Морана (СИ) - Кулаков Алексей Иванович

И вот так во всем: чего не коснись, все не соответствовало представлениям Александры о жизни в СССР конца тридцатых годов! Даже формальный повод для «Большого террора» был иной: в тридцать четвертом году безработный партиец Николаев застрелил в коридорах Смольного дворца не первого секретаря Ленинградского обкома, а заглянувшего к тому по делам Народного комиссара пищевой промышленности Анастаса Микояна. Он как раз здоровался с «хозяином» Ленинграда, когда пуля из Нагана, прошив затылок и лицо наркома, потеряла убойную силу и завязла в плече Кирова. Всего один выстрел недалекого и обиженного на жизнь человека убил не только Микояна, но и запустил карательный механизм, уже успевший перемолоть в своих жерновах большую часть старой «ленинской гвардии», пришедшей к власти на волне успеха после Октябрьского переворота. Первыми расстрельные приговоры услышали Каменев с Зиновьевым, за ними два десятка партийцев более мелкого ранга, ну а там процесс партийной чистки, что называется, пошел сверху вниз и по-нарастающей.

Ах да, товарища Кирова после излечения ЦК ВКП (б) направило на Урал, курировать разворачивающуюся промышленность — в чем Сергей Миронович изрядно преуспел. Настолько, что результаты его работы опять же заставляли одну блондиночку усиленно копаться в памяти, в попытках разобраться: было такое? Или нет? Вообще, первые полгода после больницы для Александры прошли под знаком постоянного ох… Гм, изумления от реалий нового мира, и особенностей своего нового воплощения — к которому в некоторых моментах было очень трудно привыкнуть. Психика человека конечно гибкая, но даже самой закаленной порой требуется время для принятий новых реалий. Особенно когда помнишь из прочитанных некогда книг и статей одно, вживую видишь и ощущаешь совсем другое, а слышишь порой вообще третье…

Глава 2

Глава 2

В кабинете директора минского детского дома номер четыре редко было тихо: сама специфика руководимого ей заведения подразумевала детское звонкоголосье под окнами и в коридорах, перекрикивания подростков, частые появления пионерского и комсомольского актива, педагогов — и конечно, постоянные хозяйственные хлопоты. Еще свою лепту вносили регулярные телефонные звонки: хотя отлитый из черного бакелита монументальный аппарат стоял в приемной, но его резкий «голос» легко пробивался через тонкие стены и филенчатую дверь кабинета. Как правило, вместе с низким грудным голосом верной помощницы-секретарши, повторяющей вслух очередную телефонограмму, или отправляющей быстроногого «гонца» из попавшихся под руку детдомовцев за тем, кого просили срочно подозвать к трубке… Впрочем, товарищ Липницкая уже давно научилась игнорировать весь этот шумовой фон, задавив его с помощью небольшого репродуктора, настроенного на музыку. Которая, к слову, даже помогала ей в работе — вот как сейчас, когда она разбиралась со сводными вещевыми аттестатами для старших и средних классов перед тем, как подавать их наверх:

— Зелеными просторами легла моя страна; на все четыре стороны раскинулась она… Ее посты расставлены в полях и рудниках!

Очеркивая карандашем пару сомнительных позиций (на подростках одежда буквально горит, и неважно, мальчишки это или девочки!), седовласая женщина незаметно для себя подхватила мотив негромкой мелодии, льющейся из висящего на стене черного блина динамика:

— Страна моя прославлена на всех материка-ах… Тц! Ну что-то же из этого можно и на маленьких перелицевать, а не списывать!

Решительно вычеркнув сразу пять строчек, администратор вновь незаметно для себя начала подпевать:

— … плывут ее кораблики на запад и восток; плывут во льды полярные, в морозы-бури-дождь! В стране моей ударная повсюду молоде-ежь… Ударная, упрямая… Не молодежь — литье! И песня эта са-амая поется про неё… Хм?!?

