Chai s chabretsom - Alana Enoch

Кусочки холодного торта тают в согретом чаем рту, а новогодняя ночь на своём излёте танцует классическими нотами на дне наших чашек: это забытый в лотке музыкального центра диск с поставленным на повтор «Вальсом цветов» тихонько и ненавязчиво приправляет праздник чарами старой рождественской сказки. А больше ничего и не нужно: ни гостей, ни пышного банкета, ни вина рекой – только чай с корицей и кардамоном, торт «Графские развалины», старые игрушки на ёлке и бессмертная музыка, летящая на крыльях метели в вечность ночного неба.

– Ещё подлить?

– Давай.

Александра выпила весь чай, а торта на её тарелке осталось ещё порядочно. Я подливаю душистого напитка ей, а заодно и себе. Густо опутанная гирляндой ёлка пульсирует разноцветными огоньками, которые многократно отражаются на стеклянных боках игрушек, придавая им завораживающий блеск.

Чашки и тарелки пусты, настаёт время убрать посуду и передвинуть стол на его законное место. Освободившийся центр комнаты словно приглашает к чему-то, а музыка сама подсказывает ногам, что делать.

– Я уста-ала, Са-аш, – ною я, но рука в белой манжете с запонкой настойчиво ждёт.

Классическое сочетание белого верха и чёрного низа отнюдь не придаёт моему Ангелу вид офисной леди: чудный, шелковисто блестящий белый галстук и более крупные, чем обычно, серьги, а также чуть взбитые и приподнятые лаком волосы возвышают её над горизонтом обыденности. Чёрные брюки визуально удлиняют и без того бесконечные ноги… Как отказать такому кавалеру? Моя рука ложится в протянутую ладонь.

– Слушай, я совсем забыла, как вальсировать, – смеюсь я. – Сейчас все ноги тебе отдавлю или на ёлку грохнусь!..

Александра молчит с едва заметной джокондовской улыбкой: она настроена серьёзно.

– Да и места тут нет, – противным голоском Мышиного короля пищит мой последний аргумент.

Но сказка побеждает: музыка сама тепло и ласково ведёт нас, вливаясь в кровь цветочным хмелем и подсказывая ритм и движения. Чудом мы как-то вписываемся в межмебельное пространство, несёмся на крыльях музыки, и вот я уже ощущаю себя на новогоднем балу – в белом платье на пышном кринолине. Паркет льдисто блестит, отражая танцующие пары, в зал врывается серебряная метель из конфетти и лепестков белых роз, а в высокие арочные окна заглядывает самая волшебная ночь в году.

Январь плывёт на ледяном корабле к православному Рождеству. В этот тихий день мой Ангел дома, и мы смотрим историю о другом Ангеле – о том, чей голос будет жить в вечности, хотя его обладательница уже смотрит на нас с небес. Телевизор мы почти не смотрим и даже телепрограмму уже давно не покупаем; видно, какая-то светлая сила заставила меня взять пульт, нажать на кнопку и удивиться рождественскому подарку Первого канала – многосерийному фильму «Анна Герман. Тайна белого ангела». Первые пять серий показывали вчера, шестого января, но я смотрела их одна и мельком, в перерывах между работой и домашними делами. А сейчас всё иначе: Ангел уютно устраивается с ногами на диване, закутавшись в плед, под которым есть место и для меня, но я, пока идёт реклама, снова завариваю чай с корицей и кардамоном. Пальцы привычно и машинально собирают ингредиенты, но сознание – там, у экрана, на котором сейчас снова возникнет образ высокой женщины с длинными золотистыми волосами и особым, невыносимо-хрустальным перезвоном в голосе… Я с нетерпением жду, когда запузырится вода: не пропустить бы начало!

– Там блины ещё есть? – вполголоса спрашивает Ангел.

Блинчиков с творогом и изюмом, которых я напекла вчера целую гору, конечно же, ещё полно.

– Блинов ты попросишь – их есть у меня, – смеюсь я.

Но всё это так буднично, так приземлённо, что мне стыдно сопровождать киноповесть о великой певице едой. Ей следует внимать с напряжённой, звенящей, нарастающей в груди светлой печалью, лишь изредка протягивая руку за новой упаковкой бумажных носовых платочков, чтобы вытирать бесконечный поток слёз.

«Покроется небо пылинками звёзд, и выгнутся ветки упруго…» Эта фраза вступает в сердце нежнейшим пуховым касанием, завладевает душой и играет на её струнах песню бессмертной любви. «И даже в краю наползающей тьмы, за гранью смертельного круга – я знаю, с тобой не расстанемся мы…» Моё полное горячих слёз горло хочет петь это! Впрочем, какая из меня певица…

«Мы – звёздная память друг друга». Ты знаешь, что эта фраза – для тебя. Но рядом со мной – мой седой Ангел, подставляющий мне промокшее плечо, и в этой песне, как в неиссякаемой сокровищнице, найдётся много крылатых ноток и небесных красок и для него. Их можно брать пригоршнями, как драгоценные камни, и осыпать серебристую голову Ангела – точь-в-точь как какой-нибудь обезумевший от любви скупец, который со смехом швыряет свои богатства расточительными горстями под ноги любимой.

