Сага о Гудрид - Кирстен Сивер

Снефрид поспешно остановилась, словно она ступила в зыбучие пески, и повернулась к кораблю. Жеребенок ее тоже остановился, будто связанный с матерью одной невидимой нитью. Гудрид нагнулась и шепнула на ухо кобыле:

– Ничего не поделаешь, Снефрид. Я позабочусь о твоей дочке, и, может, она найдет себе жеребца в Братталиде, у тамошнего хёвдинга.

Как и предполагал Торбьёрн, помимо Халльдис и Орма, нашлось еще немало людей, пожелавших попытать счастья в Гренландии. Вместе с людьми Торбьёрна, которые захотели остаться у него на службе, и вместе с рабами, у которых просто не было иного выбора, всего на корабле оказалось тридцать человек. Родичи и друзья отъезжавших потеснились на берегу, чтобы не мешать грузить на корабль припасы и вещи. С севера дул холодный ветер.

– Это хорошо, – сказал Торбьёрн. – У нас не будет хлопот с подводными скалами у берега. Только бы не подвел попутный ветер.

Двое из людей Орма приготовились внести на борт огромный булыжник. Гудрид в удивлении спросила:

– Отец, зачем мы берем с собой в Гренландию этот камень?

– Надеюсь, ты сама догадаешься об этом дочка. Теперь, когда мы окажемся в Гренландии, у нас не будет недостатка в камнях.

Гудрид никогда не видела отца таким оживленным. Одетый в платье и штаны из черного домотканного сукна, в прочных башмаках, в конической шапочке без полей, он выглядел лет на десять моложе, и взгляд его скользил по кораблю с выражением гордости и нетерпения. Гудрид знала, что отец ее в молодости прославился в дальних морских походах, и люди от Норвегии до Шотландии и Фарерских островов до сих пор помнят, каким отважным викингом он был. Юность отца прошла на борту больших драккаров, плавающих в поисках приключений и богатства. И теперь все его заботы о хозяйстве остались далеко позади.

Радость отца передалась и Гудрид: она почувствовала, что сердце забилось сильнее. Девушка стояла возле Снефрид, протягивая каждому руку при прощании, благодаря за добрые пожелания успешного плавания.

Да, в жизни наступили большие перемены: словно это было предзнаменование, признак чего-то нового. Она это должна запомнить, удержать в памяти все, что сейчас происходит. И пусть будет сопутствовать им удача в Братталиде у Эрика… Благословение, благословение, bless – это новое английское слово ей не нравилось; хотя многие начали употреблять его взамен прежнего «прощайте».

Ей стало легче, когда она увидела, что отец подошел к Стейну, Ингвилль и родителям девочки. Она сняла с кобылки седло и отдала его Стейну отнести на корабль. А затем погладила бархатную морду Снефрид.

– Прощай, Снефрид. Теперь ты принадлежишь Ингвилль.

Она отдала сестре вожжи, увидев, что Стейн уже надел на жеребенка недоуздок и отводит его в сторону. Гудрид даже не заметила, как притихли все кругом, когда воздух разорвало отчаянное ржание кобылы. Отец Ингвилль быстро выхватил у дочери вожжи и сказал:

– Прощайся же с Гудрид и Торбьёрном, Ингвилль. Попутный ветер и отлив ждать не будут.

Гудрид обняла и поцеловала свою сестричку, дядю и тетю поочередно, втянула в себя знакомый запах и вгляделась в их лица на прощание, чтобы запомнить родичей получше. А потом отвернулась и быстро пошла вниз по желто-красному, еще зеленеющему берегу и поднялась по трапу вслед за отцом, Ормом и Халльдис. Стоя на корабле, Гудрид все всматривалась в морское дно, в эту толщу воды, в ее неясные очертания и игру теней. Подняв глаза, она заметила, что борты корабля поблескивают от тюленьего жира, а у берега теснятся лодки, и люди в них машут им и кричат прощальные слова. Путешественники стояли у поручней и продолжали махать в ответ своим родичам и друзьям, перекрикиваясь и шутя с ними.

Вступив на палубу, Гудрид сразу же заметила свое седло под парусиной. Ей и в голову не приходило, что корабль может вместить так много. Здесь были и запасы еды, и пожитки. В средней части палубы стоял скот, отгороженный от всего остального, и только собаки и кошки бегали, где им хочется.

Она молча жалась к Халльдис, когда увидела, что отец ее направился к штурвалу. Сняв с себя кожаную шапочку, Торбьёрн оглянулся назад на берег, где над низкими, рваными тучами высился Ледник Снежной Горы. А за ним сияло синее небо, похожее на фиалки, распустившиеся в укромных тенистых местечках. Обратив свой взор к горе, Торбьёрн запел:

Дивно гора ледянаяБожьи сокровища прячет.Горит там лампада Христова,И свет ее льется на нас.Путь она нам укажетК Гренландии и ее землям.Ступим на берег, как жаворонок,Легко опустившись на луг!