Нахмурившись и перечитав часть аттестата, директриса недовольно цыкнула и полезла в стол, откуда вытянула натуральный гроссбух. Полистала его страницы в поисках ведомостей списания за прошлый год, упрямо сжала губы и вынужденно поднялась за одной из папок, распиравших полки шкафа за ее спиной. Роясь уже в нем, хозяйка кабинета услышала энергичный стук, а затем и звук открывшейся двери, к которой добавился странно-робкий голос секретарши:

— Галина Ивановна, тут к вам товарищ!

Дернув плечом и едва не рассыпав на пол содержимое просматриваемой укладки, директриса недовольно напомнила:

— Зося, ну я же просила⁉ Мне уже в следующий понедельник надо отдавать «вещевки», а у меня по ним еще и конь не валя-я-э?

Моргнув при виде встревоженной секретарши, позади которой спокойно осматривался по сторонам сотрудник НКВД, ответственная работница разом позабыла про ожидающие ее проверки аттестаты и прочие планы на сегодняшний рабочий вечер.

— Э-э… Чем обязана?

Кашлянув, старший лейтенант выразительно поглядел на обыкновенно очень бойкую секретаршу, и та молча попятилась и закрыла за собой дверь — разумеется, с обратной стороны.

— День добрый, Галина Ивановна.

Пока директриса переживала кратковременный приступ облегчения (будь у органов к ней какие-нибудь претензии, поименовали бы гражданкой), старлей грозного наркомата снял фуражку с малиновым околышком, оказавшись обычным усталым мужиком лет примерно тридцати.

— Старший лейтенант Зимянин. У меня к вам будет несколько вопросов касательно одной из ваших воспитанниц — а именно Александры Морозовой, тысяча девятьсот двадцать седьмого года рождения. Кстати, можно ее личное дело?

— Э-м?.. Да, конечно.

Лязгнув дверцей железного шкафа для важных документов, директриса положила перед нежданным посетителем новенькую светло-коричневую картонную укладку. Присела на свой стул и только после этого осторожно поинтересовалась:

— Простите, а что, собственно говоря?.. Наша Сашенька очень хорошая девочка!

Выкладывая из висящей на боку командирской сумки-планшета жиденькую стопочку писчей бумаги и карандаш, чекист едва слышно хмыкнул и внес определенность:

— Скажите, Галина Ивановна, вы в курсе, что ваша воспитанница уже почти год состоит в переписке с товарищами Симоновым и…

Запнувшись, нквдэшник заглянул в свою планшетку.

— И Шпагиным?

Посветлев лицом, товарищ Липницкая утвердительно кивнула.

— И вам не кажется странным столь сильный интерес девочки…

Вновь заглянув в свою «шпаргалку», гость вытянул листочек с записями под правую руку. Принявшись развязывать веревочные завязки на личном деле воспитанницы Морозовой, он выдержал небольшую паузу и чуть конкретизировал вопрос:

— Двенадцатилетней девочки, к боевому оружию? И тем, кто его создает?

Однако директор детдома ничего странного в подобном увлечении не усматривала, с ноткой гордости в голосе парировав скрытое обвинение:

— У нас почти все мальчики старших классов и половина девочек занимается в ОСОАВИАХИМ[1]! А насчет Сашеньки к нам оттуда вообще приходил инструктор — он говорил, что у нее настоящий талант к…

Поморщившись, потерявшая в Гражданскую войну деда, отца, трех братьев и кучу менее близкой родни, рано поседевшая женщина достаточно нейтрально закончила:

— Ко всему этому. Кроме того, у Саши уже первый разряд по пулевой стрельбе из малокалиберной винтовки и револьвера, и на областных соревнованиях этого года она собирается сдавать нормативы кандидата в мастера спорта! Мы в следующем году на Первенство СССР хотим замахнуться, и… Кстати, в деле вы можете увидеть и ее наградные грамоты, все три. И вы знаете, я вот сейчас припоминаю, что она несколько раз жаловалась о том, что обычные винтовки для нее слишком тяжелые и неудобные — для чего и написала первое письмо товарищу Симонову.

Черкнув что-то в своих бумажках, старлей вытянул платок и промакнул выступившую на висках испарину — май тридцать девятого года в Минске выдался откровенно душноватым.

— А как у нее с нормативами БГТО?[2] Ах да, вижу… Слабенько, еле-еле на бронзовый значок.