Не хочу влюбляться! - Светлана Лубенец

В дверях с витражными стеклами, неоправданно узких для актового зала, образовалась веселая давка и кутерьма. Варя с Машей решили переждать, пока протиснутся наиболее нетерпеливые. Почти рядом с ними стоял и Белецкий, в ушах у него были наушники, подключенные все к тому же телефону. Наверно, слушал музыку.

Когда проход освободился, Симоненко двинулась к нему одновременно с Белецким. Они оказались у выхода в коридор одновременно, и молодой человек вдруг самым бессовестным образом оттолкнул Варю. Она этого не ожидала и потому, едва удержавшись на ногах, отлетела к распахнутой внутрь зала створке двери и выбила локтем стекло. При этом нижними осколками, которые продолжали торчать в пазу, как акульи зубы, она пропорола себе руку от запястья до самого локтя. Девочка вскрикнула, а на пол закапала кровь. Белецкий на ее вопль даже не обернулся. Поскольку в зале уже никого не было, Рагулина вылетела в коридор с криком:

– Держись, Машка! Я за врачом!

Очень скоро возле Вари, плачущей от боли, обиды и более всего от того, что испорчена любимая жемчужного цвета водолазка, оказалась медсестра училища вместе с чемоданчиком для оказания первой помощи. Длинную, неприятно рваную рану Симоненко промыли, осыпали для профилактики каким-то лекарственным препаратом и перебинтовали.

– Я всегда говорила, что двери слишком узки для актового зала! – строго сказала начальственного вида дама в модных очках и длинных переливающихся серьгах. – Вот и допрыгались, Иван Аркадьевич!

Иван Аркадьевич, который заведовал хозяйственной частью лицея, с самым трагическим выражением лица смотрел на Варю, молчал и только тер всей ладонью сизый, плохо выбритый подбородок. Классная руководительница 9-го «Б», первой прибежавшая на Варин крик, выглядела совершенно потерянной и была в состоянии только приговаривать, как заведенная:

– Ну надо же такому случиться… Бедная девочка… Ну надо же такому случиться… Бедная девочка…

Иван Аркадьевич в конце концов оставил в покое свой подбородок и, сильно смущаясь, произнес:

– Если пойдете в травму, может быть, не станете говорить, что поранились у нас в лицее?

– Как это не станем?! – взвилась Тамара Ивановна, будто наконец очнувшись. – А где же девочка могла еще получить такую рану?

– Да у вас же, в школе. Это ж ваши ребята устроили давку. Лицей тут ни при чем.

– А у вас… а у вас… – Учительница ловила ртом воздух, а потом вдруг вспомнила только что произнесенные слова начальственной дамы и выпалила: – А у вас двери неправильно узкие, вот что!

Варя, у которой уже несколько утихла боль в обработанной медикаментами руке, поднялась со стула, на который была заботливо усажена медсестрой, и сказала:

– Да ладно вам… Не пойду я ни в какую травму… Заживет…

– Ага! Тем более что виноват в этом… – начала говорить тоже вдруг очнувшаяся Рагулина, но Варя резко оборвала ее:

– Никто не виноват. Это я сама… заторопилась…

– Вот втолкуй мне, почему ты не захотела пожаловаться на этого подлеца Белецкого!! Я видела, как он тебя толкнул! Я – настоящий свидетель самого настоящего преступления!! – возмущалась Маша, когда они с Варей уже пили чай в квартире Симоненко. – А если бы осколки вонзились тебе в горло?!

Варя передернула плечами и буркнула:

– Ну, ты придумаешь, Машка…

– Хорошо, что это только мои придумки! Хорошо, что все закончилось именно так! Ладно, не буду больше предполагать, что еще могло бы случиться. Но вот что ты скажешь родителям? Шла, упала, очнулась – гипс?!

– Скажу, что нечаянно выбила локтем стекло.

– Ага! Прямо все и поверят!

– Поверят. Я однажды в детском саду именно локтем стекло выбила. Нечаянно. Правда, не поранилась тогда. У нас же вся дверь в умывальник была застеклена. Сколько раз дети били… Потом дверь поменяли на деревянную. Неужели не помнишь?

– Поскольку я стекол никогда не била, ничего такого, конечно, не помню. Но… допустим… Тебе поверят… Рана заживет… Да! Я не буду говорить о том, что она может и не зажить… – На этом месте Варя поморщилась, а приятельница продолжила: – Ладно! О плохом мы не будем думать, согласна! Но Белецкий должен ответить за свое преступление! Он ведь даже не обернулся, негодяй!

– Вот именно, Машка! Думаю, что он и не понял, что со мной случилось.

– Он что, не слышал звона разбившегося стекла? Он что, глухой? Да твой душераздирающий вопль, думаю, был слышен даже на улице!

– А у Белецкого уши были заткнуты наушниками!

– И что? Это разве его как-то извиняет?

– Он просто не слышал ни звона стекла, ни моего вопля!