На мгновение он застыл в молчании, а затем медленно перекрестился. А Гудрид с болью в душе подумала о том, что отец запел впервые после смерти ее матери.

НА ЗАПАДЕ ПОДСТЕРЕГАЕТ СМЕРТЬ

Попутный ветер надул красно-белый полосатый парус «Морского коня», и корабль, рассекая воины, медленно отошел от берега. Люди в лодках у пристани все еще продолжали кричать и махать им, и праздничное настроение окончательно вытеснило в душе Гудрид печаль. Она помахала остающимся, а потом отвернулась и принялась следить за отцом, который твердо держал в руках резной штурвал и зорко посматривал за парусом и подводными рифами на пути. Рядом с отцом стоял лоцман, Эйольв Баклан. Прошлой осенью он приплыл к берегам Исландии на норвежском торговом судне, проведя пару лет в чужих землях, и теперь решил отправиться вместе с Торбьёрном в Гренландию.

В верхнем правом углу паруса был вышит белый конь, и сама парусина была плотной и надежной. Почти двести локтей такой же парусины были аккуратно уложены среди прочих узлов и тюков: Гудрид сама помогала ткать ее из крапивного волокна и шерсти. Девушка надеялась, что в этом морском путешествии парусина больше не понадобится, а на новом месте найдутся другие дела, так что не придется подолгу сидеть у ткацкого станка.

Ее раздумья прервал барашек, жалобное блеяние которого доносилось снизу, из загона, где стоял скот. А вскоре послышался целый хор голосов, и заплакал маленький ребенок, так что все было как и прежде, на суше. Собака Хильда громко тявкнула, лежа у ног Торбьёрна, однако другие собаки на корабле понимали, что им следует вести себя тихо, ибо царит здесь Хильда, и только она одна. Мохнатый норвежский лесной кот, принадлежащий Халльдис, играл с двумя чесоточными кошками, которых взял с собой Гандольв, чтобы они ловили мышей. И Гудрид пришла в голову мысль, что если бы корабль не покачивался на волнах, а ветер не надувал бы парус, то можно было бы представить себе, что находишься не на палубе, а в гостях у соседа.

К ней подошли Халльдис и Турид Четырехрукая.

– Гудрид, – сказала Халльдис, – может, ты поможешь Сигрид дочери Барда, пока мы покормим других? Ее ребенок капризничает. Его мы уже покормили, а она сама страдает от морской болезни. Да и Турид плоховато себя чувствует…

Гудрид кивнула.

– Я позабочусь о Сигрид.

Сигрид и ее муж, Ульв Левша, остались без крова во время урагана прошлой осенью. Они с большинством своих родичей пировали у друзей, когда произошло несчастье. Оба они стали немного странными, и Торбьёрн считал, что это хороший знак, раз они будут находиться у него на корабле.

Гудрид отметила про себя, что они уже так далеко отошли от берега, что Мыс Снежной Горы едва зеленеет вдали. Скорее, черные, красные и коричневые краски слились воедино, и выделяется лишь белая вершина ледника. Корабль держал курс на северо-запад, и она узнала темный песчаный берег Дритвика: от него отходило множество рыбачьих лодок. Может, Сигрид почувствует себя лучше, если «Морской конь» уверенно рассекает волны, двигаясь прямо вперед с поднятым парусом, подумала она и зашла под кожаный навес.

Сигрид лежала, прислонившись к мешкам с шерстью. Накормленный младенец притих, а двухлетний Эйнар спал, прижавшись к матери и посасывая палец. Картина эта была столь безмятежной, что Гудрид невольно улыбнулась, спросив, как у них дела.

– Со мной всегда на море такое творится… Я чувствую себя как выброшенное бревно, которое плавает безо всякой пользы и ждет, чтобы его кто-нибудь выловил из воды, – Сигрид вытерла рот и попыталась улыбнуться. – Ты за нас не беспокойся. В Исландии у нас ничего нет, но и в Гренландии нас ждет неизвестность.

Гудрид нерешительно промолвила в ответ:

– Мы делим на всех еду, Сигрид. Ты не хочешь поесть?

Сигрид закрыла глаза и откинулась назад: на верхней губе и на лбу у нее выступили капельки пота. Она заботливо приложила младенца к груди.

– Может, я смогу взять что-нибудь в рот попозже, но не теперь.

Когда все было приготовлено, Торбьёрн передал штурвал Орму и сел разделить трапезу вместе с другими на корме. Как всегда, когда он садился за стол дома на свое почетное место, так и здесь он сел, скрестив ноги, взял из рук Гудрид миску с молочной похлебкой и поднял ее, весело обводя взглядом остальных.