Кипрей-Полыхань - Владислав Бахревский

«Это чтоб кино показывать!» — обрадовалась Настя Никитична.

И тотчас забеспокоилась, почему же все открыто. Возле доски заметила дверь. Тоже не заперта. Учительская. Просторная комната. Глобус на столе. Карты на шкафах. Шкафы стеклянные, в них чучела, коллекции жуков, бабочек, морских животных, окаменелости, гербарии.

«Надо обязательно сказать председателю! — совсем разволновалась Настя Никитична. — Это хорошо, когда людям своего села доверяют, но ведь такие коллекции — пожива туристу. А Кипрей–Полыхань туристы навряд ли обходят стороной…»

Приперев дверь школы щеткой, Настя Никитична постояла на крыльце, раздумывая, пойти ли ей ко Дворцу культуры — до него шагов сто — или пойти налево, к реке, звенящей детскими голосами.

«Пойду к своим!» — решила Настя Никитична.

Речка была под обрывом. Настя Никитична все еще не видела ребятишек, но вдруг услышала — кричат. Отчаянно, сразу все. Бросилась не чуя ног, а на самом обрыве подзадержалась, чтобы осмотреться.

Внизу стайка мальчиков и девочек. Окружили маленького, ругают. Значит, обошлось. Настя Никитична перевела дух, села в траву.

— Васька ты, Васька! — отчитывала старшая девочка виноватого. — Ведь голову на плечах носишь! Вот для чего только? В пескаря он обернулся! А если щука? Слопает — и пропал. Уж не спасешь слопатого.

Мальчик поднял голову, и Настя Никитична узнала своего провожатого.

— Щуки не было! — оправдывался Васька. — Щуренок в траве стоял. Я ему еще брюхо снизу пощекотал.

— Он щуку щекотать взялся! — охнула старшая девочка. — Так вот же тебе! Вот же тебе!

Посыпались шлепки. Васька заныл.

— Ступай домой! — зашумели на Ваську мальчишки. — И больше с нами на речку не просись. Не возьмем! Щуренка он щекотал! Обернись щукой, тогда кого хочешь щекочи. Или хоть ершом.

— Я больше не буду! — басом заревел Васька.

Ребята примолкли.

— Ладно, — сказала старшая девочка. — Простим на первый раз, но сегодня больше купаться не будешь. Сиди на берегу. Айдати в воду!

Настя Никитична не хотела, чтоб ее заметили, легла, раздвинула траву. Мальчишки и девчонки с разбега один за другим сыпались в реку. Они подбегали к насыпной горке, подпрыгивали, выкрикивали непонятное и в воздухе обращались в рыб.

— Да, это мои, — прошептала Настя Никитична, не в силах отвести глаз от реки.

А по реке сигали, отрываясь от воды поди на целый метр, серебряные рыбы.

Васька — провинившийся, белобрысый, ключицы торчат — сидел, обхватив колени, глядел, как резвились друзья.

Вылез на берег огромный, зеленый от старости рак. Настя Никитична хотела крикнуть Ваське: «Поберегись!» Но рак отряхнулся, превратился в деда, стянул поясом вязанку корешков, взвалил ношу и пошел тропинкой… к школе.

«Уж не сторож ли?» — подумалось Насте Никитичне.

— И вы во все это верите?

Настя Никитична вздрогнула, вскочила. Перед ней стояла девушка в замшевой куртке, в замшевой юбке много выше колен, в сапогах–чулках и в красной косынке.

— Товарищ Федорова, — подала девушка руку.

Настя Никитична пожала.

— Слабая у тебя рука, товарищ! — сделала Федорова замечание и раздавила руку бедной Насте Никитичне, та даже присела.

— Вы что?!

— Нам надо быть сильными. Это миф, что с предрассудками покончено. Они налицо. Вот я и спрашиваю тебя, товарищ: веришь ты во все это или отрицаешь?

Настя Никитична опешила.

— Я, конечно, отрицаю. Я на крик сюда прибежала. Тут мальчик Вася превратился в пескаря, и его щука чуть не проглотила.

Товарищ Федорова подошла к обрыву, и тотчас веселье на реке смолкло. Дрожащие, закупавшиеся мальчики и девочки выбирались из воды, сбивались в тесный круг возле трех–четырех горящих щепок, которые зажег Вася.

— Тебе небось рыбы мерещились? — спросила товарищ Федорова. — Все это чистый гипноз. Можешь мне поверить. Сама лекцию читаю: «Сон и сновидения». Тут много мастеров! Они в старое время жульничеством жили, так сказать, использовали с целью наживы темноту масс — знахарили. Я даже статью готовлю в центральный журнал «Наука и религия»…

Настя Никитична, жалея будущих своих учеников, слушая, помаленьку отходила от реки, и товарищ Федоровой тоже пришлось устремиться следом.

