В погоне за миражом - Линда Дэвис

Он был одержим любовью к скульптуре и располагал настоящей коллекцией. Изваяния мастеров украшали не только квартиру — каменные статуи были даже в небольшом саду. Хелен нравилось прикасаться к гладкому мрамору; ей казалось, что поцелуй теплых губ вдохнет в неподвижную фигуру жизнь, заставит ее вздрогнуть и сойти с пьедестала. Она вышла в сад и провела рукой по плечу мраморного юноши.

— Тяжелый был сегодня день? — спросил появившийся тут же Родди.

— Так себе.

— Много заработала?

— Достаточно. А ты?

— Не увиливай. Ты сейчас похожа на львицу, которая настигла добычу и размышляет, съесть ее сейчас или оставить на черный день.

Рассмеявшись, Хелен вернулась в гостиную, присела на софу и сняла кроссовки.

— Стала участником небольшого скандала в подземке.

— Что за скандал?

Она надела туфли. Взгляд Родди скользнул от округлых коленей вниз, к изящным щиколоткам.

— Какой-то сопляк повел себя слишком агрессивно. Пришлось зажать ему руку в санкё и…

— Господи, что еще за санкё? Будь добра, растолкуй.

— Это такой прием, им пользуются бойцы отрядов по борьбе с терроризмом в Северной Ирландии. Они высматривают в толпе вожака, отсекают его и заламывают ему руку за спину. Боль просто чудовищная. Санкё заставляет человека идти на носочках.

— Того же самого можно добиться и без айкидо. Ты позволишь мне черкнуть об этом пару строк? Так сказать, в дневник города? Получилось бы просто великолепно.

— Только попробуй — и ты труп, Родди. Тебе известно мое отношение к прессе.

Разве мог он забыть о нем? Свой взгляд Хелен высказала, когда они только начали вместе появляться на людях. В памяти сохранился холодный, бесстрастный голос, когда Хелен, сдерживая ярость, перечисляла подлости, совершенные газетчиками после исчезновения ее отца.

Они раздевают тебя догола, крадут твою свободу и насилуют душу. Так случилось с моим отцом, а поскольку его не было рядом, заодно они распяли и меня с матерью. Можешь себе представить, что я чувствовала? От матери отвернулись почти все друзья. Каждый раз, когда она выходила из дома, люди показывали на нее пальцем и начинали шептаться. Одноклассники издевались надо мной до тех пор, пока я не научилась драться. На протяжении нескольких месяцев, казавшихся тогда годами, за нами повсюду следили объективы фото- и кинокамер. Мы жили во мраке, с вечно задернутыми шторами, как в тюрьме. Программы новостей и газеты наперебой выкрикивали в адрес отца гадости, его лицо было повсюду, только не там, где должно было быть — не дома, не с нами. У меня украли детство.

Те же самые чувства Родди видел и сейчас в ее слегка затуманившихся глазах.

— То была настоящая исповедь, Хел.

В это мгновение он проклинал свою верность дружбе. Жизнь Хелен представляла собой захватывающую драму. Родди мечтал о том, чтобы положить ее на бумагу — получился бы бестселлер.

— Да, истинная. Можешь напечатать ее и выбросить меня из головы.

— Временами мне хочется задушить тебя, Хел, но выбросить из головы?! Никогда.

— Ах как трогательно! — Она посмотрела на часы. — Во сколько мы должны отправиться на паломничество в Хэмпстед?

— Роз ждет нас около девяти.

— Каким садистом нужно быть, чтобы приглашать людей на ужин во вторник вечером?

Глава 3

Званый ужин у Роз и Джастина начался поздно, как и предполагала Хелен. Примерно в половине одиннадцатого гости управились наконец с неким вегетарианским шедевром — именно к тому моменту, когда собравшиеся за столом журналисты и архитекторы уже приступали к обсуждению животрепещущей темы совершенно неприличных доходов тех, кто работает в Сити. Почти все присутствовавшие могли позволить себе выбираться из постели не ранее половины десятого утра, за исключением Хелен и еще двух-трех человек, приглашенных, чтобы «поддержать ее компанию», как пояснила Роз. Будто Хелен была не в состоянии сама найти интересного собеседника. Временами Роз проговаривалась, особенно тогда, когда горела желанием облагодетельствовать кого-либо. Сейчас компанию поддерживал Рис Дуглас, ехидный тридцатидвухлетний специалист по дальневосточным деривативам[3] из банка «Гриндлэйс».

— Отнеситесь к их красноречию со снисхождением, — шепнул он. — Если эти тирады дают им возможность почувствовать себя увереннее, тем лучше. Значит, мы справляемся со своими социальными функциями.

— Я не социальный работник, — улыбнулась Хелен, обведя гостей ироничным взглядом. — Обещать безукоризненное поведение не в моих силах.

Разговор за столом шел в знакомом ей тоне — смесь невежества и зависти, причем говорившие тщетно пытались скрыть апломб под маской «объективности». Хелен хотелось поднять на смех представления архитекторов об «общественном благе», однако почти забытые правила хорошего тона удержали ее от этого.

— Согласитесь, суть заключается в вопросе: что же они конкретно делают? — Слова Роз прозвучали так, будто ни Хелен, ни Риса в комнате не было. — Они важно ступают в кабинет, орут что-то в телефоны и гребут миллионные барыши. Бросьте, это же все-таки не исследования космоса. Они что, мир спасают? Зарабатывать таким способом на жизнь — чистый бандитизм! Сколько вы получаете, Хелен?

— На неудачных сделках — около миллиона, Роз, причем я имею в виду самых непроходимых тупиц. Если у человека голова хоть немножко варит, то это будет по крайней мере два миллиона. Будьте добры, передайте сюда вино.

— И еще один момент — как у вас умудряются до чертиков напиться в обеденный перерыв? Поразительно, что вы не теряете больше, чем зарабатываете.

Хелен сделала глоток вина и молча поставила бокал.

— Я сбита с толку, Роз, — после паузы проговорила она. — Мне казалось, нам удается это.

— Удается что?

— Делать деньги, Роз. Динеро, звонкую монету. Ту самую, с которой так любят играть ваши фонды. И вы знаете, какое это доставляет вам удовольствие, вне зависимости от того, пьяны вы или трезвы. Старые добрые фонды по-прежнему продолжают сбивать масло и снимать сливки. Вы можете стать богатым, богаче самого безголового трейдера[4], а ведь даже они люди весьма состоятельные. И все же вы не остановитесь, будете неустанно умножать свои капиталы.

Хелен подмигнула Рису, выпила второй бокал красного вина и вновь принялась слушать. Без четверти двенадцать она поднялась из-за стола.

— Роз, Джастин, прошу меня извинить. Завтра рано вставать, надо подготовиться к борьбе за мою чудовищно раздутую зарплату.

Рис с удовлетворением ухмыльнулся и тоже встал.