Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России - Вадим Кожинов

Россия трижды участвовала с Австрией и Пруссией в разделе Польши в XVIII–XIX веках. Но когда Польша воссоединилась, а это произошло после 1945 года, оказалось, что на тех территориях, которые были под владычеством Пруссии и Австрии, поляков практически не осталось, а в той части Польши, которая в свое время отошла к России, их стало гораздо больше. Об этом мне рассказал много лет назад один из деятелей ПАКСа — католической организации в Польше, которая, по крайней мере в тот период, играла значительную роль.

Русских обвиняют в антисемитизме, и надо признать, что антисемитизм среди какой-то части населения (правда, в ослабленной форме) существует. Но что характерно: за весь период проживания евреев на территории России на собственно русских землях не было совершено ни одного погрома. Погромы совершались главным образом в Польше, в Молдавии, в меньшей степени на Украине. Во всяком случае, о национальных противоречиях русских с каким-либо народом, населяющим Россию, противоречиях, которые были бы сопоставимы по накалу с тем, что мы имеем в Испании (баски), Ирландии (католики и протестантские ультра), Индии, Пакистане (мусульмане и индуисты) и в некоторых других странах, говорить не приходится. Так, теракты в Ирландии совершаются в течение 100 лет без всяких перерывов.

В русском фольклоре существует огромное количество проявлений как раз дружественного, братского отношения к другим народам, без различения того, являются ли они европейскими, азиатскими или какими-либо еще. Композитор Бородин, написав для оперы «Князь Игорь» музыку половецких плясок, даровал бессмертие исчезнувшему народу. Это тоже типично русское дело.

Второе, на чем необходимо остановиться, это на относительной молодости русской культуры. Действительно, основные государства Запада и Востока — это страны со своей античностью, с тысячелетней историей. В этом смысле русская культура не может соперничать с ними по своей фундаментальности, и от этого никуда не уйти. Конечно, и применительно к русской культуре можно говорить об определенной преемственности. В пределах, в которых находился СССР, существовали державы скифов, гуннов, аваров, хазар, наконец, монголов. Но, во-первых, эти государства не стояли на такой высоте исторического опыта, как Китай, Индия, Греция, Рим, и, во-вторых, они не имели письменности.

Россия — страна молодая и в определенном смысле беспочвенная. С этим связано наше подчас чрезмерное стремление к почвенничеству, которое воспринимается со стороны или как проявление крайнего национализма, или как отражение живущего в нас комплекса национальной неполноценности. С другой стороны, относительная молодость нашей культуры выработала у русского человека и способность и потребность постоянно смотреть на себя не только «изнутри», но и вместе с тем еще и как бы со стороны, глазами «внешнего» мира, чувствовать и мыслить себя перед лицом этого мира и даже перед его судом. Здесь источник и пришвинской склонности ощущать в любом другом народе какое-либо превосходство над русскими, и нашего низкопоклонства и самобичевания.

Это чрезвычайно существенный момент проблемы. Дело в том, что равенство народов невозможно представить как некое тождество. Для подлинного установления равенства и братства необходимо увидеть и признать определенное превосходство другого народа над собой. И в этом смысле мы обладаем необходимым качеством для того, чтобы исполнить, как считал Достоевский, всемирное предназначение «стать братом всех людей».

Корр. Не кажется ли вам, что православие представляет собой еще одну сторону нашей национальной жизни?

В. Кожинов. Церковь — единственный институт у нас, который существует уже тысячу лет, все остальное сметено историческим ураганом. И если церковь существует, априори ясно, что она оказывает влияние на самое существо национального мироощущения, определяет самые глубинные отношения человека к природе, отношения людей друг к другу, их систему ценностей и т. д. Я думаю, что сформировано в нас под влиянием православия, никуда не ушло. Например, я убежден, что еще и сегодня в России можно подойти к совершенно незнакомому человеку и обратиться к нему: брат, сестра, мать. Обратиться серьезно, не иронически, и в этом отражается наше сознание. Причем уточняю: речь идет не о вере в бога, а о наших представлениях о добре и зле, о смысле жизни, которые, конечно же, основаны во многом на том, что называется русским православием.

