Анна Монсъ (рассказы) - Георгий Лапушкин

— Послушайте, уважаемый, что это значит?

— В объявлении все было написано. Предлагаю купить — стоит недорого.

— По-моему, вы не просто хотите меня обжулить, но еще и принимаете за какого-то идиота.

— Надеюсь, вы понимаете, что идиота таким способом не обжулить. Если это и ловушка — то скорее для эстета.

Молчание.

— Сознаюсь, вы меня заинтриговали. Но откуда такая несуразная цена? Почему, например, не десять тысяч?

— Неужели вы думаете, что найдется идиот, который даст за этот гвоздь десять тысяч? Он гроша не стоит.

Молчание.

Гарри снова взял гвоздь и стал его рассматривать — но теперь уже не столько с недоумением, сколько с любопытством. Наконец, он несколько раз подбросил его на ладони, усмехнулся и глянул на Боба:

— Вы знаете, мне и в самом деле нравится этот гвоздь. Я готов дать за него сто рублей. Устроит?

— Да? Я знаю, что вы с ним сделаете! Вы повесите его на стену и будете всем его показывать — вот тот гвоздь, за который у меня просили миллион! И вы думаете, что я отдам его за сотню?! Никогда.

— Пятьсот!

— Нет.

— Вы плохо понимаете ситуацию. Я бы на вашем месте пользовался случаем, пока я в настроении. Скоро я передумаю — и вы останетесь с носом.

— Что вы. Я продам его кому-нибудь другому — и с носом останетесь вы.

— Думаю, — сказал Гарри не без ехидства, — что если мне взбредет в голову фантазия потратить миллион на ржавый гвоздь, то вы всегда сможете подобрать мне еще один не хуже этого!

— Да, но это будет уже не тот гвоздь!

— Простите, — сказал Гарри почему-то хриплым голосом, — разве это так важно, тот или не тот?

— Конечно, нет. Но натура — дура. Ее не переспоришь.

— ?..

— Можете считать, что мой гвоздь — это уникальная абстрактная скульптура. А что? Вы только посмотрите, какой лебяжий изгиб! А эта шляпка, а эта ржавчина цвета маренго?..

— Черт с ней, со ржавчиной. У меня нет желания покупать абстрактные скульптуры.

— Это просто пример. Вы ведь можете так и не считать.

— В таком случае, что такое ваш гвоздь?

— Просто гвоздь.

— Хорошо, я вам помогу. Вы, видимо, пытаетесь мне продать какую-то идею. Вот, например, художник вылепит свою идею на холсте — и дерет потом за нее бешеные деньги. Но ведь платят же ему не за холст и краску — а за идею! То же самое, видимо, и у вас — только я никак не могу взять в толк, что вы предлагаете.

— Я предлагаю именно гвоздь. А идей я сколько угодно отдам задаром.

— Например?

— Сначала — гвоздь. Потом — примеры.

— Нет, все-таки я чего-то не понимаю… Дать такое объявление… Ну на что вы рассчитывали? За что — миллион? За гвоздь из ржавого железа?!

— А вы на что рассчитывали, когда сюда ехали? На гвоздь из ржавой платины? Так ведь он тоже не стоит миллиона!

— Ну, может быть, мне было любопытно…

— Ладно, так я и поверил. Из любопытства никто нынче и шагу не сделает. Небось, решили перепродать его за полтора.

— Что?!

Собеседники снова уставились друг на друга. На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Жужжала муха у стекла; на улице грузчики опорожняли машину — и в комнату доносилось: «мать… перемать…»; на кухне капало из крана.

Первым прервал молчание Гаррик. Он швырнул гвоздь в шкатулку, встал — и сказал: «Хорошо. Я его беру.»

Снова молчание.

В любом нормальном театре в такие минуты дают занавес! Но это ведь не театр — жизнь…

Боб как раз в этот момент поджег свежую сигарету; от неожиданности он скурил ее в одну затяжку: «у-у-у-ф-ф». Огонек бежал по сигарете, словно по бикфордову шнуру, так, что искры трещали.

— Я за деньгами. Буду через полчасика, — сказал Гарри, прежде, чем исчезнуть.

Конечно, Боб и раньше считал, что если у кого-то куча денег — что ему стоит дать хорошему человеку миллион — просто так, от души! Он даже мысленно примерял, кому из друзей он подарит по миллиону, когда сам заработает кучу денег. А обидевшись на кого-нибудь, он, бывало, отлучал его от миллиона. Но одно дело — думать, и совсем другое — когда мечты становятся реальностью. Ах, лимоны — миллионы!

Полчаса длились некоторое время, в продолжении которого Боб промерил всю комнату раз двадцать, три раза посмотрел в окно и окончательно задымил все вокруг.

Процедура продажи была на редкость будничной. Гаррик появился с большой картонной коробкой, и еще почему-то с нотариусом.