Она была страстно увлечена беседой, в которой Насте Никитичне отводилась роль слушателя. Пришли ко Дворцу культуры.

— Прошу ко мне! — пригласила товарищ Федорова, указывая на дверь между четвертой и пятой колоннами и одновременно на плакат над дверью. Белым по красному гласило: «Только в социалистическом обществе исчезнут всякая религия и всякие предрассудки».

— Держим первое место по антирелигиозной пропаганде, — скромно бросила товарищ Федорова. — В области! Между прочим, плакаты писали сами колхозники. Многие тексты не из спецлитературы, а, так сказать, гражданственное творчество масс.

Они вошли в вестибюль, отделанный розовой мраморной крошкой. У гардероба останавливал плакат:

Воспаленной губойприпадии попейиз рекипо имени факт.

В фойе, где ставили елку и танцевали, читалось: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой».

Стены фойе были завешаны графиками достижений, и здесь же был стенд творчества деревенских мудрецов.

«Крик совы вовсе не призыв духов, которые зовут на кладбище», — прочитала Настя Никитична. — «Черный кот — животное, а не черт», «Много свершалось в старину зол, вырвем из памяти осиновый кол».

— По–моему… — покачала головой Настя Никитична.

— Проверено и утверждено. — Федорова решительно выставила ладонь. что на языке жестов означало: помалкивай. — Значит, так. До вечера я занята, готовлюсь к лекции: «Зарубежный танец–модерн, его бездуховность и безликость». С демонстрацией. А потом потанцуем наши танцы, боевые, проверенные эпохами. Жду! Кстати, как твое имя, товарищ?

— Товарищ Веточкина.

— Товарищ Веточкина, я верю, ты будешь маяком в моей культурнической работе… На какую должность назначена?

— Буду учить детей! — прокричала Настя Никитична, потому что товарищ Федорова запустила магнитофон и, сжимая брови от негодования, слушала свежего гения Пита Микиту, которого вечером ей предстояло испепелить словом.

«Да, конечно, — думала Настя Никитична, по мягкой, невытоптанной стежке шагая на свою вишневую улицу, — самопрыгающие чемоданы, летающие дети — предрассудок. Наследие прошлого». Но быть с Федоровой заодно ей никак не хотелось. Она вышла на зады усадьбы бабы Дуни, постояла у плетня, поморгала на лужок левым, правым и обоими глазами. Ничегошеньки не произошло, и Настя Никитична нисколько этому обстоятельству не обрадовалась.

На краю деревянного корыта сидела сойка. Птица дернула головой на звук отворившейся калитки, подняла в удивлении крылья, раздумывая — улететь, не улететь, и все‑таки полетела, синяя, волшебная… Настя Никитична вздохнула и, чтоб совсем не расстроиться, зашла в баню, подняла доску. Из подполья тотчас выпрыгнула жаба с листом мать–и-мачехи. Поглядела на учительницу грустными черными глазами и повернула лист теплой, материнской, стороной.

Настя Никитична закрыла за жабой доску и, повеселевшая, пошла домой — помогать бабе Дуне готовить ужин для гостей.

Но баба Дуня стряпать не стряпала, горницу не драила, сидела на завалинке и пряла пряжу… из тополиного пуха.

— Для внучки. Она у меня на Камчатке живет.

— У вас дочь или сын?

— Дочки у меня. Пять дочек. Все в городе. Нагляделись телевизора — и хвост трубой. Одна на лайнере, стюардессой, — эта ногами вышла; другая посообразительней — в женской парикмахерской, но тоже на виду. Очередь к ней. Наташка и Верка — близнецы — учились больно хорошо и теперь в конструкторском бюро загорают.

— Загорают? Как это?

— А уж не знаю как. Сами рассказывали: загораем, мол. Ну а младшая — молодец. Нашей породы. В вулкане огненную кашу мешает. Не спрашивай, как и что, я в ихних делах не понимаю… Но вот года два, никак, или три читаю в газете: на ровном месте гора у них, на Камчатке, вспухла. Огнедышащая. Думаю, ее эта дель. Там ведь Север! А она, младшенькая наша, человек душевный и выдумщица. Подтопить, видно, захотела…

— Баба Дуня, я в магазин пойду, куплю чего‑нибудь к вечеру, — тут Настя Никитична замялась, — белого или красного?

— Не–ет! — Баба Дуня даже головой затрясла. — Насчет этого мы категорически.

— Тогда чего‑либо вкусненького?

— Много ты в нашем магазине купишь! О пряники зубы сломаешь, а маслины мы не потребляем.

— Как же быть?

— Ну а чем бы ты хотела гостей попотчевать?

— Икры бы черной баночку или, лучше, красной. Крабов бы. Цыплят табака. Кофе черного… Ну, торт. Киевский. И котлеты тоже можно — по–киевски. Харчо, солянку сборную… Пельмени еще можно, бефстроганов… Еще бывают кальмары консервированные.