Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России - Вадим Кожинов

Я начал над этим думать. Я начал выяснять. И обратил внимание — это, кстати, тоже более или менее известно, что фамилия Тютчев была итальянского происхождения, что его отец или его дед был итальянец, который переехал в Москву и остался здесь.

И вот тут приходит в голову, что, может быть, Дмитрий Донской и послал его именно потому, что он знал итальянский язык и вообще был как-то связан с Италией. Ну и тут сразу же рождается мысль: значит, Дмитрий Донской понимал, что за Мамаем стояли генуэзские колонии, которые совершали в то время натиск на Восточную Европу, стремились овладеть пушниной и другими ее богатствами, а кроме того — рабами, поскольку занимались работорговлей.

Из массы других фактов выясняется, что именно они, генуэзцы, сыграли направляющую роль в этом походе Мамая. То есть Мамай шел на Москву не от имени Золотой Орды, а от имени этих итальянских колоний и, в конце концов, от римского папства, что я и попытался показать. В таком вот одном факте это уже совершенно ясно выражено, потому что иначе абсолютно нельзя понять, почему Дмитрий Донской посылает юношу, да юношу еще и итальянского происхождения. Казалось бы, нужно послать монгольского происхождения юношу — но нет!

Вот вам факт. Он дает как бы некий фокус, вокруг которого собирается еще много других фактов, из которых становится вполне понятно, что дело было именно так, что это было нападение на Русь не только Мамая, то есть какой-то азиатской Орды, но и западных сил.

— Россия и Запад, или шире — «свое» и «чужое» — это, можно сказать, постоянная тема многих ваших исследований. Почему? Как вы сами объясняете?

— Я все время стремился показать, что наша страна упорно боролась за свое самостоятельное развитие. Ведь вот, например, достаточно долгий период Русь не сражалась, не выходила на смертельный бой с Золотой Ордой, а тем не менее вышла на бой с полчищами Мамая — почему? Да потому, что Мамай хотел сесть в Москве и управлять Русью по-своему, чего, кстати, Золотая Орда не делала. Монголы вторглись на русскую землю во время завоевания, а потом они фактически ушли, предоставив Руси в известном смысле самостоятельность. Они брали дань, как всякая победившая, господствовавшая имперская власть. Это действительно так. То же самое было в Европе, скажем, когда была империя Карла Великого — дань бралась со всех подчиненных народов.

Но, с другой стороны, Орда не ограничивала, например, развитие церкви. Предоставляла ей различные права. А это была духовная основа. Да можно привести еще много и других примеров. А вот что касается Мамая, я стремлюсь показать: именно потому вдруг через сто пятьдесят лет после начала монгольского пришествия вся страна выходит на смертный бой, что нависла угроза ее самостоятельному пути. Больше всего с Запада нависла — через Мамая, ставшего как бы проводником и орудием. И Русь собралась, сконцентрировала все свои силы, чтобы воспрепятствовать этому.

— А когда, на ваш взгляд, наступает реальная угроза духовной самостоятельности и самобытности народа?

— Я думаю, такая угроза, опасность утраты самостоятельности наступает тогда, когда люди, от которых зависит развитие страны, то есть прежде всего люди власти, начинают пересаживать чужой строй жизни, чужие формы бытия в совершенно другую страну. Само по себе это крайне нелепое деяние. И объясняется крайне упрощенным взглядом на то, что такое человеческое общество и человеческая история. Тем не менее именно это происходит у нас сегодня!

— Очень убедительно, Вадим Валерианович, вы говорите об особой роли идей в жизни Руси-России. На самых разных этапах нашей многовековой истории. Но вот сегодня сложилось такое положение, что страна ведущей идеи не имеет. Такие вожди пришли к власти! Поразительно, однако: у государства и в самом деле нет нынче идеи, объединяющей людей, общество. И вот (смешно это, честное слово!) по указанию президента собираются какие-то научные силы, чтобы такую идею придумать. Объявляется конкурс (!) на страницах правительственной «Российской газеты». Конкурс опять же на изобретение общенациональной идеи! Что это, как по-вашему?

— Это, конечно, смехотворное занятие.

— Но если Россия, как вы утверждаете, идеократическое государство, то есть движимое всегда какой-то идеей, не является ли нынешнее отсутствие ее самой серьезной угрозой для нашего общества?

— Я бы сказал, что сейчас идет борьба за идею, хотя самой идеи как таковой действительно нет. То есть нет объединяющей общество идеи. Определенные идеи выдвигаются, вы знаете, и борьба вокруг них не прекращается все время. Вопрос в том, что же в конце концов возобладает? А без идеи, как свидетельствует история, наша страна и в самом деле жить не может.

