Ядерный принц - А Гардари

Жизнь вернулась так же беспричинно,

Как когда-то странно прервалась.

Я на той же улице старинной,

Как тогда, в тот летний день и час.

Те же люди и заботы те же,

И пожар заката не остыл,

Как его тогда к стене Манежа

Вечер смерти наспех пригвоздил.

( Борис Пастернак)

Сан Саныч был почтительным сыном и довольно часто навещал родителей, однако этот его приезд в Зону сопровождался такими странными и непонятными событиями, что Драгомирову порой казалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим. Таинственное видение возникло в первую же ночь.

Сонная тишина стояла вокруг, когда Сан Саныч проснулся внезапно, словно от толчка. Последние дни Сан Саныч стал регулярно просыпаться в это бестолковое время. Наверное, этот передутренний час Всевышний выделил ему для покаяния. Однако Сан Саныч не торопился каяться и лишь охульно корил судьбу в черствости и жестокости. Настенные часы хрипло прокуковали три раза, и кукушка со стуком захлопнула за собой дверцу. Сан Саныч встал, стараясь не шуметь, открыл окно. Мучительно хотелось курить. Драгомиров сел на подоконник, закурил. Тоненькой струйкой дым потянулся к звездам.

Неземная тоска нахлынула на Сан Саныча. Очередной раз он ощутил себя нелепым одиноким путником, бродящим по Земле в поисках смысла бытия и не находящим оного. Долгое время Сан Саныч жил как все, не задумываясь: учился, женился, работал. Но жизнь стала меняться, и тысячу раз правы мудрые древние китайцы, полагая самым страшным проклятием пожелание жить в эпоху перемен. Долгожданный ветер перемен всей мощью своей обрушился на Россию, крушащим ураганом прошелся по людям. Наступило Межвременье, которое погребло Сан Саныча под обломками рухнувших надежд и рассыпавшихся миражей... Он успел получить блестящее, котирующееся во всем мире, образование и стать уникальным специалистом, но у разоренной России не стало средств на поддержание науки. Когда на стол Президенту легла бумага за подписями тридцати академиков, что науку в России надо спасать, что столь мизерные выделяемые науке деньги ввергают ученых в нищету, президент вернул ее подателям со словами: "Я этого не видел..."... Если раньше, при социализме, жилье раздавалось администрацией города в порядке очередности, то Межвременье поставило точки над "i" и в квартирном вопросе. Перестройка началась слишком рано, Сан Санычу для получения квартиры не хватило всего лишь одного года, а теперь он уже твердо знал, что не получит квартиры никогда. Бесплатная приватизация жилья довершила состояние абсурда в жилищном вопросе. В результате нее одни получили в собственность квартиры стоимостью в сотни тысяч долларов, а другие - жалкие комнатки в коммуналках. При этом и у тех и у других ежемесячная квартирная плата оказалась практически одинаковой.

Окончательно жизнь потеряла для Драгомирова смысл минувшей зимой в канун седьмого года перестройки, когда распалась семья и сын Сан Саныча стал называть папой другого человека. Драгомиров ожидал, что этот другой окажется бритоголовым бугаем в малиновом пиджаке с золотой цепью на шее, разъезжающим на белом "мерседесе". Но он ошибся. Этот другой зарабатывал немного, был щупленький, маленький и плюгавенький, гордился своей стопятидесятилетней родословной от императорских форейторов и, что самое важное, был владельцем неплохой квартирки в центре города. Сан Саныч пытался осмыслить ситуацию, понять как же все это так случилось, как произошло, но все его размышления упирались в шекспировское: "Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж достоинство, что просит подаянья, над простотой глумящуюся ложь, ничтожество в роскошном одеянье..." Ту самую злополучную зиму Сан Саныч не собирался пережить, но судьба распорядилась иначе.

К Рождеству вьюга выбелила Город, и восхищенные деревья тянули белые пальцы в ажурных перчатках к дрожащему серпу Луны. Пепельный зыбкий лунный свет, искрясь, невесомым серебряным дождем стекал на подвенечное убранство земли, на звонкие ледяные оковы рек и плывущие айсберги домов. Светлый праздник бродил по Городу, подмигивая вечерами из окон разноцветьем елочных огней, дразнил ожиданием нового доброго и радостного.