— Я человек тщеславный, — сказал Гаррик, — поэтому мы запишем его, как будто купили за пять миллионов. Не возражаете?

— Ладно. А зачем нотариус?

— Я что, сапоги покупаю?! Я беру вещь за миллион! Пусть все будет по закону.

— Пусть будет, — легко согласился Боб.

Формальности заняли минут двадцать. Боб подписал бумажки не глядя и не стал даже считать деньги. Он просто небрежно пихнул коробку ногой в угол — вернее, попытался пихнуть. Коробка тянула, по меньшей мере, килограммов на пятьдесят.

Перед уходом Гаррика Боб долго колебался, наконец, предложил: «Может, вам его получше упаковать?»

— Да зачем же? — удивился Гарри.

— А то греметь будет в шкатулке, царапаться. Вам ведь нужен товар в нормальном состоянии, а то какой от него прок?

— Ничего, сойдет и так.

Не сказал Гаррик, какой ему прок от гвоздя. Боб на секунду задумался — что бы еще спросить — и вдруг, неожиданно для себя ляпнул:

— А если вот так, вообще, рассудить — зачем все-таки люди покупают гвозди за миллион?»

— Ну, не знаю, кто как, наверное… А что, плохой товар?!

— забеспокоился Гаррик.

— Что вы, что вы, товар — высший сорт! — успокоил его Боб. Больше он не стал задавать вопросов. Гаррик вышел.

Больше его Боб не видел никогда.

Довольно долго он не решался подойти к ящику — все никак не мог поверить своей удаче. Казалось, что вот-вот все развеется, как дым. В голове гвоздем засел вопрос:» Ну зачем же он, черт возьми, его купил?» Потом полезли какие-то странные ассоциации: гвоздь-гвоздь-гвоздь-шило-гм-шило-шило-на-мыло. Мыло… МЫЛО! Его ударило в пот. На ящике была приклеена этикетка «Мыло. Красный Октябрь.»

Как пьяный подошел он к коробке. Как пьяный, упал на колени, едва не потеряв равновесие. Как пьяный, дрожащими руками, он сорвал крышку с ящика…

Ящик был полон двадцатипятирублевых купюр в банковских упаковках.

Боб вывалил деньги на пол — получилась изрядная куча. Он запустил в эту кучу обе руки, схватил две горсти пачек, запихнул их в карманы. Карманы раздулись и тяжело отвисли. Почему-то вместо праздника в душе он ощущал себя трагическим героем. «В чем, собственно трагедия? Отломился миллион на халявку? Побольше бы таких трагедий!» Но демагогия не помогала. Чувство трагичности происходящего достигло накала монолога Гамлета. Терпеть больше не было возможности — Боб отставил дверь и вышел на лестничную клетку, вызвал лифт. Как ни был он занят своими мыслями, но все же невольно дернул носом:» Нассал кто-то. Что за люди.» Тут же он с грустью подумал, как часто в жизни соседствует смешное — и трагическое. Потом ему пришло в голову, что эту его мысль многие сочли бы банальностью — и все потому, что много раз уже она звучала в умах человеческих. Боже, как странны люди! Разве правда, даже если произнести ее тысячу раз (что тысячу, миллион, миллион! — бубнил в мозгу чей-то голос) — не останется правдой?!

Запах мочи сменился запахом бензинового перегара — и он понял, что давно идет по улице. В глазах рябило. «А хорошо, что автомобили не гадят, словно птицы!», — внезапно подумал он — и сам удивился непосредственности этой мысли. В душе его был полнейший разлад. Мысли текли в одну сторону, ноги несли его в другую; отсутствующий взгляд устремлен был в сторону — и в бесконечность. Вокруг так и сновали различные люди — и никто не знал, что мимо идет миллионер.

Внезапно он со всего размаху налетел на прохожего — и остановился как вкопанный. Прохожий буркнул что-то нечленораздельное, прежде чем исчезнуть в толпе. Окружающий мир после толчка стал вдруг на диво конкретным, Боб словно очнулся от сна. Серый заплеванный тротуар, обшарпанная стена дома… прохожие казались привидениями. Вдруг он обнаружил, что одно из привидений дергает его за рукав, а другой рукой сует ему в нос сторублевую купюру. Он догадался, что его зовут играть в стаканчики. Движением пловца он обогнул арену игры в стаканчики — и пошел дальше.

У витрины стояла парочка, Он обнимал Ее, как Есенин березку, Она положила головку Ему на плечо. Влюбленные ворковали вполголоса, забыв обо всем на свете.

— Представляешь, вот вокруг нас живет миллион человек — и у каждого есть лишний рубль. Если бы уговорить их скинуться!

— Ну, и как же ты их уговоришь? — смеялась она.

— Это-то и есть самое трудное. Хотя, с другой стороны, неужто им жалко рубля? Вот тебе — жалко рубля?

— Мне? Нет.