К спорам о «Русском»

Семьдесят с лишним лет — то есть на протяжении жизни трех поколений! — в России всячески подавлялось «национальное сознание». И только поэтому могут появляться сочинения, подобные статье А. Стреляного, начинающейся с утверждения, что это самое сознание впервые-де появилось у московских славянофилов 1840-х гг., да и сама-то «идея» к тому же «пришла из-за границы… от Гегеля…». Как ни прискорбно, многие читатели (поскольку их души ограблены) могли поверить в эту нелепицу. А ведь в действительности мощным и глубоким воплощением «национального сознания» (притом в определенных отношениях более мощным и глубоким, чем все высказанное в 1840-х годах славянофилами) было уже гениальное «Слово о законе и благодати» Илариона, созданное в 1049 году, то есть за восемь столетий (!) до славянофилов.

А. Стреляный, без сомнения, и не слыхивал об этом творении XI века: ведь он очень мало знает даже и о XIX веке. Так, он уверяет, что понятие «русофобия» возникло после 1917 года в среде эмигрантов.

Между тем еще почти за полвека до революции, в 1867 году, Тютчев (а он был не менее гениальным мыслителем, чем поэтом) писал: «Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего все более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей — кстати, весьма почитаемых… Раньше (то есть во времена Николая I. — В. К.) они говорили нам… что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т. д., и т. п., что потому именно они так нежно любят Европу, что она бесспорно обладает всем тем, чего нет в России… А что мы видим ныне? По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, все более самоутверждается (имеются в виду кардинальные реформы 1860-х годов. — В. К.), нелюбовь к ней этих господ только усиливается, в самом деле, прежние (то есть эпохи Николая I. — В. К.) установления никогда не вызывали у них столь страстную ненависть, какой они ненавидят современные направления общественной мысли в России (имеются в виду славянофильство, «почвенничество» во главе с Достоевским, «консерватизм» Льва Толстого и Лескова и т. п. — словом, высшие явления русской и мировой культуры того времени). И, напротив, мы видим, что никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации, которые допускаются в Европе (а это эпоха Наполеона III и Бисмарка. — В. К.), нисколько не уменьшили их пристрастия к ней… Словом, в явлении, которое я имею в виду, о принципах как таковых не может быть и речи». Если бы я не упомянул, что это написано Тютчевым, едва ли кто-нибудь усомнился, что это написано сегодня…

Поистине «замечательна» следующая «формулировка» Стреляного: «Важнейшим, бездонным источником русофобии было и остается отвращение к большевизму». Те русофобы, которых имел в виду Тютчев, так или иначе являли собой как раз признанных «предшественников» большевизма. Словом, нельзя же до такой степени «перевертывать» реальность наизнанку!

Но обратимся к послереволюционным временам. Если верить Стреляному, носителями «национального» начала были тогда некие «райкомовцы». Признаться, я впервые слышу об этих, без сомнения, героических (сам Стреляный называет их «самоубийцами») людях, осмелившихся противостать верхушке ВКП(б) с ее крайне русофобскими «идеями».

Хорошо известно, что, скажем, Троцкий постоянно «изничтожал» Россию, утверждая, например, что «опрокинутая Октябрьским переворотом дворянская культура представляла собой, в конце концов, лишь поверхностное подражание более высоким западным образцам (насколько «живуча» эта позиция, показывает нынешнее «выведение» Стреляным славянофилов не из тысячелетнего русского православия, а из Гегеля. — В. К.). Она не внесла ничего существенного в сокровищницу человечества».

Сталин в то же самое время вещал: «История старой России состояла… в том, что ее непрерывно били». И сие нелепейшее утверждение (оно уместно только в чисто пародийном смысле — так, мол, били эту самую Россию, что она со страху разбегалась аж до Балтики и — в другую сторону — до Тихого океана) долго вбивали в сознание народа.

Бухарин заявлял в возглавляемых им «Известиях» 21 января 1936 года: «Но нужны были именно большевики… чтобы из аморфной, малосознательной массы в стране… где господствовала нация Обломовых, сделать «ударную бригаду мирового пролетариата». Замечательно, что старый друг Бухарина Илья Эренбург вторил ему не только в 1930-х, а и в 1960-х годах, и не где-нибудь, а на страницах прославленного «Нового мира»: «В двадцатые годы, — писал он, — еще доживала свой век старая, крестьянская Расея (именно так — издевательски. — В. К.). Начало тридцатых годов стало переломом… эмбрионы людей постепенно становились настоящими людьми». Итак, Россию до «великого перелома» населяли всего лишь «эмбрионы» людей.