Последняя крепость - Наталья Резанова

Мавет нагнулась над тускло мерцающей грудой. Бран прихватил из сокровищницы, помимо денег, все, что можно было легко унести: кратеры, светильники, ожерелья, ритуальные статуэтки. Одну из них, изображающую Джети, бога-козла, сочетающегося с женщиной, она и подняла.

— Так это был храм Джети?

Она впервые проявила интерес к его добыче.

— Ага. Вот похабень, правда? Прищуренный глаз сощурился еще больше.

— Насмешка судьбы. Родарх из иноземных богов весьма почитал Джети, покровителя мужской силы. Одиннадцать лет назад, в начале осады, храм Джети, получив от императора щедрое пожертвование, провозгласил проклятие нокэмам… Может, это как раз из того пожертвования…

Она снова задумалась, насвистывая уже знакомую Брану мелодию. Потом сказала:

— Утварь у себя оставлять нельзя. Мне известно, где ее продать. Только тебе туда лучше не соваться.

— Ну, знаешь…

— Знаю, какой ты храбрый. Но и меня там знают, а тебя — нет. — Мавет бросила статуэтку на пол и заключила: — Похоже, что ты был прав и придется мне стать женщиной с Юга…

Теперь они снимали небольшой дом на Белом Холме-в аристократическом квартале столицы. Прежний владелец был казнен около года назад, на имущество его был наложен секвестр, а ныне казна его распродавала. Не желая иметь неприятностей в будущем, из нескольких покупателей префектура отдала предпочтение состоятельной вдове-южанке, за каковую выдавала себя Мавет, явно не имевшей связей с семьей казненного. Перед этим Мавет пришлось долго натаскивать Брана, изображавшего ее управляющего, по самым разным вопросам, ибо Бран не знал законов, а Мавет — знала, но, согласно традициям Юга, женщины могли заключать сделки только через посредников. Эти усилия, вопреки всему, не раздражали, а развлекали Брана. Словно шла игра, а то, что в конце игры их ждет убийство или собственная смерть, а скорее всего, и то и другое, его не волновало.

Так в их распоряжение перешел совершенно пустой дом, всю обстановку отсюда вывезли, но Брана и Мавет, в силу их, хотя и разного, однако очевидно не избалованного роскошью прошлого, данное обстоятельство мало удручало, и сад, запущенность которого имела в себе даже некую прелесть. Разумеется, не прелесть сада была причиной, по которой Мавет стремилась здесь поселиться. Не так далеко, пусть и не совсем рядом, располагался особняк Омри Га-Хода. Сам министр пока в Столице отсутствовал. Некоторое время он пробыл с инспекционной поездкой в Южной провинции, а по возвращении, не добравшись до Столицы, высадился в Пинариях, куда большинство аристократов выезжали в жаркое время и где находился летний дворец императора. Именно об этом, как догадывался Бран, и узнавала Мавет в порту. Но вскоре, к началу сезона на Большом ипподроме, двор должен был вернуться в Столицу, и, чтобы добраться до цели, Брану с Мавет пришлось поменять обличье. Бран обзавелся новой одеждой, коротко, согласно имперской моде, остриг волосы, сбрил бороду. А Мавет предстояло носить плотное покрывало — и это ей не нравилось. Она не то чтобы жила вне правил и законов — хотя так могло показаться, но законы, которые она над собой признавала, были какими-то чужими, недоступными и непонятными Брану. Любая женщина, считал он, имея такое лицо, как у Мавет, стремилась бы скрыть его. Но Мавет, напротив, не желала прятать свой шрам, словно это действие отнимало у нее нечто важное. Но ничего не поделаешь, сейчас ей приходилось закрывать лицо и не появляться вне дома без сопровождающего — только это допускали обычаи Юга. Поэтому Бран и Мавет либо выходили вдвоем, либо он один выполнял ее распоряжения, в основном приглядывая за домом министра. Таков, вероятно, был ее план с самого начала, с мгновения, когда она остановила его в ночном переулке, и которому она неукоснительно следовала, хоть и без удовольствия, так как лишалась прежней свободы.

