Газета День Литературы # 61 (2001 10) - Газета День Литературы

Начинается с «нестроевого», "мирного" стихотворения Давида Самойлова, которое читает — то ли в записи, то ли за сценой в микрофон — сам Губенко (тут снова вспоминается, что больше нигде не умеют так читать стихи, как на Таганке, и раздел театра не помешал, слава Богу, сохранить и передавать дальше лучшие традиции этой сцены: молодые, которые играют солдат, в силе переживания, в пронзительности, искренности — самых необходимых здесь актерских качествах — не уступают таганским «старикам» — Зинаиде Славиной и Михаилу Лебедеву). "Я зарастаю памятью, как лесом зарастает пустошь…" — одно из по-настоящему великих стихов Самойлова."… Но в памяти такая скрыта мощь, что возвращает образы и множит… Шумит, не умолкая Память-дождь, и Память-снег летит и пасть не может…"

Просто письма и просто стихи. Солдатская правда. Как собирались, как уезжали… Четыре судьбы — двух солдат, медсестры и одного офицера-подполковника. "Друг мой, брат мой далекий, / Как мне забыться сном? / Мне без тебя одиноко, / Как одному под огнем" (Александр Твардовский). Здесь, на стыке воспоминаний и писем, а главное — песен Афганской войны и стихов и песен Великой Отечественной, затаилось, пожалуй, главное противоречие спектакля — всей его композиции. Слишком заметным становится «несовпадение», разнобой естественного, ненатужного, по большей части лирического пафоса военных тех стихов и песен, и надсада, самовзвинченная природа поэтического сопровождения афганского «перелома». Они хотели быть похожими на тех героев, на тех, в кого играли в детстве, о ком рассказывали им увешанные орденами и медалями деды… А вышла другая игра. Спектакль Николая Губенко — и об этом. И слезы, которым невозможно сопротивляться, — об этом тоже.

В одном интервью, опубликованном незадолго перед выпуском «Иванова», Николай Губенко объяснял выбор пьесы ее "актуальностью и злободневностью", не утраченной и сегодня. "Мне кажется, — говорил Губенко, — что Иванов, не сумевший совладать с историческим катаклизмом своего времени, очень напоминает многих из нас: мы ведь тоже не можем найти места в современной жизни… Мы застаем Иванова в период, когда он полгода пребывает в тоске, в меланхолии, в бесконечных вопросах "как?", "почему?", "что делать?". Человек с разрушенной душой идет к трагическому финалу. Иванов разуверился. Исход известен: самоубийство… То, что было страшной трагедией сто лет назад, повторяется сегодня на наших глазах. Люди масштаба академика Нечая утрачивают веру и добровольно уходят из жизни".

Все понятно. Губенко ставит спектакль о себе. Не скрывая того, он признается: "Бесспорно, я близок к состоянию Иванова". Ведь не Потанина же с Ходорковским и не Алекперова с Гусинским имел он в виду, когда говорил о потерянности и побитых реформой людях.

Он утомлен и опустошен еще до начала. Легче всего ему не замечать, как паясничает Боркин, складывая руки по-покойницки крестом на груди и пугая своей возможной погибелью. Когда же не ответить нельзя, Иванов говорит с нескрываемым, уже вошедшим в каждодневную привычку раздражением, не отрываясь от книжки, покуда это получается.

Даже в Сарре (Елизавета Устюжанина), когда она выходит в первый раз, жизни, кажется, больше, чем в Иванове.

Иванов здесь всюду — гость. И дома, где жмется с книжкой в углу сада. И еще больше — у Лебедевых, когда сторонится шумного Боркина, который сует ему в руки бенгальский огонь. Отказаться не в силах, он боязливо держит его на расстоянии и при первой возможности избавляется от этого фейерверка в руках. А натыкаясь на Сашу (Елена Оболенская), бредет за нею уже потому, что она уводит его в глубь сада — подальше от беззастенчиво фальшивящего Боркина: "Я вновь пред тобою", — во весь голос распевает он, по пути хватает Марфу Егоровну и увлекает за собой в вальсе.

Иванов и не целует Шурочку, сначала даже бежит от нее, безвольно просит: "Не надо… не надо…" Просит отсрочки, когда срывающимся голосом она, взволнованный ребенок, предлагает ему бежать в Америку, а не отказывает от бессилья. Но Сарра, которая приехала с Шабельским, застает его в тот момент, когда он прижимает ее голову к своей груди.

