Любовь в холодном климате - Нэнси Митфорд

к нему своеобразное пристрастие и частенько совершал туда маленькие холостяцкие вылазки, из которых возвращался с мешком интересных баек. Я не могла дождаться возможности поболтать с ним о новом повороте событий в моей жизни.

– Ты уверена, что он сильно пьян, тетя Эмили?

– Совершенно уверена, дорогая. Придется отложить это до завтра.

Между тем, поскольку тетя всегда отвечала на письма с обратной почтой, она написала Монтдорам и приняла приглашение. Но на следующий день, когда Дэви, совершенно зеленого цвета и с жуткой головной болью, вновь появился («О, но это же замечательно, разве вы не видите? Какой вызов метаболизму! Я только что говорил с доктором Ингландом, и он весьма удовлетворен моей реакцией»), он был полон сомнений относительно того, что она правильно поступила, дав это согласие.

– Моя дорогая Эмили, дитя умрет от ужаса, вот и все. – Он изучал письмо леди Монтдор. Я очень хорошо знала, что его слова – правда, знала это в глубине души с той самой минуты, как тетя Эмили зачитала мне письмо, но тем не менее была полна решимости поехать, эта идея сияла для меня очарованием.

– Я уже не ребенок, Дэви, – сказала я.

– В Хэмптоне от ужаса прежде погибали и взрослые люди, – ответил он. – Двое молодых людей для Фанни и Полли, скажут тоже! Скорее, двое престарелых любовников двух леди из тамошних старушек, если я что-нибудь в этом понимаю. Что ты на меня так смотришь, Эмили? Если ты намереваешься запустить этого бедного ребенка в высшее общество, то, знаешь ли, должна отослать ее, вооружив знанием неких жизненных реалий. Но я, право, не понимаю твоей стратегии. Сначала ты заботишься о том, чтобы она встречалась только с самыми что ни на есть безопасными людьми, твердо направляешь ее корабль в сторону Понт-стрит[12] – достойная позиция, не думай, что я против нее хоть на мгновение, – а затем ни с того ни с сего выталкиваешь ее на хэмптоновские скалы и ожидаешь, что она сможет выплыть.

– Твои метафоры, Дэви… это все влияние алкоголя, – сердито, что вообще-то было ей несвойственно, заявила тетя Эмили.

– Оставь в покое алкоголь и позволь мне обрисовать бедняжке Фанни картину. Прежде всего, дорогая, должен объяснить, что не стоит рассчитывать, будто эти предполагаемые молодые люди будут развлекать вас, потому что они не станут тратить время на маленьких девочек, это совершенно ясно. А уж кто там непременно будет, так это Распутный Рассказчик, и поскольку вы, вероятно, все еще в интересующей его возрастной группе, то нетрудно предположить, какие игры и развлечения вам предстоят.

– О Дэви, – поморщилась я, – ты ужасен.

Распутным Рассказчиком был Малыш Дугдейл. Дети Рэдлеттов наградили его этим прозвищем после того, как он однажды читал лекцию в Женском институте тети Сэди. Лекция, похоже, была очень скучной (меня тогда там не было), но то, что лектор вытворял потом с Линдой и Джесси, было совсем не скучно.

– Ты же знаешь, какой замкнутой жизнью мы живем, – рассказывала Джесс в мой очередной приезд в Алконли. – Естественно, возбудить наш интерес совсем несложно. Например, ты помнишь того милого старичка, который приезжал читать лекцию о дорожных заставах Англии и Уэльса? Это было нудновато, но нам понравилось… Он, кстати, опять приезжает, будет рассказывать о сельских грунтовых дорогах. Ну а темой лекции Распутного Рассказчика были герцогини, и, конечно же, приятнее слушать о людях, чем о воротах. Но самое увлекательное было после лекции, когда он дал нам представление о сексе, подумай только, до чего захватывающе. Он отвел Линду на крышу и проделывал с ней всякие чудесные вещи. По крайней мере она с легкостью поняла, какими чудесными они были бы, будь на месте Рассказчика кто-либо другой… А я получила несколько грандиозных эротических прикосновений, когда он проходил мимо детской. Признайся же, Фанни, что это захватывающе.

Конечно, моя тетя Сэди ни о чем подобном не подозревала, она была бы просто шокирована. Они с дядей Мэттью всегда очень не любили мистера Дугдейла. Говоря о лекции, тетя сказала, что, как и следовало ожидать, та оказалась претенциозной, скучной и неуместной для деревенской аудитории, но заполнять программу Женского института в этой отдаленной местности из месяца в месяц очень трудно, и поэтому, когда мистер Дугдейл написал и вызвался приехать, она подумала: «О, слава богу!» Несомненно, она предположила, что дети прозвали его Распутным Рассказчиком скорее в переносном, чем в прямом смысле слова, и действительно, когда дело касалось Рэдлеттов, ни в чем нельзя было быть уверенным. Почему, например, Виктория имела обыкновение реветь, как бык, и яростно набрасываться на Джесси всякий раз, когда та, указывая на нее пальцем, произносила особым тоном и с особым взглядом: «Представляешь»? Думаю, они и сами вряд ли знали.

Вернувшись домой, я поведала Дэви о Рассказчике, и он хохотал во все горло, но сказал, что нельзя проболтаться об этом тете Эмили, а не то будет страшный скандал, и единственной, кто действительно пострадает, станет леди Патриция Дугдейл, жена Малыша.

– Ей и так со многим приходится мириться, – добавил он, – и к тому же какая от этого польза? Эти Рэдлетты, сами того не сознавая, явно движутся от одной нелепости к другой. Бедная дорогая Сэди, к счастью для себя, просто не понимает, что делает.

Все это произошло за год или два до описываемых мной событий, и прозвище Малыша Дугдейла «Рассказчик» закрепилось в семейном лексиконе, так что никто из нас, детей, а за нами и взрослых, никогда не называл его как-то еще, хотя тетя Сэди для проформы иногда выражала невнятный протест. Похоже, прозвище ему прекрасно подходило.

– Не слушай Дэви, – сказала тетя Эмили. – Он в очень капризном настроении. В следующий раз будем ждать ущербной луны, чтобы рассказывать ему такие вещи. Я заметила: он бывает по-настоящему разумен, только когда постится. А сейчас, Фанни, нам надо подумать о твоем наряде. Вечеринки у Сони всегда такие шикарные. Полагаю, они наверняка будут переодеваться к чаю. Как ты думаешь, если мы перекрасим твое аскотское[13] платье в приятный темно-красный тон, это подойдет? Хорошо, что у нас впереди еще месяц.

Мысль о месяце впереди и впрямь была утешительной. Хотя я намеревалась ехать на это званое мероприятие, сама мысль о поездке заставляла меня дрожать от страха, как осиновый лист. И не столько из-за поддразниваний Дэви, сколько оттого, что давние воспоминания о Хэмптоне теперь начали вновь набирать силу – воспоминания о моих детских визитах туда и о том, как мало удовольствия я от них получала. Нижний этаж дома нагонял на меня