Разбойный приказ - Андрей Посняков

– На Шугозерье, так на Шугозерье, – подумав, согласился Митрий. – Попутчиков бы только сыскать.

– Сыщем, Митенька, сыщем. – Василиска обрадованно улыбнулась. – Как не сыскать, когда праздник сегодня? Знамо дело, уж хоть кто-нибудь да приехал из дальних погостов, не со Спасского, так с Пашозерского или с Паши-Кожелы.

– Скажешь тоже – с Паши-Кожелы, – усмехнулся Митрий. – Где Шугозерье, а где Паша-Кожела?! Да и не поедут с дальних погостов на праздник, время-то какое стоит – сеять скоро.

Девушка опустила ресницы.

– Что же тогда делать будем? Нешто одни доберемся?

– Одни не доберемся, и думать нечего, – веско заявил отрок. – Разбойного люда по лесам много. Сама знаешь – голод на Руси-матушке, сколько народишку на север с голодных мест подалось, слыхала?

– Да слыхала, как не слыхать? – Василиска махнула рукой. – Голод – он везде голод. И в наших краях, чай, народишку поубавилось, на торгу люди сказывали – где раньше выселки да починки были, там теперь одни пустоши. Ох, и за что такое наказание православному люду? Нешто этак Господа прогневили? Два лета неурожайных подряд – видано ли? Морозы в июне, в июле на реках лед – не слишком ли?

– Господа не гневи, дщерь, – передразнивая отца-келаря, прогнусавил Митька и добавил уже обычным голосом, правда, понизив его до еле различимого шепота. – На паперти шепчутся – знаешь, почему на Руси такой голод, да мор, да неустройство?

– Почему же?

Митрий оглянулся вокруг и, притянув сестрицу за шею, прошептал в самое ухо:

– Да потому что царь-то, говорят, ненастоящий!

Василиска вскрикнула, в ужасе зажав рот ладонью.

С Преображенской соборной церкви снова ударил колокол, подняв с росших рядом лип целую тучу галдящего воронья.

– Ну что, пойдем поищем попутчиков? – Митька дернул сестру за рукав.

– Так ты ж говорил, что не найдем!

– Ничего я такого не говорил, – невозмутимо усмехнулся отрок. – Сказал только, что с дальних погостов мы здесь вряд ли кого найдем. Но ведь, кроме них, нам и с холмогорцами по пути, и с архангелогородцами, и с мезенцами.

– Ой, а ведь и верно! Ну и умный же ты у меня, Митенька. Не зря Умником и кличут.

– Постой пока здесь, у паперти, а я по рядам прошвырнусь.

С малого посада вдоль по Белозерской улице в сторону прихода Флора и Лавра проскакали вооруженные всадники – в черных, украшенных серебряной канителью кафтанах, с болтавшимися у пояса саблями и саадаками за спиной. Государевы люди.

– Глянь-ко, Митрий, – Василиса с тревогой посмотрела им вслед. – Не по наши ли души?

Отрок задумчиво чмокнул губами и покачал головой:

– Вряд ли. Не успели б они так быстро. Да и в розыск нас объявить только Богородичный игумен может, он-то уж своих людей и послал бы.

Митрия внезапно вдруг затрясло – отрок только сейчас осознал, в каком незавидном положении они с сестрой очутились. Тяглые люди, бобыльщики – и вдруг подались в бега! Преступники – по закону государственному и божескому! Не боярские людишки, монастырские, да и Юрьев день давно отменен: стремясь спасти мелких землевладельцев – дворян и детей боярских, – царь Борис ввел заповедные лета, запретив крестьянам переход от одного владельца к другому. По закону Митрий и Василиска сейчас считались беглыми – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– А может, пойти к игуменье… даже не к ней, к архимандриту, броситься в ноги? – несмело предложил отрок.

– Ага, бросся… Сразу тебя же и в железа! Потом будут кнутом бить, ноздри вырвут и в вечное холопство. – Василиска теперь была настроена куда как решительнее братца. – Нет уж, милый. Коль решили бежать – так уж не отступимся.

– А вдруг догонят, найдут? Не сейчас – так позже. Шугозерье, чай, тоже на монастырских землях.

– Там и черные земли есть, – возразила девушка. – И беломосцы – владельцы мелкие. Ну, будем государево тягло платить не хуже, чем монастырское. Иль ты в железа хочешь? На чепь, в подземелье? Давай, пройдись по рядкам, а я здесь, у паперти, поспрошаю. Бог даст, и сыщем попутчиков.

