Дневники Фаулз - Джон Фаулз

Этот процесс дистилляции упорядочивает и придает направление свободно написанному дневнику, который сам Джон назвал «бессвязностями». Редактор, которому доступен ретроспективный взгляд, может систематизировать материал, то есть сделать то, что было невозможно для писателя, заносившего в дневник события текущей жизни. Однако такая логическая последовательность, при всей ее внешней привлекательности, все же является упрощением.

Сжатый вариант дневника, где особый акцент делается на значительных событиях и достижениях в жизни Джона, таит в себе опасность представить писателя человеком, целиком поглощенным собой, живущим чрезвычайно напряженной жизнью, что не совсем так. Создается впечатление, что в его жизни одна драма следует за другой, хотя читатель дневников, не подвергшихся редактуре, увидел бы, что у Джона много времени уходило на то, чтобы просто «предаваться созерцанию». Например, сюда не вошли интереснейшие рассказы о его многочисленных путешествиях, потому что они были скорее отступлением от главного повествования, чем его продолжением, а ведь сами по себе они принадлежат к наиболее счастливым и дорогим воспоминаниям писателя. Поэтому надо помнить, что хотя мы, подготавливая дневник к печати, старались сделать его представительным, однако никогда не претендовали на полноту материала. Только изначальная версия может считаться исчерпывающей.

В небольшом произведении «Дерево» Джон сравнивает работу над романом с путешествием по незнакомому лесу. Он считает, что «леса, большие и не очень, на самом деле изощреннее любого художественного произведения — ведь в нем, в отличие от леса, всего один путь». Эта мысль показалась мне удачной аналогией: ведь и я, как редактор, выбираю один путь в лесу со многими тропами. Те же, кто захочет увидеть весь лес, могут прочитать полный текст дневников, которые хранятся в Гуманитарном центре Гарри Рэнсома в Остине (штат Техас)[5]. Как говорил сам Джон: «Именно там будет находиться мое эго, моя личность, чего бы она ни стоила».

Дневники, из которых собран первый том, почти целиком написаны от руки мелким, подчас неразборчивым почерком, но мы не делали проблемы из трудности их прочтения и наших сомнений. Пойди мы по этому пути, дневники — увлекательнейшее чтение — могли бы кое-что утратить. Я просто опускал недоступные прочтению места или сам подбирал слова, подходящие по смыслу. Я избрал этот скорее практический, чем академический подход, потому что понимал: серьезные ученые, задайся они целью полностью расшифровать текст, смогут этого добиться, имея в своем распоряжении оригинал.

По этой же причине я старался делать как можно меньше сносок. Голос Джона такой уникальный, что любое постороннее вмешательство только раздражает. Я прибегал к ним лишь в том случае, когда их отсутствие вызвало бы еще большее раздражение. И все же некоторые вопросы, которые читатель может счесть важными, остаются без ответа. Чаще всего они относятся к многочисленным рассказам, пьесам и стихам, написанным Джоном задолго до того, как его стали печатать. Большая часть этих ранних произведений уничтожена, и, хотя их названия сохранились в дневнике, теперь, по прошествии многих лет, Джон не может вспомнить, о чем они. Это досадные упущения, но нас должна утешать мысль, что личный дневник — не каталог, от него глупо требовать педантичной основательности.

Последний роман, «Червь», Джон Фаулз опубликовал в 1985 году, почти двадцать лет назад. Такой затянувшийся перерыв в работе может навести на мысль о конце литературной деятельности, если не вспомнить, что «Волхва» он писал пятнадцать лет. Джон не торопит себя, не подгоняет под график, роман у него вырастает из сложнейшей мыслительной работы, которая движется в удобном для нее, непредсказуемом темпе. За последние два десятилетия в жизни Джона произошло много событий, которые могли бы подавить творческий импульс, — это и потери близких, и собственная болезнь, однако ощущение себя писателем в нем сильно, как всегда.

В какой-то степени дневник вытеснил очередной роман, став главным делом писателя после смерти его первой жены, Элизабет, в 1990 году. В этот переломный момент дневник дал возможность Джону оглянуться назад, окинуть взглядом жизнь, попытаться понять себя — то, к чему он стремился во всех своих романах.

Когда работа над первым томом близилась к концу, я спросил Джона, чего он ждет от издания своих дневников. Мы сидели в его кабинете, края письменного стола почернели от следов множества искуренных сигарет, и я подумал, что первые из них относятся еще ко времени написания «Коллекционера».

— Дневник может показать людям, кто ты и кем был на самом деле, — ответил он. — Альтернатива этому — не писать совсем или создавать что-то наподобие безжизненного, то есть лишенного листьев, сада.

Эти слова показывают, какая сокровенная связь существует между Фаулзом-романистом и Фаулзом — автором дневников.

Много лет назад Джон говорил, что роман не передает никаких философских утверждений или научных истин, вместо этого он «дает ощущение жизненной правды». Его дневник обладает тем же свойством, ему присущ обычный парадокс художественной литературы: воздавая должное одной стороне действительности, одной правде, писатель часто наносит вред другой.

В действительности связь между творчеством Джона и его жизнью очень тесная, и сам он считает, что к его дневнику правильнее было бы относиться как к еще одному роману. Если допустить, что в процессе написания художественного произведения создается серия масок, за которыми таится автор, то два тома дневников предлагают еще одну маску, порожденную не каким-то одним событием или определенным отрезком времени, а всей жизнью — от юности до старости. «Вот почему я думаю, что мои дневники, или «разрозненные записи», как я их называю, — действительно последний роман, который я должен написать».

Этот том — первая часть романа. В его конце молодой писатель добивается огромного успеха, но решает жить вдали от литературного мира. Во втором томе мы узнаем, как он использовал эту добровольную ссылку.

Чарлз Дрэйзин Июль 2003 г.

Часть первая

ОКСФОРД

63, Филбрук-авеню, Ли-он-Си, 11 сентября 1949

Какое скучное существование, в него вплетены также ненависть, раздражение и печаль. Никаких попыток изменить жизнь или ускорить ее темп. Хозяйственные заботы занимают целый день — уборка, выбивание пыли, работа с пылесосом, перестилание постелей, шитье, мытье посуды и тому подобное. До ужина никто даже не присядет. Это плохо, но теперь видно, как малы комнаты и сам дом. Детская забита вещами, в ней всегда беспорядок; в столовой темно и мрачно, — только гостиная поприличнее, но там никто не живет. Изолированность существования — не с кем поговорить, не с кем посмеяться. Здесь я чувствую себя отшельником — противоестественное ощущение. Непреодолимое желание увидеть новые лица, новые места, завести новые знакомства. Как много мог бы я им рассказать, но мешает непонятное сопротивление! Эта вечная атмосфера упрямой враждебности.