Стерегущие золото грифы - Анастасия Перкова

где отощавший скот пощиплет нежную молодую траву, а промерзшие до костей люди отогреются под весенним солнцем.

– Разве вы не живете здесь всегда? – удивленно спросил Темир Дочку Шаманки, когда стан загудел пчелиным роем, собирая вещи и радостно предвкушая спуск с плато.

– Нет, глупый, – прыснула она в рукав. – Там, внизу, летом есть сочный корм для скота и прохладная таежная тень. Так хочется вдохнуть запах исполинских кедров! А здесь что? Ветер, один непрекращающийся ветер, скука и тоска. Да солнце днем будет сжигать заживо, вот увидишь. А ночами все тот же холод.

Предав земле своих мертвых, коих за ту зиму оказалось пятеро, тронулись люди в обратный путь. Медленно, обремененные бестолковыми овцами и табуном коней. Да еще женщины, дети, старики – все верхом. Они оставили позади пустые зимники, приторочив к седлам мешки с домашней утварью и постелями, да у каждой семьи был переносной войлочный аил, с красными узорами по белому. Аилы расставляли не всегда, чаще спали под открытым небом, чтобы сберечь время.

– А одежда какая есть – вся на нас. Меньше груз лошадям, – смеялась Дочка Шаманки, придерживая скакуна, которому невмоготу был такой неторопливый шаг.

Клочьями вылинявшие овцы останавливались всякий раз, когда находили хоть немного молодой травы. Они тупо смотрели на орущих погонщиков, неспешно перекатывая челюстями сочный комок. Дочке Шаманки, по всей видимости, задержки в пути были так же невыносимы, как и ее коню, поэтому она каждый раз принималась с воодушевлением помогать взрослым, нещадно лупя плеткой облезлые спины замешкавшегося скота. Словно злой дух гнал ее прочь с Укока.

Темир ехал с ней вместе, держась за хрупкую талию и чувствуя пальцами, сколько силы и ловкости в тонком теле. Вот они уже были на той самой тропе, которая вынуждала караван вытянуться длинной цепочкой. Несколько овец с жалобным блеянием сорвались в ущелье.

– Йа! – послышался сзади звонкий крик, и их обогнал нескладный темноволосый подросток, едва не отправив вороного коня в пропасть.

– Что делаешь? – возмутилась Дочка Шаманки. – Убьешься!

Он обернулся через плечо, отпустив поводья. На его лице, чем-то похожем на лицо Дочки Шаманки, появилась самодовольная ухмылка, но глаза пылали диким отчаянным огнем, непонятным маленькому Темиру.

– Хороший конь ни с того ни с сего в пропасть не прыгнет, – ответил смельчак. – Он знал, что пройдет, поэтому пошел. А ты осторожнее держись, а то как бы каанская дочка не свалилась вслед за овцами.

– Я – воин, – пискнул Темир, задрожав от ярости и бессилия.

– Ха, воин, – усмехнулся паренек. – За женскую юбку держишься. Наши все рождаются сразу на лошадиной спине. Ходить еще не умеют, а уже в седле сидят.

– Перестань немедленно, – оборвала паренька Дочка Шаманки. – Темир – гость, нельзя так с ним говорить.

Они долго молчали и смотрели друг другу в глаза. Темиру было любопытно, какое у Дочки Шаманки сейчас лицо. Он никогда не видел, чтобы она сердилась, но живо представил, как сдвинула к переносице густые черные брови. Лицо нахального паренька смягчилось, и он отвернулся, не отвлекаясь больше от дороги.

Темиру понравились обитатели Укока, к тому же они приняли его как своего. Укокцы много рассказывали ему, учили разным занятиям, добродушно посмеиваясь над его неудачами, и были дружным народом. Но этого паренька Темир выделял из всех. Он больше молчал, редко смеялся и не упускал возможности поддеть Темира, напомнить, что он здесь чужой, или просто бросить в него снегом. А еще Темир заметил: тот был единственным другом Дочки Шаманки. Они часто уезжали вместе пасти скот или просто убегали куда-то вдвоем. В остальное время паренек ходил за ней незаметной тенью.

– Что он так? – зло шептал Темир, комкая пальцами белую рубашку Дочки Шаманки. – За что он меня не любит? За что? Раз он твой друг, раз я тебе нравлюсь, то и ему должен. Разве нет? Нет?

