Круглосуточный книжный мистера Пенумбры - Робин Слоун

В мое первое дежурство Пенумбра показал мне низкую полку в моей стойке, на которой выстроились крупноформатные тома в кожаных переплетах, все одинаковые, если не считать ярких римских цифр на корешках. — Наши журналы, — сказал он, пробегая пальцами по строю, — охватывают почти столетие.

Вытянув крайний правый, он плюхнул его на стол с гулким шлепком.

— Будете отныне тоже их заполнять.

На обложке журнала было глубоко оттиснуто слово NARRATIO и символ — тот же, что на витрине. Две ладони, раскрытые, будто книга.

— Открывайте, — велел Пенумбра.

Страницы в журнале были широкими и серыми, заполнены темными чернилами. Встречались рисунки: миниатюрные портреты бородатых мужчин, плотные геометрические каракули. Пенумбра поворошил страницы и нашел место примерно в середине журнала, отмеченное закладкой из слоновой кости, где записи обрывались.

— Записывайте имя, время, название книги, — продолжил он, похлопав по бумаге, — но кроме того, как я сказал, поведение и внешний вид. Мы ведем записи о каждом читателе и о каждом клиенте, который может стать читателем, чтобы видеть их прогресс.

Помолчав, он добавил:

— Некоторые работают и впрямь очень усердно.

— А что они делают?

— Как что?

Пенумбра вскинул брови. Как будто ничего нет более очевидного.

— Читают, мой мальчик!

В общем, на страницах журнала под названием NARRATIO и под номером IX я стараюсь вести полную и ясную хронику всего, что происходит во время моего дежурства, лишь изредка позволяя себе литературные изыски. Наверное, можно сказать, что правило номер два не универсально. Одну странную книгу в магазине Пенумбры мне трогать разрешено. Ту, которую я сам пишу.

Приходя утром, Пенумбра расспрашивает меня о посетителях, если они были. Я зачитываю ему журнал, он кивает, слушая мои заметки. Но потом решает копнуть поглубже:

— Добротное описание мистера Тиндэлла, — резюмирует он. — Но скажите, заметили ли вы: у него перламутровые пуговицы на пальто? Или роговые? Может, металлические? Медные?

Да, согласен: это странно, что Пенумбра ведет такую канцелярию.

Я не могу представить, какая тут может быть цель, пусть даже самая безнравственная. Но у людей, перешагнувших определенный возраст, уже как-то не спрашиваешь, зачем они делают те или иные вещи. Боязно. Вот, к примеру, спросишь: «А собственно, мистер Пенумбра, зачем вам знать, какие пуговицы у мистера Тиндэлла на пальто?», — а он молчит, трет подбородок, повисает неловкое молчание, и вы оба понимаете, что он просто забыл.

А если возьмет и в ту же секунду уволит?

Пенумбра себе на уме и ясно дает понять: делай, что велено, и не задавай вопросов. Мой приятель Аарон на прошлой неделе вылетел с работы и собирается домой в Сакраменто, жить с родителями. В нынешней экономической ситуации я не стал бы испытывать терпение Пенумбры. Мне нужно это место.

А пуговицы у Тиндэлла нефритовые.

Мэтрополис

Чтобы круглосуточный магазин мистера Пенумбры не закрывался ни на минуту, хозяин и два продавца делят сутки на три части, и мне достался самый темный кусок. Себе Пенумбра забрал утро — наверное, это время можно было бы назвать часом пик, только у этого магазина никаких пиков не бывает. Я к тому, что один посетитель — уже событие, а этот одиночка с равной вероятностью может забрести как в час пополудни, так и в полночь.

В общем, я передаю эстафету за стойкой Пенумбре, а принимаю ее от Оливера Гроуна, тихони, который несет ее сквозь вечерние часы.

Оливер высок и дороден, с мощными конечностями и здоровенными ступнями. У него кудрявые медно-рыжие волосы, а уши торчат перпендикулярно голове. В другой жизни он, наверное, играл бы в футбол, греб на гонках или отсеивал публику из низших классов на входе в клуб по соседству. В этой жизни он студент магистратуры в Беркли, изучает археологию. Оливер готовится в музейные кураторы.

Он флегматичен — даже слишком для такой комплекции. Говорит короткими простыми фразами и всегда как будто думает о другом, о чем-то давнем и/или далеком. Оливер грезит об ионических колоннах.

Знания у него глубокие. Как-то вечером я погонял его по книге «Ткань легенд», выдернутой с нижней полки куцего исторического стеллажа Пенумбры. Я закрывал ладонью подписи, показывая ему только фотки:

— Минойский бычий тотем, тысяча семьсот лет до нашей эры, — чеканил он.