Долгие, неимоверно долгие студеные ночи господствовали над полуночной страной, кружили черной тенью, закрывая мглой небесный свод, скрывая низкое холодное солнце. Жизнь пробуждалась задолго до рассвета огоньками, загоравшимися в одиноких квадратиках окон, обиженным скрежетом первых трамваев, потревоженных в самый сладкий предутренний час рождественских грез. Иномарки вереницами возвращались в спальные районы, а в глубинах кварталов начиналась странная, шуршащая возня. В предрассветной мгле темные пугающие силуэты с ободранными сумками склонялись над мусорными контейнерами, обтрепанные бесформенные фигуры утренним обходом прочесывали площадки и прощупывали мрачные углы. Размытая тень, почти сливаясь со стеной, застыла над подвальным окошком - известным притоном одичавших, но вполне, говорят, съедобных котов. Город, как впрочем и вся страна, впал в грех и нищету. Москва хорошела, не жалея средств строила "обжорные ряды", возрождала храм Христа-Спасителя и расширяла зоопарк, надеясь пиром во время чумы и именем Христа обеспечить безмятежное существование редкостных животных, а заодно и правительства. А страна... В ней по очереди бастовали шахтеры, учителя, служащие, транспортники... Астрономические суммы их зарплат миражами таяли, растворяясь в загадочной сиреневой дали на бескрайних просторах России, не достигая места назначения. Задержка денег в ряде мест перевалила за полугодие, и счастливые, дожившие до зарплаты люди покупали к Рождеству "ножки Буша" (так прозвали в народе американские куриные окорочка) на деньги, заработанные в июне. "И как вы еще живете? И на что живете? И при этом еще и на работу ходите?" И полное недоумение в глазах иностранцев. И в ответ устало - извиняющееся: "Это Россия".

Тем не менее Светлый праздник бродил по Городу, даря улыбку новогодним снам и вселяя надежду в сердце. Сан Саныч привез к Максу, своему единственному, по гроб жизни, двуногому другу, своего пса по кличке Принц, единственного, по гроб жизни, четвероногого друга. Он уже все решил, но мохнатого друга предать не мог. С Максом Сан Саныч не виделся ужасно долго, почти полгода, и Макс еще не знал о разводе. Сан Саныч просил Макса приютить на время пса, и врал, что из-за собаки у него конфликт в семье. Макс видел, что его друг врет. Он даже видел, что Сан Саныч видит, что Макс видит, что он врет, однако стеснялся спросить об этом прямо. Замечательный, все понимающий друг, тактично не лезущий с распросами. Сан Саныч говорил, что Лизавета велела убрать пса из дома, и при этом поведал ему старую мистерию. Такую чудную и нелепую, наивную и неправдоподобную, что тогда, когда Лизавета ее впервые рассказала, он даже не воспринял ее всерьез, а вот теперь вспомнил и почему-то задумался.

Вот она, эта мистерия. Давным-давно Лизавета, теперь уже бывшая жена Сан Саныча, рассказывала: "Нагибаюсь под низко висящей веревкой балкона, делаю шаг в комнату, поднимаю глаза и вздрагиваю: передо мной напряженный, сверлящий, пытающийся проникнуть внутрь, добраться до самой моей сути взгляд. Этот непонятный, неведомо какими силами вырывающийся на свободу из каких-то запредельных сомнительных глубин небытия винтовочный прицел черных глаз я вижу не впервые. Он появляется непредсказуемо, появляется, когда его меньше всего ожидаешь, всегда дерзкий и пугающий.

Только что на балконе все было прозаически буднично. Как вчера, как обычно, как всегда... Палящее полуденное солнце. Огромный город, плавающий в июньском мареве, распластавшийся у моих ног. За нагромождением крыш и башенных кранов новостроек шпиль Петропавловки, призрачный силуэт загадочного Спаса на Крови, опоры прожекторов стадиона, что на Крестовском, и в дымке за ними наползающие друг на друга многоэтажки Васильевского. Справа - волнами к заливу лес. Ясными вечерами, когда горизонт парит, отсеченный от земли расплескавшимся блюдцем тумана, над заливом - свет: то ли Кронштадт, то ли корабли идут в Неву.

Как вчера, как обычно, как всегда... Стирка закончена двумя рядами белья. Ныряю под веревку и... передо мной настежь дверь в мир иной. Два глаза - сквозящий холод и беспристрастность - взгляд карающего верховного судии, и нет надежды, нет милости в приговоре. Два глаза - безжалостная изучающая внимательность и неподвижность - взгляд измученного голодом удава перед решающим броском на окаменевшую жертву. Два глаза - две Черных Дыры, две засасывающие воронки, способные проглотить весь Мир. Взгляд Бездны.

Меня охватывает ужас. Хочу исчезнуть, скрыться, раствориться в воздухе... Отступать некуда... Шаг, второй, третий... Бездна нехотя, с колебаниями, словно сомневаясь, схлопывается. Все опять как всегда. Не вставая с места мне виляет обрубком хвоста мой пес. Теперь это действительно просто мой пес. Что же это было? Что? Несколько секунд назад? Что я видела в собачьих глазах? Неужто безумие? Мое безумие или его?... Нет ответа.