– Сложно объяснить, – мягко ответила она. – Он хотел бы, чтобы вокруг меня никого не было. Чтобы только ему улыбалась. Поэтому его злит, что мы с тобой подружились, Темир. Да только у меня и так нет никого, так что его ревность напрасна.

Недетская горечь была в этих словах, но Темир не понял до конца ни чувств ее, ни слов.

– Я вырасту и убью его, – сказал он.

– Не надо, маленький, – засмеялась Дочка Шаманки. – Если ты его убьешь, я стану плакать.

– Ладно, – тут же сдался Темир. – Тогда я убью великана Адыгана и его голову принесу, чтоб всем показывать. Тогда никто смеяться не станет и каанской дочкой называть не будет.

– Вот это дело. Да перестань же щипать меня за бока!

– Я поеду, отец! – твердо сказал Темир.

– Нечего тебе там делать, – возразил тот в очередной раз. – Неотесанные пастухи – что это за компания для моего сына?

– Они – твой народ! – негодовал Темир. – Наша семья властвует над ними, так не должны ли мы лучше их узнать? И не думай, что они хуже нас. Мы сидим на месте и жиреем, а там – опасность на каждом шагу.

– Вот именно, опасность на каждом шагу. Поэтому тебе там делать нечего. В первый раз по делу посылал тебя, теперь дела никакого нет.

– Там настоящие люди живут, отец. Там каждый может и за овцой уследить, и хищника стрелой сразить. Как я стану великим воином, мира не видя, людей не зная? Сколько сидеть у твоего очага?

Отец устало прикрыл глаза рукой.

– Ты как ребенок. Какие воины? Зачем они нам? Или в голодной степи мы, где все проглядывается вперед на два дня пути? Бурные потоки – наши воины, горы – наши стражи. Нет здесь врагов. Только кто из наших племен может взбунтоваться. Но что с ними тогда делать – этого тебе нищие кочевники не подскажут. На то я и учу тебя мудро править, чтобы не допустить такого.

– Отпусти. Есть же кроме меня у тебя сыны, не единственный я, – взмолился Темир. – Не то убегу и не вернусь. А отпустишь – через зиму возвращусь.

– Не единственный, – передразнил отец. – Раз трое наследников, так можно их и не беречь? Выдумал. Где ты найдешь-то их, своих бродяг?

– Найду. Один из охотников недавно их встречал. Сказывал, менять приходили войлоки на пушнину. Догоню еще.

– Ступай, несчастье. – Отец отмахнулся. – Жил бы как люди. Куда тянет тебя вечно? Сгинешь.

– Не сгину! – весело воскликнул Темир, бросившись наружу – седлать коня.

– Стой! Передай же их Зайсану, задолжал он дань мне за два года! – крикнул вдогонку отец и покачал головой. – Нет, такому наследнику народ нипочем не доверишь…

Девять зим минуло после возвращения с Укока. Теперь Темир мог скакать верхом без седла, без рук, удерживаясь одними только крепко сжатыми бедрами. У него был свой конь и, разумеется, все полагающееся мужчине оружие: прочный боевой лук, приличный запас стрел – простых деревянных и с костяными наконечниками. В петле, пришитой к поясу штанов, висел хорошо заточенный чекан[13], дорогое железо которого отливало голубым цветом, как и лезвие кинжала в деревянных ножнах. Темир уже не так верил в существование Адыгана – каан-кереде ли на руке привел мысли в порядок, или он просто повзрослел. Но Темир помнил давнюю обиду на грубого мальчишку, а ночами, в полудреме, видел, как скачет на своем коне Дочка Шаманки и ее черные волосы летят по ветру, укрывая землю непроглядной тьмой.

Темир нагнал племя на исходе второго дня пути. Вечер был душным, в воздухе стоял тяжелый запах густо цветущих трав. Меж деревьев уже подрагивали огни первых костров там, где, насколько помнил Темир, заканчивался лес и начиналась россыпь небольших рыбных озер. Слышались людской смех и фырканье утомившихся за день лошадей. Темир ударил коня пятками, предвкушая отдых и ужин.

В животе громко заурчало, но от чувства голода Темира отвлекло воспоминание о молодом кайчи укокского племени, которого он мечтал послушать. Часто вечерами, чтобы отогнать ночных духов, сказитель настраивал свой топшур