Мощи Распутина. Проклятие Старца - Валтос Уильям М

— Он находился там всего две недели, — возразил Росток. — А до срыва вел вполне нормальную жизнь, без намека на какие-то странности.

— Росток, ему было восемьдесят лет, и он страдал от болезни Альцгеймера. Ты всерьез полагаешь, что убийца пробрался в охраняемую клинику, чтобы избавиться от восьмидесятилетнего старика с провалами в памяти? То есть, зачем это кому-то вообще? Смысл убивать человека, если он ничего не помнит?

— Какие-то воспоминания у него все-таки оставались. Болезнь была на ранней стадии, и большую часть времени он находился в здравом уме.

— Ладно, а мотив? Допустим, он знал какую-то страшную тайну — так болезнь наверняка стерла ее из памяти. Я лично так думаю: в один из тех моментов, когда он, по твоим словам, находился в здравом уме, старик осознал, что с ним происходит, и испугался, что до конца дней будет жить овощем. Потому и прыгнул.

Допив первую банку «Дью», Бракнер одной рукой сдавил ее и бросил в мусорную корзину. Шум разбудил канареек в клетке — они захлопали крыльями и взволнованно защебетали, но вскоре опять заснули.

— Так или иначе, — уже тише продолжил Бракнер, открывая вторую банку, — О’Мэлли сказал, что пальцы сломались при ударе о тротуар. Наверное, старик выставил вперед руку, чтобы защититься. Коронер говорит, он видел, так самоубийцы делают.

— Если бы Данилович пытался защититься, то запястье и локтевые суставы пострадали бы больше,— пробормотал Росток.

— Росток, ты медэкспертом заделался?

— Просто, я прочитал отчет о вскрытии.

— Давай смотреть на вещи реально. Что у тебя есть? — он кивнул на монитор с текстом файла. — Дело о смерти восьмидесятилетнего психопата, который прыгнул с крыши. Ты хоть представляешь, сколько таких по стране?

— Иван Данилович не прыгнул, — не соглашался Росток. — Его скинули. И я думаю, это как-то связано с погромом у него в доме.

— Опять двадцать пять, — Бракнер закатил глаза. — Погром устроили вандалы. Подростки искали, чего бы стащить.

— Его сын говорит, что ничего не пропало.

— А откуда Полу знать, пропало что-нибудь или нет? Он жил в Лас-Вегасе и не приезжал к отцу, пока старик Данилович не погиб.

— По-моему, на вандализм это не похоже, — сказал Росток.

— Они разрезали матрасы, выкинули все из ящиков и даже подушки выпотрошили. Мне кажется, очень даже похоже на вандалов.

— Вандалы бы поломали мебель и выбили стекла. А эти аккуратно развинтили граммофон отверткой, у телевизора сняли заднюю панель, но так, что он остался в рабочем состоянии. Да, вещи из ящиков вынули, но аккуратно разложили вдоль стен. Даже матрасы и подушки, которые вандалы просто порвали бы, распарывали только по швам. И вспомни фотографии: они не разбили ни одной рамки. Карточки аккуратно достали и сложили на столе в кухне, словно кто-то специально старался их не порвать.

— Значит, нам попались аккуратные вандалы, — g заключил Бракнер. — Вдруг они страдали от навязчивого невроза?»

— Не паясничай. Подростки не вели бы себя так аккуратно, и тем более не стали бы рыть ямы в подвале. А наркоманы попросту вынесли бы из дома все мало-мальски ценное. Нет, кто-то там что-то искал, долго и упорно. И что бы это ни было, я думаю, оно стало причиной смерти Даниловича.

4

— Когда ты изложил эту версию сыну старика, он выставил тебя из дома. Как он тебя назвал — некомпетентным?

— Пол не хочет поверить в то, что его отца убили.

— И никто не хочет, кроме тебя. Ты меня извини, Росток, но ты сейчас пытаешься ссать против ветра. Ты серьезно хочешь доказать, что Даниловича убили?

— Хочу, и докажу. Не сразу, конечно.

— И ты думаешь, что нашел то самое великое дело об убийстве, раскрыв которое, ты наконец получишь пост шефа полиции вместо исполняющего обязанности? Не обманывай себя. Шеф полиции должен быть замешан в политике. Нужные люди назначат своего человека, который обеспечит им большинство голосов в день выборов. И этот человек не ты. При всем моем уважении, Росток, — ты же одиночка; тебя даже по имени никто не зовет. Ты им обеспечишь свой Голос — что дальше?

