Грань - Елена Александровна Асеева

к печи спиной и посмотрел на стол, где возле той самой закопченной, немытой кастрюли, полной шелухи от картохи, теперь стояла здоровенная черная крыса. Она стояла на задних лапках и, облокотившись передними лапками о кромку кастрюли, заглядывала внутрь, почти утопив в ней свою голову. Ее удлиненная, тонкая, с глубоким блеском и почему-то черного цвета шерсть лежала ровными, точно причесанными, рядами. В длину крыса достигала до полуметра и ее внушительность пугала и без того робкого и трусливого Виктора Сергеевича. У крысы был не менее длинный чешуйчатый хвост почти розового цвета, и лежал он на грязной поверхности стола, беспокойно постукивая о дерево. Еще миг крыса заинтересованно ковырялась в кастрюле, откуда слышалось тихое шебуршание, словно она разыскивала там остатки еды. Затем она внезапно резко вынырнула из глубин кастрюли и, повернув свою тупую и широкую морду с небольшими ушами и расположенными чуть ниже светящимися красным светом глазами и двигающимся вправо и влево черным носом, уставилась на Витьку. От этого резкого выныривания и от пугающих красных глаз крысы у несчастного алкоголика в испуге опять широко раскрылся рот и оттуда даже вывалился покрытый белым налетом и синеватыми прожилками язык.

Длинные, тонкие белесоватые усы, облепившие морду крысы, энергично выпрямились и, вытянувшись параллельно поверхности стола, замерли в таком напряженном состоянии… Крыса отпустила кромку кастрюли, ее левая передняя лапка, шкарябнув полотно алюминия, съехала вниз и повисла вдоль тела. Она неспешно переступила задними лапками и, повернувшись к хозяину дома светлой по окрасу, почти серой грудью, все еще придерживаясь за борта кастрюли правой передней лапкой, открыла рот и низким, бархатисто-мелодичным голосом второго некошного, того самого, что поселился в пропитой башке Витька или в умирающих его мозгах, сказала:

– Привет, Витек, свин поросячий… Гляжу я, ничегошеньки у тебя похрямать-то и нету… Скажу честно, совсем ты того, опустился, значит, совсем… И главное, мы тебе талдычим, талдычим, чтоб ты, вонючая шлёнда, бросал пить, а ты вновь за свое, – крыса на мгновение замолчала, а после, негромко мекнув, продолжила голосом Витька: – Да, пить не буду… Эту самую «Жидкость» больше не буду пить никогда! – крыса недовольно покачала головой так, что ее усы задрожали мелкой-мелкой рябью, и она заметила, уже опять переходя на тот бархатистый голос некошного: – Мы тебе, дуралей, о чем говорили… о «Жидкости», чё ли??? Мы тебе вообще о спиртном говорили… И кого, интересно мне знать, ты решил дурануть? Меня, чё ли? Да я таких шкандыб упитых видывал стока, скока тебе и не видывалось в твоих кошмарных снах… Видывал я их и учил. И тебя, баглая, я научу – научу предков своих уважать и этого самого, – и крыса внезапно сверкнула на Витька красными бликами своих глаз и запела басом:

Бог устал нас любить,

Бог устал нас любить,

Бог просто устал нас любить,

Бог просто устал…

– Кха-кха…, – прекращая петь и громко закашляв, точно поперхнувшись любовью Бога и выгнув спину, намереваясь выплюнуть это застрявшее где-то внутри гортани слово, крыса утерла левой лапкой выскочившие изо рта мелкие крупинки черной слюны, повисшей на кончиках усов. – Ты чего, шлёнда, не догнал, о чем я? Что ж, придется пояснить… Твои предки, с коими ты связан навеки тонкими ниточками духовной и физической связи, с самого твоего рождения и вплоть до последнего твоего дня в этом мире защищают тебя, оберегают и заслоняют от всяких злобных личностей, что непременно желают захватить в полон твое тело и особенно твою душу. Но пока ты живешь достойно, пока ты трудишься, борешься, любишь и ненавидишь, словом, пока ты живешь, испытывая трудности, радости, горести и чувства – светлые, злые (не столь важно), – эти невидимые связи очень крепки и не подлежат разрыву… Но стоит тебе, мерзость, забыть твоих предков и, свернув с достойного пути, направиться на путь пьянства, наркомании, путь уничтожения души, как все-все эти ниточки начнут, натягиваясь, точно струна, рваться… Сначала порвется одна такая ниточка, затем вторая, третья, а потом они разорвутся все махом… Звяньк… звяньк… и все… Теперь ты на грани, это предел твоей жизни… Теперь не жди помощи предков… Теперь ты один… Один на один с нами – некошными!

Крыса резко прекратила говорить, будто сказав все, что хотела, и не собираясь более ничего прибавить. Она внезапно вновь изогнула спину, тряхнула головой и громко хрякнула, прочищая горло или же собирая слюну во рту, выуживая и ту, которая уже нырнула в глотку. Какие-то секунды, минуты она хрякала, после выпрямила свой звериный стан, собрав все, что необходимо. И злобно сверкнув своими очами в сторону Витька, немного отклонила спину назад да стремительно выплюнула из приоткрывшегося рта длинную, черную слюну, которая полетела прямым прицелом в лицо Виктора Сергеевича и, преодолев необходимое расстояние, упала на его подбородок, вернее, на жалкую, каштанового цвета с проседью, бороду.

Негромко охнув и наконец-то сомкнув до того момента разинутый рот, Витек поднял дрожащую, точно пугающуюся слюны, правую руку и попытался смахнуть ее с бороды… Однако настырная, а может, липкая слюна хоть и соскочила с жиденьких волосенок, но тотчас зацепилась за мизинец руки, коим его пытались скинуть, и повисла на нем, начав внезапно увеличиваться… ах, нет, не просто увеличиваться!.. Черный плевок стал расти, вытягиваясь и видоизменяясь. Прямо на глазах Витька из этой вязкой, жидкой субстанции, похожей на множество малюсеньких, склеенных между собой капелек воды, появился угловатый с заостренным концом зеленый росток. Он медленно, изгибаясь, вроде миниатюрной змейки, стал выползать из черного плевка, на ходу немного расширяя свой стебель и выкидывая вправо и влево по его кромке небольшие коричневые почки, напоминающие зерна кофе. А те, словно в такт роста и изгиба стебля, принялись, громко бухая, лопаться и выпускать темно-зеленые, лопастные, с белыми прожилками, кожистые листья.

Растущий стебель увеличивался в длину и в ширину, по мере роста он обзаводился дополнительными веточками, на каковых вскоре, из выскакивающих и набухающих почек, появились листочки. Еще немного, и растеньице вспухло, мигом умножившись в несколько раз, и тогда стало ясно, что это зеленое чудо похоже на плющ – тот самый, который можно встретить в лесу плотно обвивающим стволы деревьев. Плющ рос неторопливо и укрупнялся лишь при пульсации слюны, словно эта висевшая на мизинце пузырчато-склеенная жидкость работала, как станок, выпуская из себя поэтапно продукцию… Сначала немного, совсем чуть-чуть, а после плюх – и большую порцию…

Однако чуток погодя, когда онемевший и замерший на месте Витюха попеременно то открывающий, то