Последняя смерть Дельфина - Владислав Юрьевич Булахтин

не хотел воевать, не особенно понимая или не желая, за что. Поэтому нас как птенцов выкинули из гнезда — учитесь.

— Славная метафора, — с удовольствием признал Дельфин. — Взрослые птицы опровергли всех грамотных штабистов, утверждавших — Россию оккупировать невозможно. Завоевать её можно, только подсадив своё правительство, расчленив территорию. Оказалось — никого подсаживать не надо. Сами всё отдали! И что дальше? Единственная надежда России — тихони[28]?

— Ты же сам знаешь, Дельфин. Или меня проверяешь? Только выкинув из гнезда, только поставив проблему, которую нельзя обойти, можно мобилизовать граждан. Факт, что огромную территорию продали базарным зазывалам, сделал каждого из нас последней линией обороны. Форпостами. Здесь у нас, — дед Сипай постучал по груди. — Линия фронта. Ни шагу назад. Это понимают даже те, кто сотрудничает с администрацией.

— А если мы поочередно сдадимся?

— Нет. Россия — ванька-встанька. Даже если мы временно стали раком, это не значит, что так будет всегда. Возможно, достаточно одного праведника, чтобы разогнуться и принять прежнее вертикальное положение.

— Вы, дедушка, будете этим праведником? — не удержался съязвил Дельфин.

— Ты будешь, — парировал Сипай.

— Дудки. Я уже ни во что не верю. Я ни разу не был там, за рекой, — Дельфин махнул в сторону Волги. — Иногда кажется, что и нет никакого другого берега. Нет Большой России.

— Россия — это то, что у тебя под ногами. Не больше, не меньше. Те, кто пытаются строить из ВВФ новое жизненное пространство, Lebensraum[29], одного не понимают — пять лет назад несколькими росчерками перьев всем русским прицепили на горб сверхзадачу «вернуть свою землю». Мы не можем отвернуться от неё. Ни во сне, ни наяву. Независимо от того, по какую сторону Волги находимся. Остальным от этих росчерков досталась только вода в решете. И сейчас утекают последние капли.

Дельфин кивнул:

— Помидорная столица[30] ради того и взлетит на воздух, чтобы объявить финиш всемирной истории. Я уверен — рано или поздно ад переименуют и назовут его Сызрань.

— Лучше скажи, лютый жопоголик[31], как скоро мне доставят посылку?

— Скоро.

10:44

— Сызрань — здесь столько всего крутится, — с удовольствием разглагольствовал Тидэ о прописных истинах. Поза словно он потирает ладошки в предчувствие распила бюджетных средств. — Вбухано столько денег! Столица легче любого другого города станет неуправляемой.

— Яволь, — подтвердил Звонарев.

Они сидели в кабинете, столь же неуютном — аскетичном как переговорка, и листали многотомник «Дела Климова». Звонарев, вглядываясь в Волгу за окном словно она может подсказать, комментировал узкие места:

— Дельфин — эдакий неприкаянный аборигенишка, который оказался весьма полезным, а иногда и незаменимым винтиком. И здесь. И тут. И там. Чудеса… Он построил эффективную систему контрабанды через Волгу. Мы неоднократно перехватывали грузы, задерживали сообщников, вводили тотальное патрулирование береговой зоны, но поток наркотиков и оружия не иссякал. У нас нет достаточных оснований, чтобы впаять ему, — Звонарев постучал по улыбающейся фотографии Дельфина. — хотя бы пять-десять лет. Чтобы его забыли. Конечно, сфабриковать можно что угодно. Можно переломать ребра в подворотне. Не хотелось давать лишних козырей сторонникам Климова. А таковых немало. Пусть Вас не вводит в заблуждение его невинный вид. Прежде чем выдвинуться в бугры, ему пришлось убрать с полдесятка конкурентов. Он неплохо знает кинематограф, литературу Советского Союза и России, — Звонарев давно обратил внимание, что слово Россия всё чаще произносится с печальной интонацией, как Голгофа или Освенцим. — Миротворец нынче любознательный пошел. Ему не только на шее посидеть, но еще и руками потрогать, где он, почему, кто под ним, что у него в душе, — Звонареву было плевать на недовольные взгляды Штефана — в ближайшее время никто не рискнет ликвидировать начальника следственного комитета. Увольнения Звонарев давно не боялся. Даже желал. — Дельфин с честью закрывает все эти запросы — от Пушкина до Быкова[32], от Грибоедова до Терехова[33], от Эйзенштейна до Михалкова, от кокаина до Чайковского. Он готов дать вашим воякам (Штефан вновь поморщился) ровно то, что те переварят. К великому сожалению, любознательный миротворец потом задаётся каверзным вопросом — «какого рожна он здесь, у берегов Волги — матушки». Тем, кому по барабану, где он и зачем, Дельфин переправляет из Большой России (Штефан скривился пуще прежнего — духовные отцы ВВФ не переваривали неофициального названия Российской Федерации) шишки, транквилизаторы, альбомы репродукций Рериха, поставляет баб.

«Я и сам как миротворец-интеллектуал всё чаще задаюсь вопросом «зачем». Зачем?! — сознался себе Звонарев. — Я остался потому, что из всех знакомых только я считаю нашу Спасскую башню[34] — самым красивым архитектурным памятником? Из-за этого не уехал, когда «началось»?»

Этому «началось» за пять лет придумано масса объяснений и названий по ту и эту сторону Ла-Манша. Существовала тысяча и одна теория образования Великой Европейской Федерации. Звонарев, не желавший мириться с безжалостными фактами, коллекционировал самые внятные версии. Больше всего ему нравилось объяснение № 1 в его электронной картотеке, названное «Великая Геополитическая Провокация».

Саму историю «раздела Земли Русской» Звонарев излагал пунктиром.

«Глобальная экономическая система окочурилась, о финансовых и товарных рынках беседовали только сюрреалисты, курсы валют стали виртуальным посмешищем, котельные топили пенсионными накоплениями, экономики даже самых перезревших в развитии стран, пошатываясь, падали на колени, вспыхнули десятки региональных конфликтов, кукловодам всех мастей пришлось искать внешних врагов, из рукава выхватывались претензии разной степени адекватности — у США к России, Китаю, Мексике. У Германии к Турции, Греции, Великобритании. У России к США, Евросоюзу, Латвии.

Война всех против всех была настолько неизбежна, что большинство землян планировали свою жизнь, отпуск, работу, ремонт, детей, все легче и легче рассуждая «успеть бы до мобилизации», «а возвратимся мы через нейтральную Швейцарию».

Военные учения НАТО у границ России всё более напоминало не качание мускулов, а час Х.

Ноты протеста, в которых не указывалось о дате начала военных действий, дипломатические ведомства спускали в сортир, предварительно поржав всем коллективом. Дипломатов держали на работе из-за пожизненной благодарности за то, что они смогли согласовать многочисленные моратории на использование ядерного оружия в грядущих (неизбежных!) военных действиях.

Формулировки мораториев потрясали: «… в связи с нарушением … принципов… мы не можем оказаться от мер военного воздействия но…, но из соображений гуманности…». Мороз по коже!

Население делало запасы, политики играли желваками, чрезвычайное положение в регионах превентивно объявляли и снимали. Кавказ разгорался и остывал. Пасынки НАТО бряцали оружием. Все ждали, что же послужит последней каплей. И вдруг произошло ЧУДО.

Как только не обзывали ЕГО аналитики — ЧМО (чрезвычайные меры опасения), ТУПО (территориальные уступки потенциальным оккупантам) и даже храбрые ультрасовременные