Однажды сказал: "Если бы у театра были деньги или вдруг с неба свалились деньги на кино, то, конечно, мое участие в политике свелось бы к художественному осмыслению действительности". Жаль, что денег нет, хотя и на думской ниве его активность, конечно, нельзя назвать бесполезной, а присутствие — кажется важным.

Геннадий Иванов ТРАНССИБ — ЭТО РОССИЯ

Начнем со стихов. В них, если они получились, всегда есть все, о чем стоит потом говорить, что стоит объяснять и комментировать. С них как-то веселее начинать:

* * *

Мне выпало счасть

е проехать по этой дороге —

От русской столицы до русского края земли.

Я видел Байкал и саянские видел отроги,

На север, я видел, великие реки текли.

Я ехал и думал о тех, кто сюда пробивался,

Кто русскими сделал великие эти края,

Кто в смутные годы предателям не поддался —

Транссиб и сегодня дорога твоя и моя.

Мне выпало счастье проехать по этой дороге!

Конечно, я видел хибарки и бедных людей…

Но главное то, что сегодня пребудет в итоге, —

Россия жива, не свернула с дороги своей.

Сто лет назад началось строительство великой Сибирской магистрали. Александр III подписал на имя своего сына Николая рескрипт: "Ваше императорское высочество! Повелев ныне приступить к постройке сплошной через всю Сибирь железной дороги, имеющей соединить обильные дарами природы Сибирские области с сетью внутренних рельсовых сообщений, Я поручаю Вам объявить такую волю мою… Вместе с тем полагаю на Вас совершение во Владивостоке закладки разрешенного к сооружению за счет казны… Уссурийского участка Великого Сибирского рельсового пути…"

Цесаревич Николай отвез к месту насыпи под будущую рельсовую колею тачку с грунтом…

2001 год — год Транссиба. Что-то такое произошло. Как будто одумались наверху, решили, что пора дать стране и созидательный импульс. Министерство путей сообщения поработало здесь на полную катушку — во всех центральных газет шла реклама "Транссибу — 100". Был сформирован агитационный юбилейный поезд "100 лет Транссибу", который с 9 по 25 июля проехал от Москвы до Владивостока и обратно. В этом поезде проехали по стране ветераны железной дороги, лучшие специалисты МПС, писатели, десятки журналистов. Правда, не было представителей РТР или ОРТ, и это плохо. Можно было так блестяще показать эту акцию по телевидению. Можно было через Транссиб показать всю нынешнюю Россию, пытающуюся подняться, опираясь на свою историю.

Министр путей сообщений Николай Аксененко говорит: "Транссиб для России больше, чем просто железная дорога. Для многих городов в азиатской части нашей страны ее приход стал своеобразным импульсом к развитию. Таковы Омск, Новосибирск, Иркутск, Красноярск и так далее. Эта магистраль помогла выстоять в Великой Отечественной войне, а после Победы поднять страну из руин… Сегодняшняя дорога — это памятник инженерной мысли отечественных специалистов. Памятник строителям, которые в конце позапрошлого века с допотопной техникой всего за десять лет проложили по тайге, болотам, через горные хребты и могучие реки более семи тысяч километров стальной колеи. Низкий им поклон…"

Одной из целей юбилейного поезда была пропаганда возможностей Транссиба. По объему перевозок сегодня магистраль недобирает по сравнению с советскими временами. Чтобы дороге больше доверяли предприятия и компании, усиливаются меры по сохранности грузов — сегодня практически исключены случаи хищения и пропажи вагонов или из вагонов… Введена автоматизированная система контроля перевозок: владелец контейнера по компьютеру всегда может узнать место нахождения груза. Графики движения по Транссибу составлены так, чтобы не терять время на запасных путях или перед семафорами.

Сейчас идет жесткая конкуренция между зарубежными судовладельцами, которые перевозят грузы в Европу вокруг Азии, через Суэцкий канал и Средиземное море, и нашим отечественным МПС, которое предлагает везти контейнеры по Транссибирской дороге: из Японии до Европы поездом — 13–15 суток, а морем — 30–35 суток. Стоимость перевозки одного контейнера по суше на 300 долларов дешевле, чем по морю… Но пока Транссиб не завален японскими контейнерами, пока за них надо бороться.