Молча кивнув сестре, Митрий обошел Преображенскую церковь и, миновав весовую избу – важню, – направился к торговым рядам. А уж там-то чем только не торговали, хотя, казалось бы, не лучшие наступили времена в царстве-государстве российском, откровенно говоря, плохие времена – голод. В центральных уездах – да в самой Москве – говорят, людей ели. А вот здесь, на севере, благодаря давно налаженным промыслам и торговле, голод чувствовался в гораздо меньших масштабах, хотя, конечно, его нельзя было не заметить. Больше стало нищих, им, соответственно, меньше стали подавать, в лесах, ближних и дальних, промышляли ватаги лихих людишек, цены на зерно – несмотря на строгий запрет государя – взлетели до самых небес. Да и мало его было, зерна-то. У кого было – засеяли, ну а уж у кого нет, тому оставалось надеяться лишь на Бога, собственную голову и руки.

В лавках, перед рядками, торговали английским сукном – товар добрый, пошьешь рубаху или кафтан – сносу нет, да и по цене приемлемо. Рядом – ткани бархатные, аксамит, камча, камка, тут же и пуговицы на любой вкус – деревянные, оловянные, жемчужные. Чуть поодаль – пояса, наборные, златошвейные, шелковые, с кистями и гладью, за ними – кошельки-«кошки», серебришко хранить, не какие-нибудь медяхи. Из кошачьих шкур шитые, те шкуры самыми крепкими считались, потому и кошельки – «кошки». Хотя оно, конечно, народ посолиднее все ж таки кожаные предпочитал, это молодежь все больше «кошками» баловалась. Дальше, за суконным рядом, шли кузнечные: как сырье – крицы, уклад, – так и изделия: дверные и воротные петли, наконечники рогатин, ножи, замки на любой вкус. Пройдя шапочников и серебряников, Митрий поздоровался со знакомыми свечниками и остановился у северян меховщиков:

– Не с Архангельского ли городка будете?

– С Холмогор.

– А домой скоро возвернетесь?

– Как товар купят. Может, через пару недель, а может, и через месяц. А ты чего спрашиваешь-то, паря? – Купец (а скорее, приказчик, уж больно скромно одет для купца) пригладил рыжеватую бороду.

– Да вот попутчиков ищу, до Шугозерья, – честно признался отрок.

– Так подожди с месяц.

– Не, – Митрий с грустью покачал головой. – Мне поскорей надоть.

Он отошел в сторонку, поглядел на собор, перекрестился истово:

– Господи, Иисусе Христе, сыне Божий! Только бы он не умер, только бы… Сделай, чтоб остался жив, а я… я уж как-нибудь… Это ж надо – на живого человека руку поднял, пусть и на нехорошего… Грех, грех-то какой, Господи!

– Эй, паря!

Митрий вздрогнул и, обернувшись, увидел перед собой рыжебородого приказчика-холмогорца.

– Ежели тебе на Шугозерье надоть, попробуй с московскими купцами договориться, во-он их обоз, видишь? – приказчик кивнул куда-то в сторону зарядья, где виднелся с десяток покрытых рогожею возов, запряженных выносливыми мохнатыми лошадьми. – Они как раз на днях в Архангельский город поедут.

– С московскими? – Отрок закусил губу. – Угу, попробую. Благодарствую… – Отойдя, он запоздало повернулся, но рыжебородого холмогорца уже давно простыл и след.

– Значит, московские… – Приняв деловой вид, Митрий подошел к обозникам и, спросив старшего, поинтересовался насчет дороги.

Обозные московские мужики – все, как один, какие-то тощие и хмурые – недобро взглянули на подошедшего отрока и дружно покачали давно нечесанными головами.

– Не знаем мы ничего. Разрешит хозяин – тебя с собою возьмем. У него спрашивай.

– А где ж хозяин-то ваш?

– Вона, у таможни стоит, с дьяком.

– То не дьяк, монах таможний. У нас здесь нет дьяков.

– Ну, короче, там. Толстый такой, борода через все пузо.

Московский купец, в отличие от своих обозников, и впрямь оказался чрезвычайно упитанным. Окладистая, какая-то серовато-пегая борода его – бородища даже! – важно возлежала на объемистом животе. Одет торговец был словно боярин: шелковый, желтого цвета зипун, поверх – синий аксамитовый полукафтанец, поверх – бархатный зеленый кафтан, а уж поверх того – узорчато-переливчатая ферязь с разрезными, завязанным за спиной рукавами. Для полного сходства с боярином не хватало только высокой горлатной шапки, но уж тут купчина явно понимал, что переборщил бы, а потому довольствовался обычной круглой мурмолкой, отороченной по краям рыжим беличьим мехом. Зато золоченых блях – оламов – на шапке было нашито с лихвою, аж глазам больно. Купец явно о чем-то упрашивал таможенника, льстиво улыбался, чуть ли не кланялся, даже тряс тяжелой, приятно позвякивающей мошною, однако монах, похоже, оставался непреклонным. Митрий про себя усмехнулся – вот в этом-то и есть отличие таможенного монаха от обычного таможенника. На что монаху деньги и посулы?! Так что вряд ли что тут у пегобородого выйдет.