"Та самая Аннушка". Часть первая: "Аннушка и ее Черт" (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич

До стоящей на обочине машины добрели через час, и я был вынужден признать, что да, хватит. Иначе сотру культю, вообще идти не смогу. Машина интересная, чёрный мятый пикап классического стиля, весь в заплатках заваренных дыр, внешне похож, пожалуй, на Chevrolet El Camino образца семидесятых годов, но при ближнем рассмотрении видно, что полусамопал, седан с отрезанной сзади крышей, доваренными бортами, на усиленных подвесках и, кажется, даже с полным приводом. Что-то спортивное?

— Можно под капот заглянуть? — спросил я.

— Ты ещё в трусы мне предложи заглянуть! — сердито ответила Аннушка. — Не твоё дело. Бензиновый, наддувный, жрёт много — это всё, что тебя касается. Вон, в кузове бочка на двести литров, это типа бак. Случайная пуля, в бочке дырка, лилось на дорогу, остановиться не могла, гнали меня до упора.

— Хреново.

— Работа такая. Бывает.

Она достала из кузова два складных стула, поставила на асфальте рядом с машиной. Буркнула:

— Располагайся. Сейчас пожрать сварю. Каши с тушёнкой. И чай.

— Пища богов.

— Издеваешься?

— Нет, что ты. Две недели питался чипсами, крекерами и газировкой. В десять лет было бы счастье, а сейчас от одного вида тошнит.

Аннушка откинула борт кузова, установила на него компактную плитку с красным газовым баллоном, зажгла, поставила на огонь кастрюлю с водой. Я обратил внимание, что часть пространства сзади машины занимает та самая бочка, а часть — сложенная на пол разборная металлическая конструкция. Я бы, может, и внимания не обратил, но заканчивается она очень знакомым креплением. У нас, при нехватке бронетехники, похожие штуки на гражданские пикапы ставили.

— А где пулемёт? — спросил я невинным тоном.

— Прибрала от греха, — зыркнула на меня Аннушка. — Нечего ему на виду торчать.

— Так тут же нет никого.

— Мы же с тобой есть? А значит, ещё кого-нибудь занести может. Мультиверсум штука такая — то никого, а то хрен протолкнёшься. Пусть полежит в тайнике, целей будет. Не на себе же его таскать. А ты, значит, с пулемётом умеешь, солдат?

— Практически единственное, что я умею, — признался я честно.

— Ну, может, и пригодится. Ладно, пока каша варится, как ты насчёт оценить местный виски? Не зря же я его тащила.

— Не откажусь. Помочь?

— Сиди, калека.

Сама деликатность. Впрочем, на правду не обижаются.

Виски оказался неплох, хотя и не шедевр. Это я на слова Аннушки ориентируюсь, сам не балованный. Вискарь и вискарь. Выпить после тяжёлого дня было приятно. Я, как из госпиталя вышел, старался не пить, потому что в моём положении легко увлечься. Видал я, до чего синька ветеранов доводит, у нас и так крыша неплотно посажена. Да и компании не было. Друзья кто служит, а кто уже отслужился — в госпиталь или в могилу, как повезёт. Жена ушла, забрав выплаты по ранению. А новые знакомства что-то никак не заводились. В общем, в радость выпить было не с кем, а одному с горя пить — плохо кончается. А вот вискарика с девушкой на фоне заката принять — чего бы нет?

— Ладно, солдат, — сказала Аннушка, — давай, рассказывай.

— Чего?

— Как ты ухитрился попасть в жопу мироздания.

Глава 2

Абстиненция смысла

Началась эта история вскоре после того, как я вышел из госпиталя… Вышел, ага. Выковылял. Реабилитация по сокращённой программе — вот тебе протез, вот бесплатный видеокурс, вот абонемент на десять онлайн-сеансов дежурного психотерапевта, вот телефон волонтёрской организации, они тоже, может быть, что-то подкинут. Забирай документы и вали, тут таких очередь отсюда и до фронта.

Я свалил.

Про ПТСР я слышал, но считал, что это не про меня. Это для слабаков, которым надо чем-то оправдать свой алкоголизм. Что? Панические атаки? Да я в такие атаки ходил, где из пятерых один возвращался. День за днём ходил, и ничего. У меня нервы из оружейной стали, вместо сердца танковый дизель, в голове баллистический калькулятор. И это меня вы взялись пугать гражданкой?

Да, многие возвращались. Отслужат контракт или по ранению дембельнутся, выпьют отходную, укатят домой, а через месяц-другой смотришь — опа, Колян, а чего это ты снова окопную грязь месишь?

Отводят глаза.

