Сергей Есенин. Подлинные воспоминания современников - Коллектив авторов

Г. Иванов: «Книга Есенина “Голубень” вышла уже после Февральской революции. Посвящение государыне Есенин успел снять. Некоторые букинисты в Петербурге и Москве сумели, однако, раздобыть несколько корректурных оттисков “Голубня” с роковым “Благоговейно посвящаю…” В магазине Соловьева такой экземпляр с пометкой “чрезвычайно курьезно” значился в каталоге редких книг».

А вскоре уже было: «Мать моя – родина. Я – большевик», «Но Россия… Вот это глыба… Лишь бы только Советская власть!», «За знамя вольности и светлого труда готов идти хоть до Ламанша». Есенин дружил с Блюмкиным, встречался с Троцким, Кировым, Фрунзе, Луначарским, в начале 1919 года пытался вступить в партию, «чтобы нужнее работать», но не получил рекомендаций. В письмах он даже использовал выражение «ради революции» вместо «ради бога».

С. Есенин: «Как советскому гражданину, мне близка идеология коммунизма и близки наши литературные критики тов. Троцкий и тов. Воронский».

В. Наседкин: «Идеальным законченным типом человека Есенин считал Троцкого».

И. Эренбург: «Он делал все, что ему хотелось, и даже строгие блюстители советских нравов глядели сквозь пальцы на его буйные выходки».

А. Воронский: «… за внешней революционностью таится глубочайшее равнодушие и скука; как будто говорит поэт: хотите революционных стишков, могу, мне все равно, могу о фонарях, об индустрии, о Ленине, о Марксе. Плохо? Ничего, сойдет; напечатаете».

Поэт В. Ходасевич: «Это был Блюмкин, месяца через три убивший графа Мирбаха, германского посла. Есенин с ним, видимо, дружил. Была в числе гостей поэтесса К. Приглянулась она Есенину. Стал ухаживать. Захотел щегольнуть – и простодушно предложил поэтессе: “А хотите поглядеть, как расстреливают? Я это вам через Блюмкина в одну минуту устрою”».

Разговор с матерью, переданный С. Виноградской:

– …Меня советская власть создала. Не будь ее, и меня бы не было бы, а ты, старая, скулишь на нее. Говори же, ты за кого, за царя или за советскую власть?

– Я за тебя, Сережа!

– А я за советскую власть! То-то! Мужики, говоришь, уважают меня?

– Уважают, Серега, уважают.

– Так передай ты этим сукиным сынам, что я за советскую власть, и если они меня уважают, то должны и власть советскую уважать!»

И гражданской позицией, и политическими убеждениями, и религией для Есенина была поэзия. Он писал стихи и хотел, чтобы их публиковали. Сегодня, когда любой может выпустить сборник своих стихов, трудно представить время, когда бумага была дефицитом. Сотни поэтов-любителей издают книги, подражая Есенину и посвящая ему свои строки или даже целые книги. Но самому Есенину приходилось непросто. 26 июня 1920 года он пишет А. Ширяевцу: «Уж очень трудно стало у нас с книжным делом в Москве. Почти ни одной типографии не дают для нас, несоветских, а если и дают, то опять не обходится без скандала. Заедают нас, брат, заедают». Ради литературной славы он был готов рядиться и деревенским пареньком, и щеголем в цилиндре, петь народные частушки в буржуазных салонах и читать стихи в кабаках, устраивать скандалы и жениться на выгодной партии, ластиться к императрице и дружить с чекистами… Каждый волен осуждать его или не осуждать. Но, возможно, оправданием всему, что было и чего не было в его жизни, останутся его стихи?

Сергей Есенин

Автобиография, 1922 год

Я сын крестьянина. Родился в 1895 году 21 сентября в Рязанской губернии, Рязанского уезда, Кузьминской волости.

С двух лет, по бедности отца и многочисленности семейства, был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти все мое детство. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку.

Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлебывался, он все кричал: «Эх, стерва! Ну куда ты годишься?» «Стерва» у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавая по озерам за подстреленными утками. Очень хорошо я был выучен лазить по деревьям. Из мальчишек со мной никто не мог тягаться. Многим, кому грачи в полдень после пахоты мешали спать, я снимал гнезда с берез, по гривеннику за штуку. Один раз сорвался, но очень удачно, оцарапав только лицо и живот да разбив кувшин молока, который нес на косьбу деду.

