Тайное место - Тана Френч
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Училась двумя годами младше. Перешла из патрульных в следователи годом позже меня. Попала в отдел убийств в то же время, когда меня перевели в Нераскрытые Дела.
Висяки – это в целом неплохо. Просто оструительно хорошо для такого парня, как я: настоящий дублинский пролетарий, первый из всей семьи сдал выпускные школьные экзамены, получил полноценное среднее образование, а не пошел в техническое училище. К двадцати шести отучился, в двадцать восемь ушел из отдела общих расследований и стал инспектором в полиции нравов – папаша Холли замолвил за меня словечко. В отдел нераскрытых преступлений я попал на той неделе, когда мне исполнилось тридцать, надеясь, что на этот раз, напротив, обошлось без протекции, но, боюсь, ошибался. Сейчас мне тридцать два. Пора двигаться дальше.
Нераскрытые Дела – это хорошо. Но Убийства – лучше.
Тут отец Холли мне не помощник, даже если бы я попросил. Босс убойного отдела терпеть его не может. От меня он тоже не в восторге.
Взять тот случай, где Холли была свидетелем. Произвел тогда арест я. Я зачитал права, я застегнул наручники, я подписал отчет об аресте. Но в то время я был просто мелкой сошкой на подхвате: обязан передать выше по инстанции любую стоящую информацию, которая мне попалась, а потом вернуться в дежурку и как пай-мальчик печатать никчемные показания. Но я все-таки арестовал его сам. Я это заслужил.
Вот еще одна важная моя черта: понимаю, когда выпал мой шанс.
Тот арест, вкупе с поддержкой Фрэнка Мэкки, позволил мне выбраться из общего отдела. Тот арест дал мне шанс попасть в Нераскрытые. И именно тот арест закрыл для меня путь в отдел убийств.
Одновременно со щелчком наручников я услышал щелчок закрывшейся двери. Вы имеете право хранить молчание, и я понимал, что попал в черный список тех, кому в обозримом будущем не светит в Убийства. Но если бы я отдал тот арест другому, я бы точно оказался в тупиковом списке навечно приговоренных пялиться в стену дежурного отделения, печатая показания людей, которые ничего не видели и не слышали. Все, что вы скажете, будет запротоколировано и может быть использовано в качестве доказательства. Щелк.
Видишь шанс – и цепляешься за него. Я был уверен, что рано или поздно засов отодвинется.
Прошло семь лет, и эта уверенность уже начинала колебаться.
Отдел убийств – это конюшня чистопородных скакунов. Это шик и глянец, легкое поигрывание рельефных мышц, от которого замирает дыхание. Отдел убийств – это тавро на твоем плече, как татуировка элитного армейского подразделения, как гладиаторский знак, это признание на всю жизнь: один из нас, избранных.
Я хочу в Убийства.
Можно было бы переслать карточку и показания Холли прямиком Антуанетте Конвей, с соответствующей сопроводительной запиской, – и все, конец истории. А еще лучше было бы позвонить ей в ту же секунду, как Холли вытащила из папки карточку, и передать Конвей обеих.
Ну уж нет. Это мой шанс – мой единственный шанс.
Второе имя из дела Харпера: Томас Костелло. Старая рабочая лошадка из Убийств. Двести лет в строю, два месяца в отставке. Как только в Убийствах открывается вакансия, я сразу же узнаю. Антуанетта Конвей пока не выбрала нового напарника. Все еще работает в одиночку.
Я пошел к боссу. Он сразу просек, к чему я клоню, и ему понравилась идея – мы таким образом оказывались причастны к громкому расследованию. И прикинул, как это может сказаться на бюджете следующего года. Я ему, конечно, нравился, но не настолько, чтобы тосковать по мне. И он не видел проблемы в том, чтобы направить меня в отдел убийств, дабы вручить Конвей лично поздравительную открыточку. Обратно можешь не спешить, посоветовал босс. Если в Убийствах пожелают, чтобы ты у них остался, пускай оставляют.
Понятно, что Конвей я ни к чему. Но она все равно меня получит.
Конвей проводила допрос. Я сел за пустой стол в отделе, потрепался с парнями. Буквально парой слов перекинулся, в Убийствах народ занятой. Входишь туда – и сразу сердце частит. Телефоны звонят, компьютеры щелкают, люди снуют туда-сюда – неторопливо, но очень деловито. Но кое у кого все же нашлась минутка хоть по плечу меня хлопнуть, спросить, что да как. Ищешь Конвей? То-то она целую неделю никому не отрывала яйца – видно, кто-то у нее все же завелся. Правда, не подумал бы, что она по части мужиков. Ты нас всех спас, парень. Прививки сделал? БДСМ-костюмчик надел?
Они тут все чуть старше меня, одеты стильненько. Я усмехался, но все же старался помалкивать.
