Тысяча порезов - Энн Малком

прекрасно зная свою судьбу, если мне что-то не понравится, — сказал он, откидываясь на спинку кресла. — Ты достаточно взрослый человек, чтобы любить мою дочь. И моя дочь, находящаяся с таким парнем, как бы мне это ни было ненавистно, тоже кажется достаточно взрослой, — вздохнул Дон. — Просто знай, дитя, если хочешь жить с ней, то ты становишься моей семьей. Все члены моей семьи являются частью семейного бизнеса. Все твои мечты стать врачом, адвокатом, да кем угодно, черт возьми… они исчезнут. Ты не получишь жизни вне семьи, ты не заберешь у меня мою дочь.

Так оно и было. Именно это должно было произойти. Я понимал это уже много лет. В другой жизни мне бы хотелось быть кем-нибудь обычным. Хотелось бы помогать людям и в то же время зарабатывать хорошие деньги. Я хотел бы убежать как можно дальше от своего прошлого и бедности.

Работая на Каталано, я не буду бедным, в этом я был уверен. Только с ними у меня будет достаточно денег, чтобы купить машину, сводить Изабеллу за мороженым, накопить на кольцо.

В моем будущем будет величие. Богатство. Но еще там будет насилие. Дон хочет привлечь меня в свои ряды, убедиться, что я предан делу. А у меня не было никаких иллюзий. Мне придется причинять людям боль. В конце концов, скорее всего, мне придется лишить себя свободной жизни.

Это тоже не беспокоило. Что-то внутри меня понимало — я все равно никогда бы не стал гребаным врачом или адвокатом. Моему воспитанию не хватало любви, доброты. И это что-то во мне пробудило. Или убило.

Если бы не встретил Изабеллу в таком юном возрасте, я был бы совершенно другим человеком. Мной бы овладели гнев и обида. Я бы разрушал все на своем пути. Людей. Ни за что на свете я бы не закончил школу с пятерками. Нет, она спасла меня.

— Я не планирую никуда ее забирать, сэр, — ответил я, вздернув подбородок, не сводя с него глаз, чтобы он мог увидеть в них правду. — У меня нет никаких стремлений, кроме как быть мужчиной, достойным ее.

Дон продолжал рассматривать меня.

— Это, сын мой, правильный ответ. — Он сложил руки вместе. — Теперь нам нужно купить моей дочери кольцо. И достать тебе пистолет.

Вот и все.

Теперь я часть семьи.

Так просто.

Самое трудное наступит позже.

Очень много крови.

Изабелла

Сегодняшний день

Папа вошел в мою комнату, когда я готовилась к вечеринке по случаю моего дня рождения, его глаза блестели, все его жесткие морщины разгладились.

Кристиан поговорил с ним.

И он не сердился. На его руках не было ни крови, ни синяков на костяшках пальцев, хотя я и не ожидала, что они там будут. Хотя знала, что мой отец известен как безжалостный, я слышала шепотки от людей вокруг. И не сомневалась, что мой нежный, любящий папа был способен на многие из тех ужасных вещей, о которых твердили люди, но также знала, что он никогда не причинит вред Кристиану.

Потому что мой папа знал меня. У нас с ним была связь с тех пор, как я себя помнила. Я была его первым ребенком. Лоренцо был его сыном, человеком, который в конечном итоге возглавит семейный бизнес, когда достигнет совершеннолетия, но я была его luce dei mie occhi — светом его глаз.

Мой отец не отвергал меня как дочь, не говорил, что я бесполезна в бизнесе, в котором всей властью обладали мужчины, передаваемой от отца к сыну.

Нет, он проводил время со мной, посещая мои многочисленные чаепития в детстве, изящно потягивая воздух из пластиковых чашечек. Позже мы катались верхом после того, как мне купили пони, Корицу. Он обнимал меня, когда Корица умерла. После школы я частенько сидела в его кабинете, на диване, молча делала домашнее задание, пока тот работал на своем компьютере.

Он водил меня за молочными коктейлями, когда мне было грустно, или когда чувствовал, что мне одиноко в огромном особняке, в котором я выросла.

Дон был первым, кому я рассказала о встрече с Кристианом. У него не сжалась челюсть или кулаки, не было никакой ярости, которые можно было бы ожидать от босса мафии, когда его тринадцатилетняя дочь объявила, что у нее есть парень.

Мой отец задавал вопросы мягко, с неподдельным интересом, относился к моим чувствам к Кристиану так, словно они были законными, а не каким-то подростковым увлечением, как могли бы подумать многие родители.

После того как он много-много минут слушал, как я рассказываю об этом мальчике, он один раз кивнул и заявил, что должен с ним встретиться. Опять же, за ужином на следующий вечер, когда Кристиан был одет в рубашку и галстук, чисто вымытый, готовый прыгнуть ради меня в логово льва, папа был почтителен и спокоен. Не было никакого дробовика, вошедшего в поговорку или что-то в этом духе. Хотя мои дяди, Марко и Доминик, тоже присутствовали на ужине, и я прекрасно понимала, что они оба вооружены. Оба мужчины были рядом еще до моего рождения. Марко завязывал мне шнурки на ботинках, лечил поцарапанные коленки и иногда посещал чаепития с папой. Доминик не посещал никаких чаепитий. Не вытирал мои слезы, когда я царапала колено. Он был лишь тенью, которая следовала за мной на протяжении многих лет. Я всегда его боялась. Его глаза были жесткими, мертвыми, и он никогда не улыбался.

Вот почему я была удивлена, что ни один из мужчин почти не разговаривал во время первого ужина с Кристианом. Я ожидала, что Марко задаст шквал вопросов, слегка угрожая ему. Потому что он, возможно, был весельчаком, но также был опасен. Это все, что я знала. Думала, что Доминик сделает все, что в его силах, чтобы запугать Кристиана, потому что он обожал, когда люди его боялись.

Если кто-то и задавал колючие, граничащие с враждебностью вопросы, так это моя мать… с которой я отказывалась разговаривать в течение нескольких дней после ужина. Она всегда была более критична к Кристиану, к нашим отношениям, но в конце концов пришла в себя, после многочисленных споров. Эти споры решил папа, который всегда хотел мира в своем доме.

Хотя я обожала свою маму и ценила ее силу и преданность нашей семье, я не побежала к ней, вернувшись домой из отеля после того, как потеряла девственность и надела кольцо, которое обещало вечность. На самом деле я активно избегала ее. Мы не были близки, как