Средь мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: «Ты у меня, дура, его не трожь! Он так будет крепче». Бабушка любила меня изо всей мочи, и нежности ее не было границ. По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос. Но и масло мало помогало. Всегда я орал благим матом и даже теперь какое-то неприятное чувство имею к субботе.

По воскресеньям меня всегда посылали к обедне и, чтобы проверить, что я был за обедней, давали 4 копейки: две копейки за просфору и две за выемку частей священнику. Я покупал просфору и вместо священника делал на ней перочинным ножом три знака, а на другие две копейки шел на кладбище играть с ребятами в свинчатку.

Так протекало мое детство. Когда же я подрос, из меня очень захотели сделать сельского учителя и потому отдали в закрытую церковно-учительскую школу, окончив которую шестнадцати лет, я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось. Методика и дидактика мне настолько осточертели, что я и слушать не захотел.

Стихи я начал писать рано, лет девяти, но сознательное творчество отношу к 16–17 годам. Некоторые стихи этих лет помещены в «Радунице».

Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и неожиданно грянул в Петербург. Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок, второй – Городецкий. Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта. Городецкий меня свел с Клюевым, о котором я раньше не слыхал ни слова. С Клюевым у нас завязалась, при всей нашей внутренней распре, большая дружба, которая продолжается и посейчас, несмотря на то, что мы шесть лет друг друга не видели.

Живет он сейчас в Вытегре, пишет мне, что ест хлеб с мякиной, запивая пустым кипятком и моля Бога о непостыдной смерти.

За годы войны и революции судьба меня толкала из стороны в сторону. Россию я исколесил вдоль и поперек от Северного Ледовитого океана до Черного и Каспийского моря, от Запада до Китая, Персии и Индии.

Самое лучшее время в моей жизни считаю 1919 год. Тогда мы зиму прожили в 5 градусах комнатного холода. Дров у нас не было ни полена.

В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя гораздо левее.

Любимый мой писатель – Гоголь.

Книги моих стихов: «Радуница», «Голубень», «Преображение», «Сельский часослов», «Трерядница», «Исповедь хулигана» и «Пугачев».

Сейчас работаю над большой вещью под названием «Страна Негодяев».

В России, когда там не было бумаги, я печатал свои стихи вместе с Кусиковым и Мариенгофом на стенах Страстного монастыря или читал просто где-нибудь на бульваре. Самые лучшие поклонники нашей поэзии – проститутки и бандиты. С ними мы все в большой дружбе. Коммунисты нас не любят по недоразумению.

За сим всем читателям моим нижайший привет и маленькое внимание к вывеске: «Просят не стрелять!»

Глава 1. «Товарищи по чувствам, по перу…»

Горький, Ходасевич, Клюев, Блок, Маяковский, Бунин, Мариенгоф, Гиппиус… Кто-то был Есенину близким другом, кто-то никогда не встречался с ним, кто-то обожал, кто-то ненавидел, кто-то дал путевку в литературную жизнь, а кто-то сыграл роковую роль… У каждого очерка – яркий стиль автора, непохожий взгляд на мир, предвзятость, связанная с личными взаимоотношениями с поэтом, творческим соперничеством, с собственной судьбой в Советской России или эмиграции, – вместе они складываются, как фрагменты мозаики, в единый портрет.

Переехав из Москвы в Петроград в 1915 году, Есенин начал знакомиться с литераторами и обрастать полезными знакомствами. Первый, к кому он пришел, был Александр Блок (которого он впоследствии назовет «поэтом бесформенным»). «Блока я знал уже давно, – но только по книгам. Был он для меня словно икона… я решил: доберусь до Петрограда и обязательно его увижу. Хоть и робок был тогда, а дал себе зарок: идти к нему прямо домой. Приду и скажу я: вот я, Сергей Есенин, привез вам свои стихи. Вам только одному и верю. Как скажете, так и будет». В первый свой приход Есенин Блока не застал и оставил записку с просьбой принять его. Пришел второй раз. «Встречает меня кухарка, – “Тебе чего, паренек?” – “Мне бы, отвечаю, Александра Александровича повидать”. …Посмотрела на меня, вытирает руки о передник и говорит: “Ну ладно, пойду скажу. Только ты, милый, выйди на лестницу и там постой. У меня тут, сам видишь, кастрюли, посуда, а ты человек неизвестный. Кто тебя знает!” Ушла и дверь на крючок прихлопнула. Стою. Жду. Наконец дверь опять настежь. “Проходи, – говорит, – только ноги вытри!”»