Грань - Елена Александровна Асеева

положение головы в исходное состояние, глянув на Натаху, которая допила остатки «Жидкости» и, поморщившись, швырнула бутылку под стол да громко икнула. Это была уже совсем высохшая от пьянства, с красновато-синюшной кожей лица женщина неопределенного возраста. Натаха имела такие же, как и у Витька, распухшие черты лица и так же, как и он, странно горбатилась, кукожилась и дрожала, будто все время мерзла… Когда в его жизни появилась эта женщина, Виктор не знал, как и не знал он ее фамилии, ее семьи и вообще, куда она частенько пропадала, всякий раз возвращаясь вновь и принося с собой живительную спиртосодержащую микстуру. Натаха была одета в старые, порванные одежи из той же мусорки, что и ее сожитель, и эта грязноватая коричневая одежда, обволакивающая ее тело, довольно эффектно гармонировала с ее грязно-рыжими, взлохмаченными, длинными волосами, скрученными на затылке в кудлатый хвост.

Натаха все время тулилась к другану Сереге или Антохе, такому же замызганному, с опухшей рожей алкашу-бродяге, в народе прозванному бомжом, коему по жизненному статусу негде было жить, спать и есть. На правах третьего он иногда посещал дом Витюхи, принося с собой ту самую, с большой буквы написанную «Жидкость». Наступившие на улице заморозки, холодные осенние дожди, перемешанные с первым снегом, понижение температуры пригнали этого другана в дом к Виктору. Сам-то этот Серега или Антоха выглядел совсем уж серо, без признаков жизни на лице, с темно-синеватой кожей, расплывшимися чертами лица, замызганными русыми волосами и бородой и громко харкающим, растянутым ртом, постоянно выплевывающим зеленую массу слюней и соплей прямо на пол.

Итак, Витек оглядел Натаху, перевел взгляд на другана и, увидев его в каком-то блекло-растянутом состоянии, словно сквозь густые туманные испарения, снова услышал голос, прямо внутри своей головы, только теперь не писк, а четко и внятно произнесенные слова… Чей-то голос, пронзительный и резкий, громко сказал, почти выкрикнув: – До каких же пор ты, Виктор Сергеевич, будешь пить? До каких, до каких, до каких…

Голос на миг замолчал и, понизив тембр, принялся повторять одну и ту же фразу: «До каких?».

Витька покачал головой, прогоняя таким образом этот назойливый лепет, но так как это не помогло и голос продолжал монотонно повторять «До каких?», обхватил руками свою голову, крепко впившись грязно-серыми ногтями в волосы и несильно потряс себя, желая вытрясти эту заевшую фразу из уха, а вместе с фразой и самого обладателя голоса.

Только ни голос, ни его обладатель не хотели сдавать захваченные позиции внутри пропившей мозги башки Витька. Да вместо того чтобы, испугавшись такой встряски, затихнуть, голос лишь громко взвизгнул и с еще большим упорством повторил:

– Виктор Сергеевич, до каких пор будешь пить?

А после он охнул так, что мигом в мозгу что-то звякнуло, и продолжил:

– Ты, сволочь такая, гад плешивый, все ведь, все пропил. Погляди, в чем ходишь, что ешь. И чего тебе, чахлик вонючий, не хватало? Жена была, сын был, отец и мать были, брат был… Был, был… да сплыл.

И голос негромко, с произвольной расстановкой и растяжкой, затянул: «Сплыл…Сплыл…Сплыл… И дом сплыл… и мозг сплыл!»

И в тот же миг хор детских высоких голосов подхватил это слово, и то повышая звучание, то понижая, пропел: «Сплыл, сплыл… Мозг твой сплыл!..»

– А…а…а! – исторг из себя Витек и, вскочив с табурета, наклонил голову направо так, чтобы непременно вытряхнуть поющие голоса через правое ухо, и принялся дубасить себя ладонью по левому уху, одновременно с этим подпрыгивая или пританцовывая на месте.

И сейчас же голоса в голове смолкли, наверно потому, что Виктору все же удалось их вытряхнуть через круглую ушную щель… И как только внутри головы все нормализовалось и покрылось едва заметным туманом, смазывающим понимание жизни, Витька перестал плясать и выпрямился, по привычке втянув в плечи шею и голову, да протяжно выдохнул, издав такое длинное, тягучее и довольное «Ох-х!».

Какие-то доли секунды, а может, минуты (кто ж разберет в таком состоянии) Витек стоял и, покачиваясь, думал… Впервые думал за эти годы и надумал он одну замечательную и четко сформулированную мысль, что пить такую бурду, предназначенную для очистки и анти…сеп… сеп…тической обработки кожи рук, не стоит.

И сей же миг покачнулся, корпус его тела заходил ходуном из стороны в сторону, точно маятник на метрономе, и чтобы остановить это четкое, механически выверенное колыхание, он цепко схватился за край стола так, что не ожидающий такой тяжести на себе стол внезапно подскочил кверху с той стороны, где сидели Натаха и друган, а алюминиевая, закопченная кастрюля, потеряв всякие ориентиры в пространстве и устойчивость, поехала на накренившего стол хозяина, намереваясь отдать ему все, что еще не успели схрямдить… Однако наклоненную кривизну стола вовремя приметил Серега или Антоха и, надавив своей менее исхудалой сущностью на ближайший к нему край деревянного страдальца, вернул его в исходное стоячее состояние.

От этого резкого возвращения стола в привычное положение Витек испытал страшную тряску в ногах, руках и во всем теле. И, освободив деревянную поверхность стола от собственных ладоней, немедля гулко и мощно плюхнулся на хрустнувший табурет, удар об который отозвался в мозгах его тихим скрежетом и скрипом, а на лбу и кончике носа выступил холодный крупный пот. В груди же оружейным залпом бахнуло сердце, словно ударившись о грудную клетку, а потом мгновенно упав куда-то вниз, надавив своей массой на мочевой пузырь, желудок, печень и почки разом. Виктор поднял руку и, все еще ощущая легкую рябь в ней, смахнул со лба капли пота да прогнал черный дымок, внезапно появившийся перед очами. Затем он, протяжно выдохнув, облизал сухие губы не менее сухим и тягучим языком, издавшим неожиданно продолжительный лязг, будто это был не человечий язык, а старая, ржавая батарея, кою тащили волоком по серому асфальтному полотну, не удосужившись ничего под нее подложить.

– Уф… – вырвалось изо рта Витька, и мутноватым взглядом он пристально поглядел на Натаху и дымчатого другана, каковые, размахивая руками, недовольными голосами обсуждали неправомерные действия хозяина дома, по-видимому, покусившегося на общую, с боем добытую закуску.

А Виктор уже перевел взгляд с опухшего лица сожительницы и, приподняв голову, уставился на остатки стеклянной люстры, свисающей с потолка, которая когда-то была белая и изображала распустившийся тюльпан с таящейся внутри него лампочкой. Теперь, однако, от тюльпана остался лишь разбитый и наполовину треснувший остов да лампочка, покрытая слоем пыли и грязи, а потому бледно освещающая кухню, даже в яркий, солнечный день… Но сегодня на дворе было пасмурно, и лампочка