Бракнер мясистыми пальцами обхватил вторую банку «Дью». Проглотив содержимое в три глотка, он сдавил ее в ладони и отправил в последний путь к мусорной корзине. Росток поморщился при лязге металла, но канарейки на сей раз не проснулись.

— В любом случае, — продолжал Бракнер, — если ты принесешь дело Даниловича к прокурору округа и начнешь ему доказывать, что старика убили, тебя выпроводят под дружный хохот.

— Для прокурора у меня еще недостаточно доказательств, — ответил Росток, поворачиваясь к монитору. — Но я уверен: ответ в этом файле. Просто я его не вижу. Пока не вижу.

— Может быть, это потому, что там и видеть-то нечего? — предположил Бракнер. — В тебе, по-моему, опять проснулись гены предков. Правильно О'Мэлли говорит: вам, русским, везде чудится заговор.

— Да, такие уж мы, — пожал плечами Росток. — Ко всему относимся с подозрением. Это от природы.

— Особенно у тебя. Ты подозреваешь всех и во всем.

— Меня так воспитывали, — Росток давно привык к подобным замечаниям. Несмотря на то, что упрек Бракнера был сделан по-дружески, Росток решил объяснить: — На ночь мне не рассказывали сказки о том, как Питер Пен убегал от Капитана Крюка. Вместо них я слушал истории о реальных людях: маленьких детях и их родителях, на которых доносили соседи, у которых сжигали дома и которых потом преследовали большевики и коммунисты. И главными героями в этих историях всегда были люди, сумевшие выжить. Знаешь, как им это удавалось? Они никому не верили.

— Но «холодная война» же давно закончилась. И все эти дела с коммунистами — давняя история.

— Только не для тех, кто прошел через это, — настаивал Росток. — В Миддл-Вэлли живут люди, пережившие концлагеря и пытки в тюрьмах Лубянки. Некоторые старожилы еще помнят, как Сталин морил голодом два миллиона украинцев, как в 50-х годах военные проводили секретные биохимические эксперименты, погубившие тысячи людей на северном Урале. Живя в таких условиях, они научились никому не доверять. И научили этому своих детей.

5

Никому не верь. Будь готов к предательству.

Этот урок Росток навсегда усвоил от своего деда, Александра Владимировича. Тот был образованным человеком, школьным учителем, который вместе с донскими казаками воевал против большевиков на Южном Фронте. Раненный в битве под Воронежем, он попал в плен к красноармейцам и провел два года в одном из первых концлагерей Красной Армии. Зимой бежал, путь приходилось прокладывать по снегам. Александр сумел добраться до Крыма, где над ним сжалился капитан грузового судна и тайно провел на борт. Так, вместе с волной первых российских эмигрантов, он отправился в Миддл-Вэлли, где ему ничего не оставалось, кроме как добывать уголь в шахтах. Женился поздно, на русской женщине по имени Елизавета, которая родила ему сына.

Но и светлой жизни на новой земле пришел конец, когда Елизавета умерла. «Где одна смерть, там трое смертей», — гласило русское суеверие, и Александр начал ждать, когда замкнется круг судьбы. Его сын, отец Виктора, погиб через год во время взрыва метана в последней из действующих шахт Миддл-Вэлли. Александр позже говорил, что трагедию можно было предотвратить, если бы шахтеры следовали древней традиции и брали с собой в шахты канареек. Спустя еще восемь месяцев умерла мать маленького Виктора, Ирина. Ее убил рак шейки матки, причинив ужасные страдания, на которые ребенок вынужден был смотреть. Смерть забрала троих членов семьи, и семидесятидвухлетний Александр вместе с пятилетним внуком остались единственными, кто выжил.

Старик воспитывал внука в своей Фанере. Это его взгляд на русскую историю перенял Росток, с его слов знал древние легенды, изучил кириллицу и научился уважать те ценности, которые сочли бы за глупость везде, кроме подобных иммигрантских сообществ. Окружающий мир виделся мальчику таким же враждебным, каким Александр считал свою родину, и чтобы выжить в нем, дед научил внучка быть скрытным, никому не доверять и всегда помнить о предательстве. В конце концов, так учился выживать сам Александр.