Отираю лицо свое от следов реальности - Кристина Гамбрелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я не хочу умереть, ни разу не коснувшись тебя. Знаю, звучит как бред. Но я чувствую такую… необъяснимую потребность в этом!
Он стиснул ее руку, и Джой встала со скамьи. Если бы она вырвалась, попробовала уйти, Джед бы решил, что он ошибся на ее счет. Вообразил то, чего не было, чтобы потешить свое самолюбие или утишить сердце, истерзанное войной, ранениями, неопределенностью грядущего.
— Может быть, завтра все перестанет иметь значение, это так. Джой, я… мне… тяжело думать о будущем. Мне все кажется, что его не существует.
Медсестра не двигалась. Она смотрела Джеду в лицо, и губы ее призывно открылись. Сами собой. Она думала, что не хочет сближения. Врала себе, чтобы совесть не впивалась в нее безжалостными стальными зубами.
Нет, нет, нет, повторяла Джой про себя. Это подло, это низко. Но ноги, руки отказывались слушаться. Ей хотелось, чтобы что-то случилось, только не по ее побуждению. Да или нет. Поцелуй или побег — лишь бы это решил Джед, не она.
Он шагнул к ней, заиндевелой, ближе.
Все было как во сне. В голове Джой пронеслись вихрем мысли, что так нельзя, он женат, как он сможет потом оправдаться… И растаяли, оставив пустоту готовности, ожидания, принятия за долю секунды, как стало поздно протестовать. Джед прижался к ее губам в поцелуе прежде, чем Джой успела произнести хоть одно возражение.
И она подумала: к черту.
С огромным облегчением подумала.
Вся реальность вокруг нее растаяла, оставив только горячее прикосновение Джеда — руки, жадный рот, жилистая грудь, притиснутая к ее мягкой груди. Не существовало не только далекой английской жены Джеда, но и далеких звуков взрывов, доносимых ветром с фронта, и мокрого, зеленого леса прямо перед ними. Исчез даже барак, на стену которого они опирались, раненые за этой стеной, медсестры… Долг. И все же… это не продлилось вечно.
Его руки забрались к ней под рубашку, на талию — нежным ласкающим движением, но когда ладони спустились на бедра, Джой вжалась в трухлявую стену барака и, как могла, отстранилась. Видит Бог, она бы согласилась продолжить, если бы была чуть более безумна. Если бы вокруг все еще мирно текла жизнь без войны. Однако между Джой-с-гражданки и нынешней Джой разница была не меньше, чем между «позапрошлогодним» и нынешним Джедом.
— Мы не можем себе этого позволить. Я себе не могу этого позволить. — Джой уперла руку под ключицы Джеда. — Риск во всем. Нет. Нельзя.
Он понял, о чем она говорит. Если бы она забеременела, для нее и ребенка это означало бы смерть. Разумеется, у них не было ничего для защиты… кроме удачи. В этом деле Джед согласился бы положиться на случай, Джой же… нет, жить «на авось» было не в ее характере. Уже нет. И еще нет.
Они разошлись в разные стороны, одновременно распаленные и пристыженные. Джой запахнула ворот рубашки и вернулась в барак. Джед остался на холодной скамейке. Перед темным укоряющим ликом тропического леса.
Провизия поступала в лазарет редко, но зато — вместе с новостями.
Обычно и раненые, и медсестры равно радовались и тому, и другому… Но не в тот раз.
Бомбили Лондон, и многие погибли. Тот район, где проживала семья Джеда, пострадал больше всего. Джой уже прекрасно знала, где именно они жили, после стольких-то рассказов! И потому, когда солдат, нагружавший ей руки банками с тушенкой, со скорбным лицом начал рассказывать, она шикнула на него. Слишком поздно. За спиной Джой звякнуло ведро. Медсестра обернулась: позади нее стоял Джед, и грудь его часто вздымалась, с хрипами выпуская воздух, словно у больного пневмонией. Джед оставил ведро и побрел прочь.
Хотела бы Джой тоже бросить дела, да хоть бы и рассыпать по полу тушенку… и бежать за ним. Обнять. Успокоить. Вот только она не могла. И не была уверена, что так поступить действительно было бы разумнее всего.
Джед знал, что убеждать себя, будто его семья могла пережить бомбежку — наивно. Только чудо могло спасти их. В чудеса он больше не верил.
Вот и все, пронеслась у него в голове мысль, некуда больше возвращаться. Вся Англия потеряла для него важность — если там не было больше его семьи.
О Джой он в ту минуту даже не вспомнил. Но она, как только выдалась свободная минута, пошла его искать сама.
Она думала, что после подобного известия Джед захочет либо уйти куда-то, посидеть в одиночестве, не видя Джой, либо стиснет ее в отчаянных объятиях, попытается забыться в своем падении, своей измене.
Но она ошиблась.
Джой нашла Джеда на крыльце, он сидел и крутил в пальцах незажженную сигарету. Он так и не закурил: Джой села рядом с ним на корточки, не на ступени, как Джед, чтобы не испачкать юбку и не нести грязь внутрь барака, и нагнулась к самому уху солдата.
— Хочешь поговорить об этом?
— Нет, — ответил он, и, чувствуя, что готов позорно расплакаться, потянулся к Джой губами.
Поцелуй вышел невинным — почти как у брата и сестры, в самый край рта, наполовину в щеку. А потом они просто сидели рядом, голова Джеда покоилась на плече Джой, и они смотрели, как угасает закат…
Пока из лазарета не донеслись крики кого-то из больных. Джой проворно вскочила на ноги, невольно ударив Джеда в ухо плечом. Он не стал возмущаться: сел вполоборота, глядя, как исчезает в полумраке хибарки спина Джой, ее косынка, подол…
Через день их вместе отправили ближе к линии фронта. Джеда — как одного из выздоровевших, Джой — как медсестру для экстренной помощи раненым.
Через два дня его разорвало на куски гранатой в окопе.
Она не видела.
Только слышала, как кто-то из его однополчан так и говорил:
— Его буквально разорвало на куски, представляете?
Джой стояла, прислонясь спиной к земляной стене, и слушала. Она не хотела, но у нее не было сил ни уйти, ни даже поднять руки, чтобы заткнуть уши.
Сама она тоже не дожила до конца войны.
1987
Он подался вперед, чтобы взять ее чемодан, но она