Точно.

— Кубок из Бас-Юс, четыреста пятьдесят лет до нашей эры. Может, пятьсот.

Верно.

— Черепица, шестисотый год. Должно быть, корейская.

Опять в точку.

По итогам теста Оливер дал десять правильных ответов из десяти. Мне стало ясно, что его мозги просто работают в другом временном масштабе. Я едва могу вспомнить, что ел вчера на обед, а для Оливера в порядке вещей знать, что творилось за тысячу лет до Рождества Христова и как это все выглядело.

Я завидую ему. Сейчас мы с Оливером равны: у нас идентичные должности, и мы сидим на одном и том же стуле. Но скоро, оглянуться не успеешь, он перешагнет на новую, весьма серьезную ступень и рванет вдаль. Он найдет себе место в большой жизни, потому что хорошо знает свое дело — и речь не о скачках по стремянкам в полузаброшенной книжной лавке.

Каждый вечер я прихожу ровно в десять и застаю Оливера за стойкой неизменно читающим: книгу с заглавием типа «Хранение и уход за керамикой» или «Атлас наконечников стрел доколумбовой Америки». Всякий раз я барабаню пальцами по темной крышке стойки. Он поднимает глаза и говорит: «Привет, Клэй». Всякий раз я сменяю его за стойкой, и мы на прощание киваем друг другу, как солдаты — как люди, которым очевидно положение друг друга.

Моя смена заканчивается в шесть утра — не самое удобное время для поиска приключений. Обычно я отправляюсь домой и читаю или режусь в игры. Я бы сказал, что расслабляюсь, но вообще-то ночные смены у Пенумбры совсем не напрягают. Так что я просто убиваю время, пока не проснутся соседи по квартире.

Мэтью Миттельбранд — наш приглашенный художник. Худой, как палка, бледный и живет по странным часам — даже страннее моих, потому что они менее предсказуемы. Зачастую мне не приходится утром дожидаться его пробуждения: наоборот, придя, я вижу, что он еще не ложился, корпя над новым проектом.

Днем (более или менее) Мэт трудится на ниве спецэффектов в «Индастриал лайт энд мэджик», в Президио[4], ваяет бутафорию и декорации для фильмов. Ему платят за придумывание и изготовление лазерных ружей и замков с привидениями. Но — и это по-настоящему впечатляет — Мэт не прибегает к помощи компьютеров. Он из вымирающего племени художников по спецэффектам, до сих пор работающих с ножницами и клеем.

Все время, не занятое работой, Мэт трудится над различными собственными затеями. Работает он с фантастическим усердием, час за часом, бросая время, будто сухие сучья в огонь, истребляя начисто, сжигая дотла. Спит он недолго и чутко, бывает, просто сидя в кресле, а то вытянувшись в позе фараона на кушетке. Сущий эльф из сказки или какой-то маленький джинн, только его стихия не воздух и не вода, а воображение.

Последний проект Мэта — самый масштабный, грозящий вскоре вытеснить и меня, и кушетку. Он уже захватывает гостиную.

Мэтрополис, как зовет его автор, сделан из коробок, банок, бумаги и пены. Это игрушечная железная дорога без самой дороги. Несущий ландшафт — крутые холмы, сотворенные из полистироловых упаковочных шариков, стянутых металлической сеткой. Он зародился на садовом столике, потом Мэт добавил еще два, разного роста, эдакие тектонические плиты. На настольной местности раскинулся город.

Модель футуристического пейзажа, сияющий и блистающий гиперполис, сделанный из оческов привычного мира. Изгибы в духе Фрэнка Гэри, вылепленные из гладкой оловянной фольги. Готические шпили и зубцы из сухих макарон. Эмпайр-стейт-билдинг из битого зеленого стекла.

К стене позади столов прилеплены фотки моделируемой натуры: распечатанные снимки музеев, соборов, административных башен и таунхаусов. Есть и панорамные виды, но в основном все же крупные планы: поверхности и фактуры, снятые Мэтом собственноручно. Частенько он встает перед ними, глядит, трет подбородок, оценивает и разбирает зерно и блеск, а потом воссоздает их в собственном уникальном лего. Мэт самые обычные материалы использует так виртуозно, что их исконное происхождение блекнет, и ты видишь только крошечные здания, которыми они стали.

На диване валяется черный пластиковый пульт радиоуправления. Я беру его в руки и щелкаю каким-то рычажком. Миниатюрный дирижабль, дремавший у притолоки, оживает и, гудя, плывет к Мэтрополису. Его хозяин умеет им управлять так мастерски, что легко причаливает к шпилю Эмпайр-стейт, но меня хватает лишь на то, чтобы врезаться в оконное стекло.