Стеклобой - Михаил Перловский

– Света, – улыбнулась девушка. – Я сейчас, только сыну записку оставлю, а пробки там поищите справа наверху, в глубине.

Оставляя мокрые следы на паркете, Романов прошел в комнату и, подтянувшись, заглянул на антресоли. Пробки не выбило, значит, электричества действительно нет.

– Ничего себе! – Света уже стояла позади него. – Вы же почти достали до потолка.

– Наш замдекана тоже так говорит, – устало улыбнулся Романов. – Давайте, что ли, чаю выпьем, согреемся, только не знаю, где тут что, – он постарался быть гостеприимным.

– С удовольствием, – Света решительно прошла на кухню. – Я бывала у женщины, которая здесь до вас жила.

Романов передвинул коробки в другой угол, нырнул в одну из них и откопал большое полотенце. Вытащил две сухие рубашки, одну надел сам, другую захватил для Светы, и стал искать чашку и пакет с чаем.

Светин голос деловитовито зазвучал из кухни:

– Митя, я нашла ковшик!

Он с раздражением вспомнил Аллочку – аспирантку с кафедры, с очень похожей на его гостью степенью активности. Она снимала пустующую Максову квартиру, за которой Романов должен был приглядывать, и у Романова сводило челюсть от этой двухметровой кудрявой кобылицы. Не было недели, чтобы в квартире что-нибудь не взорвалось, не протекло или не обвалилось. Она звонила домой, звонила на кафедру, она приходила на прослушивания абитуриентов, где Романов уныло сидел в углу и сверял списки, а иногда и в колледж на окраине, где у Романова была халтура. При каждой встрече она старалась его обнять, и пахло от нее дурацкой пряной травой, которую Романов не выносил. Он вспомнил очередную лекцию Макса, когда тот спокойным размеренным голосом по телефону отчитывал его за непроработанный женский вопрос: «Скажи мне, мой друг, как ты думаешь, зачем тебе с небесного склада была выдана Аллочка? Я тебе скажу – затем, чтобы брать с нее деньги. А мы что видим? Звонки, приезды и бесконечные просьбы. Аллочка крепкой рукой берет Дмитсергеича, и затаскивает к себе в курятник, где ей удобнее его потрошить. Дмитсергеич ездит к ней ремонтировать, прости господи, антенну. Митя, очнись, это сюжет из порнофильма, антенны не ломаются, они только гнутся!»

Чай был отвратительный. Света сидела у окна в романовской любимой рубашке, которая оказалась для нее недлинным платьем, и радостно приговаривала:

– Митя, это нельзя пить, прямо сено какое-то! – она позвякивала ложкой, делала маленькие глотки и ерошила волосы одной рукой, оглядывая его коробки и стопки книг. Сейчас начнутся вопросы, понял Романов, нужно успеть первым.

– Вы давно в городе? – спросил он.

– Сто лет и полтора месяца, – она усмехнулась, – так Кирпичик говорит.

– Кто говорит? – не понял Романов.

– Кирпичик, это мой сын. Доставала его после купания из ванны и сказала, какой ты стал тяжеленький. Маленький и увесистый, как кирпичик. И он потом говорил: «Я твой кирпичик».

– И сколько ему? – машинально спросил Романов и тут же пожалел об этом.

– Четырнадцать, выше меня ростом. А у вас есть?.. – осторожно спросила она.

– Моим по девять. Васька и Захар, близнецы, и один из них, кажется, девочка, но это только по документам. Я часто думаю, в этих бумагах ошибка, родились два пацана, а после никто не перепроверял, подойти страшно. Василиса – барышня суровая, – Романов устало вздохнул и нахмурился, увидев себя со стороны. Промокшие под дождем люди случайно столкнулись на лестнице, и вот уже чай, грозовой полумрак, и рубашка, и подоконник, и глаза у Светы блестят, как вымытые вишни. Надо сбить эту волну.

– Света, скажите, а что это за бред с регистрацией? – произнес он нарочито раздраженно.

– Ужасно, правда? Срок пребывания сократили, как в него все успеть? – Света округлила глаза.

– Да нет, что это такое вообще – регистрация?

Света на секунду замерла, потом поднялась и перестала улыбаться.

– Вы что, в Прачечный еще не ходили? – спросила она осторожно, понизив голос.

– Нет, завтра, к девяти. – Романов тоже заговорил тише.

Света приоткрыла рот, отставила чашку, схватила мокрые туфли и торопливо направилась к двери.

– Вы знаете, я лучше пойду, да и вам отдыхать нужно, простите… – проговорила она испуганно.

– Подождите, вы забыли, – Романов потянулся к ее свитеру и джинсам, лежащим на полу. Но она сама торопливо схватила их, опередив Романова.

