Отираю лицо свое от следов реальности - Кристина Гамбрелли

не мог отрицать некоторую тягу к ней. Определенную. Ощутимую. И не только физическую, хотя нельзя было не признать, что Джой довольно привлекательна… Или нет? Джед не мог решить, потому что тут, на войне, она была к нему добра, она вела себя храбро и умело, она приносила пользу. Ее душа была прекрасна. А лицо… Что до лица? Может быть, пару лет назад он бы и сказал, что губы у нее тонковаты, а при улыбке на щеках не возникают ямочки — что в его понимании прежде было неоспоримым признаком женского уродства. Но Джед-из-мирной-жизни истаял с первым днем войны. На второй год он вовсе казался нынешнему Джеду таким же далеким и не менее глупым, чем Джед-первоклашка. А тогда, двадцать с лишним лет назад, положа руку на сердце, он был тем еще болваном.

У Джой было работы невпроворот, а вот Джеду было решительно нечем заняться. Он ковылял по лазарету, слушая горячечный бред тяжело раненых, сидел целыми днями позади больничного барака — солнца там не было, но зато можно было смотреть на лес. И воображать мирную жизнь. Не дом, конечно — бирманские леса ничуть не походят на английские, да и долго затишье не длилось никогда: раз в несколько минут кто-то непременно начинал истошно орать. Джед не мог злиться на этих людей. Он тоже кричал, когда из него вынимали осколки, хотя сам этого не помнил. Сказала медсестра, которая его кормила… А Джой шикнула на нее в тот момент.

Джой…

Джед подошел к ней как-то и предложил свою помощь. Медсестры суетились в то время над новым раненым, Джой деловито разрывала на нем штанину. Джед действительно хотел облегчить им работу. Он думал, что ему найдется занятие по силам… Но Джой только грубо его оборвала:

— Не мешайтесь!

И повела локтем, как будто чуть было не отпихнула его, но в последнюю секунду сдержалась.

Джед не обиделся.

То есть, нет — он обиделся. Но только в первое мгновение. К тому моменту, как он дошел до излюбленного места за лазаретом, он уже понял, что Джой была права. Было немного обидно, что вместо помощи он помешал ей, но Джед решил забыть об этом неловком эпизоде.

Но вот Джой не забыла. Она пришла через полчаса туда, где он сидел, и встала рядом, прислонясь плечом к стене лазарета. Джед сидел на трухлявой скамейке без одной ножки, которая была способна держать его вес только потому, что криво упиралась в доски барака. Джой пришла извиниться, чем предельно изумила солдата. Не ей следовало чувствовать себя виноватой, а ему.

Он предложил ей сесть, она предложила ему сигарету. Он отказался, а она опустилась — с чуткой осторожностью — на холодную скамью. Джед видел чистый прямоугольник у Джой на груди — там, где еще несколько минут назад был фартук. Вокруг него ткань рубашки усеивали мелкие темные брызги. Раненому отпилили ногу, догадался Джед. И, чтобы не думать об этом больше, а в особенности, чтобы не думать о том, что и сам мог остаться без руки или ноги, заговорил с Джой. Просто, чтобы заполнить тишину. Рассказывал о том, как жил до войны. Про дом, семью, рыбалку. Она кивала, внимательно слушая, то глядя перед собой, на лесок, то поворачиваясь лицом к солдату.

— Так у Вас осталась на гражданке жена?

— Да, и двое прелестных ребятишек. Когда я вернусь…

Джед осекся. Вернется? Он не сомневался еще пару дней назад, что вернется — и скоро. Он ведь ранен! Но Джой говорила, что он быстро идет на поправку. В голове Джеда промчались галопом мысли: что, если он попросит ее отправить его домой, как негодного к дальнейшей службе? Позволит ли ему совесть? Или пусть лучше он выздоровеет и вернется на фронт? В лазарете он пока пребывал как в Лимбе — ни рай, ни ад были ему недоступны. Но об этом думать тоже не хотелось.

Может быть, если б ему отрубили бы ногу, вышло бы куда лучше. По крайней мере, появилась бы хоть какая-то определенность в будущем.

Да, Джой он бы это позволил, пошутил про себя Джед. Джой отчекрыжила бы ему что-нибудь, а он бы принял это с радостью.

— Определенность? — Она зажала меж пальцев сигарету, от которой Джед отказался, поднесла к губам, но так и оставила в сантиметре от рта. И даже спички по карманам не поискала. — Что ж, в некоторой степени, если не считать того, что, может быть, мы тут просто застряли. И, пригодные-не пригодные к войне, а в Великобританию мы не вернемся.

Хороша радость.

— Ну, а как ваша семья? Кто-то ждет Вас в Англии, у Вас есть муж?

Она отвернулась, несколько секунд молчала, словно ей задали непростой вопрос. Затем задумчиво протянула:

— Нет…

И тотчас ее позвали из барака — кому-то из контуженных снова стало плохо. Сигарета — позабытая Джой — упала на скамью и покатилась по ней, но Джед поймал ее прежде, чем та свалилась на землю. Поднес к лицу и понюхал. Сигарета пахла табаком — но не Джой.

1943

Шли дни. Шли месяцы. Джед нашел, чем быть полезным в лазарете. После ранения у него осталась едва заметная хромота, однако он уже легко передвигался без костыля и носил тяжелые ведра, словно они весили не больше, чем буханка хлеба.

С Джой они виделись… постоянно.

Джед стал ее правой рукой, помогал передвигать кровати, переносить раненых… которых, к счастью, прибывало все меньше. Дни проходили в тяжелой рутине, люди проживали их под свинцовой усталостью, но… всех их согревала мысль, что война вот-вот закончится. Знали бы они! В сорок третьем году!

Им казалось, что жизнь налаживается. После едва выносимых ужасов сорок второго вполне могло почудиться, что скоро их заберут из этой слякотной, полной мошкары страны. И в то же время, тут и там разносились слухи, что все, кто достаточно здоров, скоро будут возвращены на фронт.

Джед понимал, что, если это случится, он окажется в числе первых.

А Джой останется в лазарете.

Они сидели позади барака, когда он, оборвав себя на полуслове посреди очередного рассказа о рыбалке, вдруг пробормотал:

— Я не из тех счастливцев, кому дважды везет одинаково.

— О чем ты?

— Я не из тех, кто вернется сюда… Живым. Я либо сгину на фронте, либо, если вновь увижу тебя здесь, то уж верно, будучи в таком состоянии, что…

Джой понимала, к чему все идет. Она прекрасно отдавала себе отчет,