Когда Джонатан умер - Тони Дювер

её тени, он был от природы привязан к ней. Но Серж и Барбара, Серж и Джонатан были двумя несовместимыми парами – двумя мирами неравной силы. Ребёнок знал это: он уже пережил такой конфликт, он знал, что его ждёт, выбора у него не было. В лучшем случае, его просто оставили бы ненадолго у одного, потом отняли бы у другого: избитого, затем утешенного, чтобы сжечь заживо. Джонатан думал, что ему не хочется иметь выбор.

– Вот что нам нужно, – продолжал мальчик, – это лягушки. Мой пруд уже готов, можно их туда посадить, ты не знаешь, где их найти?

– Кажется, знаю, – отвечал Джонатан, – во всяком случае, есть один магазинчик, где они продавались, красивые зелёные.

– О, в деревне?

– Нет, нет, в городе. Послушай, Серж... ты бы хотел здесь остаться?

Джонатан ненавидел себя за этот бесполезный вопрос. Серж останется, если его мать решит, что он может остаться; он уйдёт, если его мать решит, что он уйдет; он снова увидит Джонатана, если его мать того пожелает; он не увидит Джонатана и не будет больше его любить, если его мать захочет, чтобы он его больше не видел и не любил. Это было её дело, и только её, и уж точно ребёнок не имел к этому никакого отношения. Но Джонатана мучила безмятежность мальчика.

– Прежде всего, я не уйду, – объяснил малыш, – поэтому я останусь.

Он поймал Джонатана за рубашку, улыбнулся ему и заглянул в глаза, как бы упрекая:

– Не волнуйся! Я тебе говорю, она не придёт! Всё в порядке! Вот увидишь, ничего не будет.

И Серж был прав. День настал, а Барбара не появилась. В тот вечер Джонатан, который накануне стыдливо по-тихому собирал вещи, теперь должен был распаковывать чемодан у него на глазах. Серж ничего не сказал.

На следующий день ни матери, ни новостей о ней. И никаких лягушек: Джонатан сидел и ждал, не решаясь покинуть дом.

Следующий день, воскресенье, тоже ничего. Джонатан попросил бакалейщика, чтобы его сын поймал им двух или трёх лягушек, но парню не повезло. Во всяком случае, в том озере они больше не водились – оно было истощено.

В понедельник, наконец, пришло письмо от Барбары. Конверт авиапочты, штемпель США. Мать Сержа была в Сан-Франциско.

– Возможно, на всё лето, – прочитал Джонатан, резюмируя мальчику содержание письма. Он также прочитал ему несколько строк, написанных матерью персонально для него. Серж внимательно послушал, затем пожимая плечами, бросил:

– Ладно, неважно, я всё равно не умею писать.

«…Большое приключение, возможно, незабываемое… любовь - это правда… - что ты на это скажешь, как объяснишь?…» – Писала Барбара Джонатану. Были подробности о мужчине, которого она повстречала. (В поездах или в гостиницах она только тем и занималась.) Поездка было весьма удачной: после Экс-ан-Прованса, где она обнаружила этого поклонника, она оказалась на Сицилии, а затем в Греции. А потом к чудесной паре присоединилась чудесная женщина: она восхищалась художественным талантом Барбары и собиралась прославить её на весь мир, особенно в Новом Свете, ну, и самое потрясающее – она думала, что Барбара имеет невероятный дар исцелять наложением рук или что-то вроде того.

« ... это флюиды ... пойми, какое это безумие ... Я и сама не могу это объяснить... – но это правда... Я могу делать с ней всё, что угодно... с её ужасной мигренью... глубокое психическое измерение...» И приглашение в Калифорнию. Джонатана поразило отсутствие восклицательных знаков, и он не знал, как это воспринимать.

Неопределенность насчёт Сержа. Извинения по поводу расходов. И в заключение неожиданный и не очень дипломатичный совет. Джонатан знал, что она не глупа, и эта беспечность заставляла его надеяться, что Барбара действительно влюбилась в Америку и останется там надолго. Но, по крайней мере, она не предлагала Джонатану посадить Сержа на самолёт.

«...Я не была уверена – поладишь ли ты с Сержем – не только на уровне видимости... – Я имею в виду настоящее общение... полное взаимопонимание... это абсолютно крайне важно для детей... у них есть инстинкт, они чувствуют, когда их действительно любят – я сама такая, я чувствую это в них... я проникла в его душу, это осмос... я долго сомневалась... может быть, в прошлом году я ошибалась, я не всё понимала, но я чувствовала, что там было слишком много самовлюблённости – по сути, ты был чересчур эгоистичен... когда оставался с ним... Я подумала - вот, что меня шокировало... Похоже, я была неправа, я сожалею об этом – и я готова снова рискнуть – я полностью доверилась тебе, правда... Но я должна попросить тебя – Уважай его личность, он всего лишь дитя... - ты можешь задушить его, уничтожить, даже не заметив - это так важно - мальчик... если ты любишь его, подумай об этом... - пусть развивается, как он хочет, не препятствуй ему…осенью я хочу заново открыть его для себя - этого прекрасного мальчика... моего сына... я сразу пойму, если с ним будет что-то не так... – нет, пойми, это не угроза! – но поставь себя на моё место – я в чудесной – ужасной ситуации – это непросто!... подумай... ты поймёшь... слушай его – избавься от себя – хотя вряд ли мужчина сможет... это трудно... – но ты должен заставить его... ради него же... иначе это слишком легко... ну вот и всё, я его мать, это так нелепо, неважно… ты сможешь меня понять, но... я знаю твой…»

– Да, до начала школы, – подтвердил Джонатан. – И она говорит, что я должен заставлять тебя делать то, что ты хочешь.

– Да? А что она делает в Америке? – задумчиво протянул Серж и тут же воскликнул. – А, знаю! Она снова нашла мужчину!

– Да, она так пишет.

– У него много денег? Её мужчины всегда бедные.

– Она не упоминала о деньгах.

– Значит, богатый, – заключил Серж и засмеялся. Но он был явно расстроен, хотя и привык к тому, что его бросали, как и к периодическому насилию. (По сути, Барбара сближалась с сыном, когда обращалась к целомудрию, поддавшись настроению своей женственности – детской, вялой, материнской и уютной. Порой это длилось месяцами; затем она снова начинала заниматься любовью и предоставляла Сержа самому себе.)

Кроме того, такая свобода была за гранью детского воображения, как число миллиард. Он был рассеян и бездействовал весь