Маша несколько смешалась, но тут же воспрянула:

– Значит, надо ему рассказать, что он наделал! Пусть пореже затыкает свои уши наушниками, коли такой равнодушный к людям! Толкнет еще кого-нибудь на улице под машину – и сам же в тюрьму за это сядет. Надо же хоть о себе думать, если о других неохота!

Варя налила в обе чашки еще чаю и, размешивая сахар в своей, сказала:

– Что-то тут не так, Машка! Ну не может человек просто быть такой сволочью в пятнадцать лет! Надо во всем разобраться, прежде чем обвинять!

– Почему это не может! Очень даже может! Вон от Вадьки Петракова из 7-го «А» вся школа стонет, несмотря на то что ему вообще только тринадцать! – не растерялась Рагулина.

– Ну ты сравнила!! У Петракова родители алкоголики, у него жизнь трудная! Детства вообще нет! А Белецкий весь гладкий, чистый, ухоженный! Дома наверняка все в порядке! Вот ты знаешь, кто его родители?

– Откуда? Кому он скажет-то? Боюсь, что даже наша классная еще с ними не познакомилась. Вот! – Маша подняла вверх указательный палец. – У нее теперь будет повод с ними увидеться! Пусть явятся в школу и объяснят, каким таким образом они воспитывают сына, что он живых людей в стеклянные двери бросает!

– Никуда он меня не бросал!!

– Ну это я так… Образно…

– Маш! Он ведь вроде тебе нравился…

Рагулина грациозно откусила кусочек печенья, обсыпанного сахаром, не торопясь прожевала, запила чаем и только тогда ответила:

– Нравился, да… Но уже разонравился! Он мне сразу разонравился, как только в лицее фотографировать начал! Я тебе уже объясняла! Ну а случай с тобой – вообще ни в какие ворота!

– Я же сказала, что он просто… – начала Варя, но Маша тут же ее перебила:

– Даже если пренебречь твоей раной, хотя, конечно, ею мы не будем пренебрегать… Мы просто представим, что ты не поранилась!

– И что?

– И то! Он тебя оттолкнул!! Понимаешь, оттолкнул девушку!! Разве так поступают настоящие мужчины?! Да настоящие должны вперед себя пропустить!

– Ну… он еще не настоящий… Ему только пятнадцать лет…

– Пятнадцатилетний капитан Жюля Верна, между прочим, кораблем командовал, а этот, видите ли, еще не настоящий! Да такой, как он, настоящим никогда и не станет! Такие, как он, в троллейбусе сидят, заткнув уши, а бабушки с сумками и маленькими внуками перед ними стоят! Именно такие в очередях всегда вперед женщин лезут! Ну и остальное тоже… Прямо не хочется об этом Белецком дальше распространяться… – Рагулина допила чай, встала со стула и закончила: – В общем, так: мне домой пора, уроков тьму задали, а ты все же подумай над создавшимся положением. Если что, мы этого урода Белецкого так прижмем, что мало ему не покажется! Может даже, в свою старую школу снова свалит! Если его, конечно, там примут! Еще неизвестно, почему он оттуда ушел! Выгнали, наверно!

Варя посмотрела на нее рассеянным взглядом и бездумно кивнула.

Глава 3

«С этими кошками Аделями общаться – себе дороже!»

Александра Белецкого раздражало всё. Его раздражали все. Он понял, что ненавидит людей не только за их несимпатичные ему качества, а даже только за то, что их чрезмерно много. Из-за этой скученности каждый так и норовил залезть в его личное пространство и начать там распоряжаться. И это происходило не столько из-за наглости индивидуумов, хотя наглецов вокруг хватало, а потому что вокруг было слишком мало свободного места. Ну, в самом деле, почему он обязан, например, делить свой стол в классе с кем-то еще. Он к этому не привык. Как только его привели в класс, он сразу же занял последний стол, поскольку за ним никто больше не сидел. А потом оказалось, что хозяин этого стола просто болен. Когда же он вернулся в строй, Александру пришлось ежедневно на каждом уроке сталкиваться с ним локтями, касаться его одежды. Это выводило его из себя. Нет, Алеша Прыгайло не был ему неприятен как человек. Вернее, он был ему неприятен не более, чем все остальные. Просто Белецкий остро нуждался в том, чтобы на метр вокруг него никто не маячил.

Александр с трудом выносил, когда его называли Сашей. Это имя было настолько чуждо ему, что долгое время он на него не откликался вообще. Не из принципа. Просто никак не мог отождествить себя с Сашей, ему казалось, что обращаются к кому-то другому. Он понимал, что полное имя Александр в обыденной жизни звучит слишком выспренне, и потому изо всех сил старался привыкнуть к Саше. Он даже отцу запретил называть себя Алексом. Еще бы! Стоит только представиться Алексом, вопросов не оберешься. А к чему ему вопросы? Он не желает ни с кем объясняться.