Света толкнула дверь, за которой неожиданно охнули, и Романов увидел на лестничной клетке длинного подростка, потирающего лоб и смущенно поправляющего очки на носу.

«Точно, Кирпичик», – улыбнулся про себя Романов и кивнул мальчику.

– Вы извините, мы пойдем, – негромко бросила ему Света, схватила мальчика за руку и потащила наверх по лестнице.

С удивлением и хорошей долей облегчения Романов послушал удаляющиеся шаги, вернулся в кухню, нашел в одной из коробок флягу с коньяком, глотнул и мысленно сказал себе: «Добрый день, Романов». Выражение привязалось еще со школы. Тонкая как спица директриса холодно произносила эти слова, когда встречала Романова, курившего за школой, или Романова, целующегося за кулисами актового зала. Добрый день, Романов. С приездом. Он скинул ботинки, не расшнуровывая их, сел в кресло и закрыл глаза, медленно приходя в себя.

Двор, конечно, попался как по заказу, псих на психе, и каждому больше всех надо. Если хоть кто-нибудь узнает, зачем он сюда приехал, обязательно начнутся разговоры, а затем и неприятности. Действовать незаметно от всех будет трудно, стоит придумать себе правдоподобную легенду. Допустим, он археолог, а еще лучше писатель. Пишет книгу о маленьком городе, собирает материал, ищет характеры, проникается атмосферой. «А зачем это вы, гражданин, полезли на запрещенную территорию, вон и проволокой колючей вас поцарапало?» – «Да это я атмосферой проникался».

Особенных трудностей возникнуть не должно, заветный флигелек находится почти в центре города. Он внезапно вспомнил про Прачечный переулок, регистрацию и ужас в глазах Светы. Нет, придется все-таки туда зайти.

Он поднялся и полез в коробку за своей черной папкой, которую оставил на самом верху. Папки на месте не было. Романов всегда точно помнил, где оставлял ее. Он мог забыть, где лежат паспорт, деньги, собственная голова или рука, но про папку он никогда не забывал. В животе неприятно похолодело. Он заметался по полутемной комнате, чувствуя, как обмирает все внутри и как, бешено наскакивая друг на друга, хаотично мечутся мысли в его голове. Пропала! Романов рванулся к коробкам – она, наверное, упала, вот сейчас он все сдвинет и увидит ее уголок. Но папки не было. «Спокойно, Романов, спокойно, дружище, – успокаивал он сам себя. – Варианта всего два: либо ты выронил ее, пока таскал книги – но этого не может быть, ты видел папку в квартире, – либо пока ты возился с зеркалом… Украли! Господи, ну кому она нужна? Черт побери, а если именно нужна? Стоп, кто у него был сегодня? Александрия Петровна ушла, он спустился за креслом… А закрывал ли он квартиру? Эти сто пятьсот тысяч замков на двери, чтоб они заели! Нет, не закрывал. Со Светой они входили без ключей… Потом Кирпичик, но он внутрь не заходил… Света…

Романов подошел к запертой двери во вторую комнату и двинул ногой по замку. Дверь с грохотом распахнулась. Он шагнул внутрь. На паркетном полу лежали обрывки газет, мебель отсутствовала. Романов нахмурившись погладил синие изразцы на печке и вышел.

Через несколько часов Романов сидел в безупречно убранной комнате. Вещи были разложены в хозяйском шкафу, коробки он расставил вдоль стен. Папка исчезла бесследно. Уборка подействовала успокаивающе, как если бы он подмел и разобрался в собственной голове. «Спокойно, спокойно», – думал Романов, похлопывая себя по коленке, ты прекрасно помнишь все, что в ней было, а посторонний глаз все равно ничего там не разберет.

Но сама пропажа папки – неоспоримый факт, и значит, в городе кому-то есть до него, Романова, дело.

Он подошел к черному окну и открыл его. Пустынный двор блестел лужами, которые аккуратно обходил Петр Пиотрович, едва удерживая несколько поводков с весело перелаивающимися собаками. Они тянули его в разные стороны, и сверху он был похож на парашютиста, который стропами пытается справиться с воздушным течением.

… да нет, он жив, почему. Живут с матерью в Казахстане, он родом оттуда, в Питере им с возрастом стало тяжело, сыро.

Его характер всегда был похож на резко-континентальный климат, никаких полутонов. Если он ненавидел, то так, что от человека не оставалось мокрого места. А если ставил себе цель, ничто не могло свернуть его с намеченного пути. Даже полное отсутствие этого самого пути, даже то, что цель навсегда изменила место своего нахождения.

Мечтал поступить в военную академию, раз за разом проваливал экзамены, пока не добился положения по партийной линии и не был командирован в Германию. Ну а дальше встреча с мамой, Питер, коммуналка, я…