Когда Джонатан умер - Тони Дювер

Было ясное утро. Серж проснулся в семь, и Джонатан почувствовал лёгкое стеснение. Оделись, не умываясь. Серж попросил завязать ему шнурки, сказав, что не умеет. Джонатан тоже не умел. Он заметил, как выросли ноги мальчика: пальчики на ногах были уже не такие короткие и пухлые. На свету виднелся золотой пушок на лодыжках; густой, аккуратный, каждый волосок слегка изогнут, поднимаясь к бёдрам, волоски становились тоньше, но не исчезали полностью.

Серж настоял на том, чтобы немедленно выйти в сад. Джонатан собрал завтрак на земле, на густой траве. Ещё не совсем проснувшись, ребёнок прислушивался к скрежету мотыги. Он нехотя срывал травинки вокруг себя и швырял их в чашку с кофе, которую оставил наполовину недопитой; затем он опрокинул её, резко поднялся и подошёл к забору из сетки. Он раздвинул вьюнок:

– Здравствуйте! – сказал он женщине, поймав её взгляд.

– Хнн.

Она стояла не разгибаясь. Мокрый чёрный нос, окруженный короткими седеющими волосами, протиснулся сквозь сетку и уткнулся мальчику в колено.

– Это ваша собака? – спросил Серж, протягивая собаке палец, который тут же был облизан.

– Пшёл вон, барбос, - сказала старуха и ткнула пса мотыгой. Разочарованный, Серж вернулся к Джонатану. Старуха выпрямилась и крикнула через забор:

– Я снова видела крыс! Травите их как следует! Месье! Прошлой ночью они задушили двух кур! А вьюнок надо выдергать, он ползёт на мой редис!

Не дожидаясь ответа, она склонилась над грядкой и принялась рыхлить землю, но уже не так яростно, дабы лучше слышать. Серж с удовольствием замурлыкал: «Твой редис! твои куры! мой крыс!»

– Летом тут будут цветы, – Джонатан указал на перекопанный клочок земли, где поднимались тонкие стебли высотой с ладонь.

– Редис? – уточнил Серж, громче, чем следовало.

– Нет, это… забыл французское название. Они растут в пшенице. Если ты разуешься, – серьёзно продолжил он, – я бы с радостью нарисовал твои ноги.

Серж согласился без тени удивления:

– Только я не могу развязать узлы.

Джонатан помог распутать шнурки; затем, лёжа в траве на спине, задрав ноги, Серж декламировал, пока стягивал носки: «О! мои куры! мои куры! мои крысы! мой редис!» Джонатан положил планшет для рисования на ящик, дал мальчику журнал и уложил его так, чтобы свет лучше падал.

– Будешь рисовать одну или две ноги?

– Все твои ноги.

– Все мои ноги?

Серж, читавший хоть и плохо, но без устали, не мог лежать неподвижно. Его ноги то и дело меняли положение, а Джонатан всё рисовал. Через час на бумаге был целый десяток ног. «Все его ноги», - подумал Джонатан. Рисовал он карандашом, ничего не стирая и не ретушируя. Он мог бы это делать даже с закрытыми глазами - мастерство не пропьёшь. Но эта переформулировка академического рисунка в пропорциях Сержа взволновала его. Он создавал глубину, просто меняя толщину линии. Из-за белизны кожи ему захотелось поработать с цветом, и это его удивило: с той поры, как он здесь поселился, он не прикасался к краскам.

Под акварелью детские ноги казались угловатыми и неугомонными. А там, возле куста крапивы, Серж помахивал своими – настоящими. Иногда он начинал читать вслух по слогам, речь его была то монотонной, то экспрессивной.

Счастливый Джонатан смотрел на бумагу. Эти рисунки не принадлежали ему. Всего лишь случайная игра солнца и облаков этим утром уловила образ мальчика и перенесла его на бумагу. Он показал эскиз Сержу, но тот не обратил на него внимания.

– Вот так и простужаются, – раздался резкий, полный холода голос. Старуха уходила по тропинке и, проходя мимо, окинула их любопытным взглядом.

– Ты её заинтересовал, – сказал Джонатан.

Внезапно он притянул Сержа за ноги и стал их целовать. Он лизал между пальцами, маленькие ноготки были в земле. Ребёнок смеялся и визжал от удовольствия, почти бился в истерике. Эскиз упал на землю, его измяли и изорвали. Потом они отдыхали в тишине, по-особенному глядя друг на друга. Затем поднялись и вернулись в дом.

Когда босоногий Серж исчезал в дверном проёме, он казался торопливым, неуловимым, почти танцующим.

Серж никогда не рассказывал о своём отце, которого звали Симон; он виделся с ним раз или два в месяц. Джонатан познакомился с ним в один из тех странных вечеров в Париже, и они неплохо ладили. Симон мечтал стать художником или скульптором, но работал кем-то вроде техника в архитектурном бюро. Он был хорошим парнем, но и только. Казалось, он очень любил Барбару и тяжело переживал их разлад; Барбара считала его скучной компанией, как в обществе, так и в постели.

Но всё равно она с ним виделась время от времени. Они разговаривали, порой занимались любовью, а иногда Симон водил Сержа в кино или зоопарк. Его сын внушал ему не более чем лёгкую нежность. На его содержание он платил Барбаре скромные деньги.

Однако в комнате Сержа в Париже была большая фотография Симона, одна из его трубок, пара ботинок, сильно потрёпанных, и пара джинсов, залитых краской – Симон, должно быть, принёс их для работы по дому. Эти предметы лежали среди игрушек и прочих вещей, которые Серж имел обыкновение повсюду разбрасывать. В шесть лет у него была мания переодевания в течение всего дня. Стоило ему обнаружить неудобство реальное или мнимое в своих шортах, жилете или в носках, как он яростно стягивал их и примерял другую одежду, переворачивал ящики вверх дном, кричал, плакал, а потом, в конце концов, успокаивался. Барбара, нечувствительная к шуму и беспорядку, просто пожимала плечами. Но если у неё находились друзья, которые любили тихо помедитировать, держа подле себя ароматические палочки, зелёный чай и книги про дзэн, она трясла и била Сержа, урезонивая его размеренным голосом:

– Послушайте-ка, молодой человек, не пора ли прекратить эти игры?

Вне себя от ярости, ребёнок отправлялся рыдать в чулан, а Барбара и её друзья могли спокойно продолжать свои упражнения.

Появление Джонатана изменило всё. Он не умел медитировать. Он последовал за Сержем в его чулан и был поражён увиденным. На полке, прибитой очень высоко к стене, свернувшись клубочком за грудой мятого белья, лежал задыхающийся маленький зверёк, упрямый, дикий и недоступный, являя взору лишь ухо и краешек колена. Глубоко тронутый, Джонатан отчаянно хотел утешить его, взять на руки, но он терпеливо стоял там, со слезами на глазах, позволяя себя разглядеть. Внезапно Серж опрокинул свою