Финальные титры плывут сквозь солёную пелену. Ангел не плачет, слёзы – вообще редкий гость в моих любимых серых глазах. Задумчиво пошевелив плечом под моей мокрой щекой, Александра говорит тихо и мягко:

– Да, тяжёлый фильм… Сделай-ка ещё чаю, малыш.

– С вареньем, Карлсон? – сквозь влажное шмыганье носом шучу я.

– Ага, – улыбается она. – С тем вишнёвым конфитюром.

– А, понравился?

Ещё бы этот конфитюр кому-то не понравился! Для него я специально рыскала в поисках особого ингредиента – загустителя для варенья, яблочного пектина. Я с трудом нашла его в отделе диетических товаров, и варенье получилось в виде красивого желе. Более доступный желатин в той же роли придавал джему свой характерный, какой-то «резиновый» привкус, вот я и решила попробовать другой загуститель.

И снова я в своём кашемировом индийском палантине, как принцесса специй из одноимённого фильма, колдую над чаем, чтобы он получился ароматным и добрым… Ведь я хочу, чтобы мой Ангел им согрелся.

– Мм… – Александра, отпив глоток, закрывает глаза от удовольствия.

Для меня это высшая награда. Белый ангел польской эстрады увековечен астрономами: астероид 2519 получил имя «Анна Герман». Я, наверно, не смогу подарить своему Ангелу звезду с неба… Я не знаю, сколько проживут написанные мной строчки, но мне хотелось бы, чтобы кто-то, делая глоток чая с корицей, апельсиновой цедрой и кардамоном, представлял себе Новый год, воображаемый бал и тихое Рождество, серебрящееся на наших висках.

*

Чай с клюквой в меду

*

…солнечная сила мёда и клюквенный румянец…

*

Частокол стволов растворялся в белёсой туманной дали. Прохладная тишина, терпкая и грибная, пронизывала воздух и холодила мой нос. Ноги в резиновых сапогах от часовой ходьбы горели и чуть гудели, сквозь тонкую подошву чувствовался каждый камушек, каждая ветка. А что, неплохой массаж ступней для городского человека, привычного к асфальту.

– Скоро уже придём, – объёмно и светло прозвучал голос Ксении в коротком шлейфе осеннего лесного эха. – Ох и много же там клюквы!

Её длинные ноги в рыбацких сапогах с отворотами мягко ступали по влажному ковру из опавших листьев, взгляд из-под козырька камуфляжной бейсболки уверенно стремился вдаль. Местность мы с Александрой совсем не знали, а потому приходилось полагаться на Ксению, купившую в дачном посёлке домик и исходившую этот лес уже вдоль и поперёк.

Короткий, нежно-серебристый смешок Лены пушистым зверьком вскочил на замшелый пенёк:

– Только не говори, что варить варенье из этой клюквы придётся мне!

– А кому же ещё, Леночка? – улыбчиво удивилась Ксения, скосив ласковый взгляд на девушку. – Я в этом деле полный ноль, ты же знаешь. У меня это… как его… банко-закаточный кретинизм! Вон Лёня у нас тоже профессионал – вместе будете варить.

– Мы мёд купили, – отозвалась я. – Нашу часть «улова» я им засахарю: и возни меньше, чем с вареньем, и полезные свойства ягод лучше сохранятся.

– Говорю ж, профессионал, – усмехнулась Ксения.

Представить себе Лену очень легко: нужно пролистать книгу времени на десять лет назад и найти на её страницах меня – юную, без грустного инея в волосах, до всех роковых августов, пружинок в боку и до нашей с тобой встречи. Рост, телосложение, русалочья шевелюра и даже черты лица – всё это я где-то уже видела… В зеркале, не иначе. Серовато-зелёная нежность её глаз, преданная, хрупкая и тёплая, следовала на мягких лапках за Ксенией – стремительной, энергичной, овеянной притягательным ореолом авантюриста-первопроходца. Трогательная девичья влюблённость сквозила в каждом её взгляде на Ксению, а та в ответ окружала девушку трепетной, бережной галантностью.

На Александру в магазинах никогда не находилось женских резиновых сапог нужного размера – таких, чтобы были не просто впору, а ещё и надевались на тёплый носок, а потому она шагала рядом со мной в мужских, чёрных, поигрывая складным многофункциональным ножом. В её ведре лежала случайная добыча – большая треснувшая сыроежка с розоватой шляпкой; каким-то чудом она укрылась от вездесущих грибников до глубокой осени – увы, лишь для того чтобы пасть жертвой швейцарского ножа моей половинки. Я поёжилась и задавила рукой чих, и прогулочная рассеянность моего Ангела тут же сменилась озабоченностью: