Всемирный следопыт, 1930 № 01 - Петр Оленин-Волгарь

Часом позже все сидели за «береговым» обедом и весело галдели, так как «дали рыбкам немного поплавать». Пошли разговоры, воспоминания, и кончили под вечер хоровыми песнями. Наконец пора было и на пароход отправляться. То ли стало тише к вечеру у рифов, то ли сказалось маленькое возлияние за обедом— только мы не пережили и половины прежних страхов, легко и быстро одолев тройной барьер.

VI. Удар весла.

Должны были сняться с якоря на следующее утро; утром ждали, что тронемся в полдень, но опять вышла какая-то заминка в машине. Команда тоскливо слонялась без дела; многие завалились спать. Прилег и я вздремнуть вместе с Чуриным. Мы занимали с ним одну из пустующих пассажирских кают. Но скоро раздался стук в дверь. Меня звали к капитану.

— Вы уже третьи сутки без дела слоняетесь, Ипатьев, — заявил он. — Так вот вам поручение. Я позабыл на берегу, у нашего привала свое ружье и судовой бинокль. Сегодня вечером мы снимаемся с якоря, и я поручил Трофимычу провести к берегу наш тузик. Он легко проскочит через рифы. Вот и отправляйтесь вместе с ним, да поскорее возвращайтесь.

Я с трудом подавил готовую показаться на лице тревогу и быстро пошел в свою каюту. Положил в карман браунинг, который казался в брюках простым портсигаром, и поделился с Чуриным своими подозрениями. Крепко пожал ему руку и убедительно просил ничего не предпринимать до моего возвращения.

Одного взгляда на боцмана было достаточно, чтобы обострить мою подозрительность. Его бледное лицо словно застыло в злобной судороге, а в красноватых воспаленных глазах пробегал какой-то дикий огонек. Я взялся за весла, а Трофимыч за руль. Минут десять я молча греб. Вдруг боцман порывисто встал, поднял крышку с кормового ящика, вытащил оттуда бутылку рома и опрокинул ее кверху донышком. «Да Трофимыч просто нализался», — подумал я с облегчением. Однако он мог хлебнуть и для храбрости, чтобы на что-то решиться в нужный момент. Надо держать ухо востро, чтобы не попасть впросак.

Не прошли мы и трети пути, как в воздухе потянула какая-то холодная струя, а через минуту я заметил легкую прозрачную дымку тумана, который начал расстилаться по бухте.

— Трофимыч, нам придется повернуть обратно, — сказал я. — В тумане мы обязательно напоремся на рифы.

— Да, в тумане не пройти, — послышался ответ. — Ставь-ка парус, чтобы поскорее добраться до парохода.

Я послушно встал, распутал фалы и только начал вставлять в гнездо мачту, как вдруг какой-то внутренний голос приказал мне быстро обернуться. За моей спиной с высоко поднятым веслом стоял боцман. Едва я подался в сторону, как со свистом опустилось направленное на мою голову весло. Удар пришелся по руке, и, хотя я успел ухватиться за весло, но силой удара был выброшен за борт. Грузно шлепнулся в воду, не выпуская весла. Когда же, задыхаясь, кашляя и протирая глаза, я вынырнул на поверхность, шлюпка, была уже в десяти шагах от меня. Одной рукой держась за весло, я отчаянно заработал другой, но ветер относил шлюпку, а боцман вставил в уключину другое весло и уже сделал несколько ударов.

Я умолял его не бросать меня на верную смерть, повернуть обратно шлюпку. В ответ слышалось только ровное чавкание весел, а когда он отплыл от меня шагов на тридцать, то перестал грести и вставил мачту, чтобы воспользоваться усилившимся ветром. Шлюпка медленно уходила в молочный туман. Некоторое время маячил темным пятном парус, затем скрылся и он.

Я остался один, обреченный на гибель. Держась за весло и вглядываясь в обступившие меня со всех сторон потемки, чувствовал, как сердце захватывает холодный ужас. На что я мог надеяться и чего ожидать? Либо выбьюсь из сил и топором пойду ко дну, либо меня перемелет на рифах, либо же, наконец, мною полакомится одна из тех прожорливых тварей, которые вертелись в бухте у кормы «Кронштадта». Последняя перспектива меня особенно пугала…

Думаю, что пробыл в воде не более получаса (хотя мне казалось, что с момента моего падения прошло уже много ужасных часов), когда услышал медленно приближавшийся рев первого рифа. Ближе и ближе. Все окружающее исчезло, перестало существовать за исключением рифа. Словно из всех органов чувств у меня сохранился только один слух, чтобы замечать надвигавшийся грохот. Утратилась всякая оценка времени. Минута растягивалась в вечность, наполненную зловещим воем.

Дальше я смутно помню, как кто-то резко вырвал из моей руки весло и нанес мне злобный удар по затылку. Хотел крикнуть, но захлебнулся и потерял сознание…

VII. Пассажир погибшего корабля.

Как я не разбился о каменные гряды тройной линии рифов? Какая прихотливая волна трижды пронесла меня через коридоры, а не заткнула мною какую-нибудь расселину рифа, не втиснула в. нее растерзанный мешок с переломанными костями? Каким образом очутился я на берегу целым и невредимым, лишь с распухшим затылком? Редкое, исключительное стечение обстоятельств!

С трудом поднял я отяжелевшие веки. Отчаянно кружилась голова и тошнило. Перевел глаза с ясного солнечного неба на лазурные вершины гор, а потом взглянул на бухту, где неумолчно ревели рифы. Разом вспомнил все и с тупым равнодушием перебрал в памяти всю последовательность событий. Наконец быстрее заходила в жилах кровь, и мало-по-малу проснулась воля к жизни.

Вытянулся, потом приподнялся на локтях и попытался встать на ноги. Не удалось: потемнело в глазах и в голове отчаянно загудело. Сидел, оглядывался и соображал. Опять стошнило. Снова пытаюсь подняться. Меня качает, но все же остаюсь на ногах. Вся бухта передо мной как на ладони, но парохода нет. Решаю взобраться на ближайшую скалу и взглянуть оттуда.

Однако не сделал я и пятидесяти шагов, как меня снова качнуло, и я удержался от падения, только прислонившись к высокому камню. Отдышался, оправился и хотел было пуститься в дальнейший путь, когда взгляд мой упал на бочонок с водой и мешок с провизией. Значит впопыхах их позабыли захватить. Жадно потянулся к кружке, дрожащей рукой налил ее до краев и выпил одним глотком. Почувствовал во рту сильный винный запах: очевидно кто-то оставил в кружке ром. Это дало мне новые силы.

Солнце уже близилось к закату, когда я сидел на вершине горы и напряжённо всматривался в спокойную гладь океана, расстилавшуюся за бухтой. «Кронштадта» не было. Целая вереница мучительных догадок пронеслась в моей голове. Я не мог примириться с мыслью, что меня бросили здесь надолго, а может быть даже совсем. Я ждал, что вот-вот в заливе покажется шлюпка или раздастся где-нибудь голос высланных за мной людей. Наконец потух и этот слабый огонек надежды. Подавленный и убитый, спустился я к берегу, где мое тяжелое настроение еще больше обострил унылый вид выкинутого на берег парусника. Теперь со всех сторон к нему тянулись морские птицы, словно оплакивая погибших печальными криками. Мне пришло в голову, что я смогу найти на ночь пристанище в разбитом судне.

Солнце зашло, начался отлив, и кормовая часть судна высоко поднималась над песчаной отмелью, отделявшейся от берега узким мелким заливчиком. Я перешел вброд заливчик, и когда очутился у кормы, она поразила меня своей неожиданной величиной. Такое впечатление производит любое судно, когда оно извлечено из родной ему стихии. Особенно в потёмках. Два полусгнивших каната спускались с кормы и чуть раскачивались ветром. Оба они могли свободно выдержать тяжесть одного человека. К более тонкому канату я привязал захваченный мной мешок с провизией и бочонок, ухватился обеими руками за более толстый и начал взбираться на корму. Задача оказалась не из легких. Когда же очутился на палубе, то нашел ее более опрятной, чем ожидал. Вследствие наклонного положения кормовой части судна птичий помет скатывался в море.

Прежде всего заглянул сквозь разбитое окошко в кают-компанию. Бледный лунный свет, проникавший сюда сквозь верхний люк, освещал безотрадную картину полного разрушения. Огромный стол, занимавший всю середину каюты, целиком был занят гнездами бакланов. Птиц встревожил поднятый мною шум, и они беспокойно поднимали голову, испуская жалобные крики. Птицами же были заняты все боковые лари и ящики. Словом, решительно все, начиная с висячей лампы и вплоть до стоявшей у разбитого пианино табуретки, белело птичьими телами, а палуба была густо устлана грудами рыбьих костей и отбросами. Одуряющее зловоние резко ударило в нос.

Раз мне не оказалось места в кают-компании, я отправился на дальнейшие поиски. В конце коридора подошел к маленькой двери и заметил, что она не была плотно закрыта, однако в ее узенькую щель не мог бы пролезть даже буревестник. Когда распахнул эту дверь, то облегченно вздохнул, найдя сухое чистое помещение. Здесь было довольно темно, и через косое окошко только узкая полоса лунного света заливала часть палубы.