Друг мой Воха, позывной Серафим, вот так вернулся. Изрезанный весь, по госпиталям три месяца, ограниченно годный — всё равно вернулся. Штурмовую группу уже не тянул, но переучился на мехвода и снова в мясорубку.

— Думаешь, Лёх, тут херово? — ответил он мне на прямой вопрос. — Не, херово — там. Но ты мне не поверишь, пока сам не попробуешь. На что спорим, через месяц после дембеля назад прибежишь с криком «Верните мне мой пулемёт, суки!»?

— Это ещё с какого хрена? — удивился я.

— Потому что без пулемёта, Лёх, вообще ни хера в жизни не понятно. Держись за него крепче.

Воха бы проспорил, если б был жив. Я не вернулся. И не потому, что без ноги — немало ребят и на протезах воюют. Во второй линии, в обеспечении, в механиках, связистах и прочих поварах-санитарах. Мне тоже предлагали курсы дрон-оператора пройти, знали, что назад потянет. ФПВ-шникам бегать не надо, сиди в очках да джойстики двигай. Но я не вернулся. Слово себе дал. А Воха-Серафим так и сгорел в своей коробочке.

Оказалось, что ПТСР — это не когда ты от хлопка глушителя падаешь на тротуар, не когда руки ищут отсутствующий автомат, не когда каждую ночь просыпаешься с криком «Пустой, перезаряжаюсь!». Это всё можно перетерпеть, и оно, говорят, пройдёт. Настоящий ПТСР — это вакуум. Как будто тебя поместили в барокамеру и постепенно откачивают из неё смысл, пока ты окончательно не перестаёшь понимать — нахрена это всё? Гражданская жизнь — попытка этим вакуумом дышать.

Война — сверхдистиллят смысла жизни. Убивать, чтобы не быть убитым. Максимальная простота и максимальная концентрация. Дело не в адреналине даже, а в… не знаю, в чём. Чувствую, но не могу сказать. В определённости, может быть. Короткой, в чём-то даже ложной, но зато безусловной. Отсюда и до конца боя. От конца боя до начала следующего. Ты всегда знаешь, что делать, и знаешь, зачем. Высшая безусловная мотивация — убить, чтобы не быть убитым. Никаких рефлексий. Никаких сомнений. Никаких выборов, кроме «а может, сначала гранату бросить». Гражданка после этого… Как будто ты изготовился стакан чистого спирта намахнуть, а в стакане… Нет, не вода даже. В стакане нихуя. И вот всадил стакан нихуя. И тебе уже несут следующий. А ты до этого спирта не один стакан опростал, уже и не помнишь, как пил что-то другое. Потом хлоп — а там нихуя. Нихуяшечки. Раз за разом. Изо дня в день. Вот это и есть ПТСР.

Абстиненция смысла.

Это сначала бесит, потом вымораживает, потом снова бесит. Ковыляешь с кучей бумажек от двери до двери, тебя футболят от чиновника к чиновнику, в каждом кабинете доказываешь, что не верблюд, что тебе действительно положены все эти выплаты. Родина, надо отдать ей должное, не скупилась на дешевеющие деньги, но выковырять их из загребущих лапок военно-медицинской бюрократии было сложнее, чем по минному полю через колючку под обстрелом пробежать. Но это не проблема, к этому я был готов, мне ребята в госпитале рассказали. Проблема в другом — мирный город. В паре тысяч километров который уже год хрустит бесконечная мясорубка вяло ползущего фронта, куда с обеих сторон кидают и кидают людей, технику, ресурсы и деньги. А здесь ходят, гуляют, сидят в кафе и занимаются хернёй. Вот это, последнее, вымораживает больше всего — занимаются хернёй. Умом понимаешь, что так и должно быть. Для этого мы там — чтобы они здесь. Но почему они тратят заработанное нашей кровью всё — на вот это? Из моей первой штурмовой группы осталось… Да никого, если не считать инвалидов. Отличные ребята легли, чтобы вот эти могли не думать про них. Жить, как будто нет никакого фронта. Да, чёрт меня дери, так и надо, наверное. Но на что они тратят эту жизнь? Пять дней бессмысленного тупняка в офисе, чтобы заработать деньги, которые пропьёшь в выходные. В остатке — ничего, потраченная жизнь. Да, я понимаю, что это их выбор — жизнь просрать. И у меня нет права указывать им, как именно. И раньше я всё это видел, и мне было плевать, и я сам так жил. И детей мы с женой не заводили, чтобы пожить так подольше. А теперь смотрю на бородатого дурака на самокате в коротких штанишках со стаканом латте и не могу не думать о том, сколько ребят умерло, чтобы он и дальше мог нихера не делать.