И в этой связи можно указать на черту в нашем религиозном сознании, которая в определенной мере явилась почвой и источником того нравственного идеала русского народа, на которую указывал Достоевский.

Уже в одном из древнейших творений русской мысли — «Слове о законе и благодати» Илариона (ок. 1050 г.), последний провел ту мысль, что христианство обращено в равной мере ко всем народам без какого-либо исключения. Тем самым Иларион, хотя и в религиозной форме, высказал идею о равноправии всех народов. Сравнительный анализ позволяет с полным правом утверждать, что в «Слове о законе и благодати» отразилось не столько христианское, сколько русское сознание, сознание, свойственное именно русскому человеку эпохи многонациональной Киевской Руси. Эта мысль почти через тысячелетие получила свое яркое развитие в пушкинской речи Достоевского.

Таковы, по моему разумению, корни всех тех качеств русского самосознания, которые Достоевский и Чаадаев определили словами «беспощадность самосуда», «всемирная отзывчивость», «всечеловеческое единение» и которые можно объединить общим понятием «русская идея».

Корр. В самом начале беседы с вами мы сказали, что сегодня многие связывают с «русской идеей» возможность особого, наряду с западническим и социалистическим, «третьего» пути реформирования нашего общества. Согласны ли вы с этим?

В. Кожинов. Вне всякого сомнения, «русская идея» как система взглядов по серьезности своих исходных философско-исторических и нравственных посылок не уступает и даже, смею думать, превосходит многие иные концепции и, естественно, может быть развернута в целостную программу политического, экономического и социального переустройства нашего Отечества.

Чаадаев, Достоевский, В. Соловьев и другие мыслители придали «русской идее» масштабность и глубину. Они по-новому подошли к решению целого ряда фундаментальных вопросов человеческого существования и этим вывели национальную философско-этическую мысль на мировой уровень.

Корр. Но тогда было бы неверно ограничиться лишь историей вопроса, экскурсом в прошлое. В этом случае представления читателей о «русской идее» оказались бы неполными, далеко отстоящими от всего, что их сегодня по-настоящему волнует. И начать, вероятно, надо вот с какого вопроса. В чем, Вадим Валерианович, вы видите главное отличие «русской идеи» как концепции реформирования нашего общества от альтернативных ей программ?

В. Кожинов. «Русская идея» в отличие от предложенных альтернатив не является заемной. Она возникла на собственной почве и обращает нас к нашим истокам. Поэтому для нее характерно бережное, уважительное отношение к духовно-нравственным началам своего народа, к его историческому опыту. По моему глубокому убеждению, именно самобытная русская культура — та питательная почва, из которой у нас может произрасти что-то истинно великое и значительное. Сравните: Чернышевский и Тургенев, ориентировавшиеся в значительной мере на Запад, сегодня имеют прежде всего национальное значение. А «почвенники» Достоевский и Лев Толстой стоят в одном ряду с величайшими гениями человечества — Сервантесом и Шекспиром.

В связи с этим должен прямо сказать: одним из самых неприемлемых моментов в программах современных политических и общественных деятелей является то, что они абсолютно не думают о своеобразии страны, смотрят на народ как на материал, из которого можно лепить что угодно. Похожее уже было. Вспомните: Бухарин прямо говорил, что мы будем делать русских людей коммунистами всеми методами — вплоть до расстрела. А сегодня нас начинают загонять в общество, которое исповедует западные ценности?.. Органичность и духовность — вот главное, что отличает «русскую идею» от того, что ныне предлагается в качестве магистрального направления нашего развития.

Корр. Одно время у нас социализм в его заключительной стадии понимали как своего рода общество потребления, в котором экономика достигает такого уровня, что оказывается способной обеспечивать население практически в неограниченных количествах всеми необходимыми материальными благами. Подразумевалось: мощные производительные силы сделают бессмысленными любые социальные конфликты.

В. Кожинов. Да, социалистическая программа на первом этапе видела свою главную задачу в максимальном удовлетворении потребностей людей как важнейшей предпосылки для того, чтобы общество могло шагнуть из царства необходимости в царство свободы, царство, в котором уже главным для человека стало бы стремление к саморазвитию и самосовершенствованию, к обретению высших духовных ценностей.