Свобода — вот была причина радости, наполнявшей душу Брана. Он, наконец, понял это — вот почему ему стало легко, почему он спал спокойно и его не тянуло больше пить. Впервые он чувствовал себя свободным, как ни смешно это звучало для человека, добровольно объявившего себя рабом. Но он был достаточно умен, чтобы понять — это не его собственная свобода. Это была свобода Мавет. Он слышал сказки о ламиях и вампирах, живущих чужой кровью. И он, подобно им, питался чужой свободой. Его родная страна, Лоэрг, была завоевана около двух веков назад. И примерно полтора столетия назад пережила великое восстание, когда, как пелось в песнях, реки Лоэрга потекли вспять — а было там множество рек, — потому что были запружены трупами имперских солдат. А потом, следуя тем же песням, по Лоэргу многоводному потекли иные реки — реки крови. Страна была прочно замирена, и остров Лоэрг стал Северной провинцией, и ее уроженцы со временем удостоились чести называться федератами, союзниками, охранявшими дальние форпосты империи. В федератах служили и дед Брана, и отец, и сам он не видел для себя иного пути и лишь под Наамой смутно угадал, что свобода, ради которой дрались и умирали его предки и забытая его собратьями, еще существует. И ради того чувства, что он испытывал рядом с Мавет, он готов был терпеть самое Мавет и принимать ее такой, как она есть, а было это нелегко, даже если забыть об ее наружности. Он быстро усвоил, что на его вопросы она отвечает, только когда хочет. Всего лишь раз она предупредила, чтоб он не мешал ей думать, считая повторение излишним, но правило это оставалось непреложным. Она надолго уходила в себя, временами принимаясь насвистывать все ту же мелодию (как-то Бран спросил, что это. «Старая песня, — отмахнулась она. — Ее теперь и не помнит никто»), и вывести ее из этого состояния было невозможно. Она ничего не рассказала ему — хотя он пытался выспрашивать — о десятилетнем промежутке между пещерой в горах и встречей с ним (правда, воровское оружие, привычка к жизни в трущобах и ночное пребывание в кабаке свидетельствовали за себя). Никогда не упоминала, сохраняет ли какие-то связи с соплеменниками, большинство из которых было продано в рабство или просто изгнано из Восточной провинции. Зато Мавет много и охотно говорила о войне — о Нептарской войне, потому что для нее Восточная провинция была и оставалась Нептарой. Говорила очень точно и профессионально, рассказывала о тираническом правлении князя, расшатавшем силы Нептары, об основных боевых операциях, о междоусобицах и борьбе политических группировок, смысл которой был для него столь же неясен, как для Мавет очевиден, могла перечислить потери с каждой стороны в любом сражении — в сущности, такими сведениями мог обладать даже не воинветеран, а полководец высокого ранга. И это было тем удивительнее, что во время войны Мавет была ребенком и ничего собственными глазами не видела, кроме Наамы. Где она набралась таких разнообразных познаний, Мавет не открывала, но, несомненно, это была единственная тема, которая ее по-настоящему интересовала. Брана, во многом, тоже. Хотя он-то ребенком не был тогда, но почти все годы провел в Лоэрге, не чая, что когда— нибудь попадет на Восток. Поначалу, когда война представлялась кратковременной и не сулящей особых потерь, в Нептару были направлены только элитные подразделения гвардии, в которых служили лишь коренные уроженцы империи, и не допускались выходцы из провинций, не имевшие гражданства, — дабы одним ударом покончить с мятежниками. Но чем дольше, кровопролитней и беспощадней становилась война, к ней год от года привлекались союзные войска. До Лоэрга очередь дошла последней, и отряды северян прибыли из гавани Намаль прямиком к Нааме, так что Бран так и не увидел ни цитадели Малкут, ни Шемеша, столицы Нептары, о которых рассказывала Мавет.