где именно происходили несчастные случаи, не упоминалось, но я сразу же решил, что ... да, на той самой станции. Я решил снова посетить заколдованное место.   Опасный конец платформы отгорожен был грубо сваренной из ржавых стальных прутьев решеткой. Очевидно, сказывалась критика автора статьи в газете. Я не верил его объяснению трагических случаев, но... не чувствовалось и присутствия таинственных ядов, разлитых там и сям в городском воздухе, и толкающих порою людей на самые неожиданные поступки, от самоубийств до преступлений. Я ведь интересовался именно ими...   Ждать, похоже, не имело смысла. Я побрел к другому концу платформы, рассчитав, что из головного вагона проще будет потом пересаживаться на другую линию, которая доставит меня к дому.   Цифры на табло показывали первый час ночи. Кроме меня, на платформе дожидалось поезда еще человек десять.   С краю, к которому я приблизился, стояло большое зеркало, чтобы машинисту было удобнее наблюдать за платформой. Подойдя к слегка выпуклой стеклянной поверхности, я мог видеть черное жерло тоннеля далеко у меня за спиной. Вглядываясь, я заметил там слабый свет, не похожий на победное желто-белое сияние глаз приближающегося состава.   Возможно, сказывалось нервное напряжение, но свет этот как-то стал расти, если не в яркости и размерах, то в значении. Поезд все не шел.   А я различал теперь берег моря, залитый лунным светом, тени острых скал; слышал шум волн - поначалу только плеск, только глухие удары, только шорох гальки, а затем услыхал и пение. Сладострастные женские голоса вплетались в угрюмое бормотание прибоя, близились, вздымались, как океанские валы, увенчанные кружевом пены, и если море мне пока ничем не грозило, то звуки пения захлестывали, накрывали меня с головой. Так, наверное, пели сирены во времена Гомера. Всматриваясь, я заметил певуний - это их груди белели в лучах луны среди камней островка в полусотне метров от берега. Я наклонился над обрывом, чтобы лучше видеть и... поскользнувшись, полетел в воду.   Пришел в себя я от боли - я сломал о рельс ключицу. Сзади слышался отвратительный скрежет и лязг. На платформе кричали. Я с трудом повернулся и уставился в неподвижную морду поезда.

ИГРА ТЕНЕЙ

Песок холодил пальцы. Villa Pearl... в полированной медной табличке отражалось солнце. Закат красил акварелью белые стены. Кроны сосен темнели, наливались темнотой - ближе к дому с каждой минутой подступал лес. И недальнее кладбище, чисто прибранное, кукольное - днем, теперь грозило из-за дороги. А утром они там играли в войну... Дверь приоткрылась.   - Саша, Лара, ужинать, - дребезжащий голос тетки разрушил чары. Саша выдернул из песка озябшие ноги и с облегчением побежал к крыльцу.   ... Кто из них вспоминал о теснинах коммунальных коридоров, населенных наравне с живыми людьми - призраками, о дымном прифронтовом городе, госпиталях, забитых обмороженными и ранеными, над которыми школьники брали шефство. Голубым, белым, золотым - могло бы быть знамя поселка. Призраки тут не ночевали...   Зимняя война обошла его стороной - он находился как раз между укрепленными полосами линии Маннергейма. Ни один дом не погиб, но хозяева ушли. Все. Трофейное жилье передали на баланс Балтфлота, а тот за символическую плату предоставил его семьям своих командиров.   Электричество пока не горело - линию ремонтировали. Керосин доставляли из города, приходилось экономить. Сразу после ужина - пока совсем не стемнело - Саше мыли голову. Красноватый свет заката падал из узкого окна, уютные оранжевые отблески скользили из топки водогрея. Разморенного купанием Сашу насухо вытерли махровым полотенцем с буквами VP, вышитыми с краю, и уложили в постель. Уснул он почти сразу.   Снилось ли ему тогда что-нибудь? Он не помнил. Это в городе сны населяли хищные звери, заговоренные враги, люди-лягушки...   - Да проснись же, - сестра отчаянно трясла Сашу за плечо.   - На... кладбище ... - голос ее срывался.   - Что там?! - голос Саши тоже не отличался твердостью.   - С... свечки...   В маленькое окно над лестницей видна была смутно белевшая дорога. Саше пришлось долго всматриваться, чтобы различить за сосновой колоннадой слабый свет.   Горело три свечи - не больше и не меньше. Саша перекрестился, как учила тетка. Днем-то он ни за что бы не стал этого делать. Лара дышала в шею. Свечки горели и вокруг тихо двигались тени, тянули к дому длинные руки. У Саши зазвенело в ушах, качнулся пол под ногами...   ... Прошло не более получаса. Инвалид империалистической войны Антонов, чей-то дальний родственник (отцы, братья и мужья все были в городе и приезжали только на выходной), смело выполз на крыльцо. С грохотом ушли за дорогу два заряда картечи. Свечки будто задуло. Антонов поспешно перезарядил двустволку, выстрелил снова. Пробормотал для храбрости что-то матерное и уполз назад в дом.   Весь остаток ночи не спали, сидели в темноте. Тени обступали со всех сторон, душили страхом, не давали опомниться. Опытный враг взял бы гарнизон сомнительной крепости без особого труда. Никто, однако, не покусился.   Наутро среди могил не нашли ни свечей, ни обгорелых спичек - ничего. Но с этой ночи и до отъезда не переставали чувствовать себя теми, кем, в сущности, и были - чужими на чужой земле. И страх