– Странно, что она связалась с рыжим.
– Ну, у меня хотя бы есть волосы. Никому не нужен лысый хрен вроде тебя.
– У меня дома есть роскошная цыпочка, которая считает иначе.
– Вчера ночью она так не думала.
Помалкивал, короче, более-менее.
Антуанетта Конвей вошла, держа в руках стопку бумаг, захлопнула дверь локтем. Ринулась к своему столу.
Все та же стремительная походка, не отставай или проваливай. Высокая, как я, шесть футов, причем это намеренно: несколько дюймов роста за счет каблуков, наступит – хана вашему пальцу. Черный брючный костюм, недешевый, что там – шикарный, точно по фигуре; ни малейшей попытки скрыть форму длинных ног, изгибы бедер. Всего лишь проходя по отделу, она полудюжиной разных способов словно говорила: только попробуй вякнуть.
– Он признался, Конвей?
– Нет.
– Ц-ц. Теряешь хватку.
– Он не подозреваемый, дебил.
– И это тебя останавливает? Хороший удар в пах, и дело в шляпе – признание.
Не совсем обычная дружеская перепалка. Напряжение в воздухе, опасные уколы, почти на грани. Не могу сказать, в ней было дело, или просто день такой выдался, или у них в отделе всегда такая обстановка. В Убийствах всё по-другому. Ритм быстрее и безжалостнее, канат тоньше и натянут выше. Один неверный шаг – и тебе конец.
Конвей рухнула в кресло, тут же потянулась к компьютеру.
– Здесь твой дружок, Конвей.
Ноль внимания.
– Что, и миловаться не будете, он даже поцелуйчика не заслужил?
– Что за дерьмо ты несешь, придурок?
Шутник ткнул пальцем в меня:
– Он весь твой.
Конвей наконец меня заметила. Ледяной взгляд, темные глаза, пухлые губы плотно сжаты. Никакого макияжа.
– Ну?
– Стивен Моран. Нераскрытые Преступления. – Я протянул ей конверт с доказательством. Слава богу, что я не один из тех, кто приматывался к ней на курсах. – Вот это попало ко мне сегодня.
Она прочла надпись на фото, не меняя выражения лица. Обстоятельно рассмотрела карточку с обеих сторон, прочла показания.
– Ах, эта, – сказала, добравшись до имени Холли.
– Вы ее знаете?
– Допрашивала ее в прошлом году. Пару раз. Натерпелась по полной. Наглая маленькая стерва. Они все там такие, в этой школе, но она – из худших. С ней говорить как зубы драть.
– Вы считаете, ей что-то известно?
Проницательный взгляд, приподняла лист с показаниями:
– Как ты этого добился?
– Холли Мэкки была свидетелем по делу, с которым я работал в 2007-м. Мы с ней тогда поладили. Даже больше, чем я надеялся, судя по всему.
Конвей приподняла бровь. Она слышала про то дело. Что означало, слышала и обо мне.
– О’кей, – без всякой интонации, – спасибо.
Она развернулась в своем кресле, потыкала в кнопки телефона. Прижала трубку подбородком, откинулась на спинку кресла, перечитывая показания.
Хамка, моя матушка именно так назвала бы Конвей. Эта ваша Антуанетта — и косой взгляд исподлобья – немножко хамовата. Как бы не о ней лично или не только о ней, в целом о ее происхождении, и все такое. Акцент, взгляд, манеры. Дублин, кварталы бедноты; всего несколько минут ходьбы от тех мест, где я вырос, но в то же время – многие и многие мили. Мрачные многоэтажки. Граффити “под ИРА” и лужи мочи. Мусор. Отбросы общества. Люди, которые в жизни не сдали ни одного экзамена, но до буковки знали все лазейки в схемах начисления социальной помощи и с точностью до тысячных подсчитывали суммы своих пособий. Люди, которые не одобрили бы выбор профессии Конвей.
Некоторым нравится хамство. Им кажется, это круто, это и есть реальная жизнь, а если надо, от него легко избавиться и освоить приличные манеры и культурное произношение. Но хамство не выглядит так уж обаятельно, если вы выросли рядом с ним и вся ваша семья барахталась из последних сил, лишь бы только удержаться на поверхности. Я люблю деликатность, людей спокойных и мягких, мягких как бархат.
Я напомнил себе: вовсе не обязательно становиться лучшим другом Конвей. Достаточно быть просто полезным, полезным настолько, чтобы попасть в поле ее начальственного радара, и действовать дальше.
– Софи. Это Антуанетта. – Оказывается, когда она говорит с кем-то, ей приятным, голос меняется, становится мягче, в углах рта появляется на-многое-готова улыбочка, она почти кокетничает. Сразу становится моложе, к такой девчонке можно и подкатиться в баре, если набраться смелости.