Подземный факел - Анатолий Стась

Тяжелый «студебеккер» мчится навстречу солнцу, клонящемуся к горизонту. Пронизав ветви деревьев, солнечные лучи упали на ветровое стекло кабины. Водитель, парень лет девятнадцати, с погонами сержанта на новенькой, еще не слинявшей гимнастерке, прищурил глаза от прикосновения ярких зайчиков.

В низине стало темнее. Лесная чаща подступила вплотную к дороге. В кабине повеяло запахами дубовой коры, прелых листьев и еще чем-то пьянящим и терпким, как хмель.

Водитель бросил на сиденье пилотку, расстегнул воротник, придерживая одной рукой баранку, высунулся из кабины. Ветерок растрепал его волосы, охладил щеки. Сержант с интересом посмотрел вперед. Ему впервые пришлось ехать этой дорогой. Большая птица, вспугнутая шумом машины, взмахнула крыльями и взметнулась ввысь, к вершине скалы. Следя за ее полетом, сержант на мгновение отвлекся от шоссе, а когда снова устремил взгляд вперед, невольно нажал на педаль тормоза. «Студебеккер» резко замедлил ход. Перед машиной, пересекая дорогу, будто принюхиваясь к земле, неуклюже переваливаясь на куцых лапах, бежал медведь.

На лице сержанта мелькнула улыбка. Громкий автомобильный сигнал разорвал тишину и покатился к скалам. Незнакомый звук подтолкнул медведя, зверь испуганно рыкнул, ломая ветви, бросился в заросли.

Неожиданная встреча с редким обитателем Карпат, наверное войной загнанным в лесное предгорье, вернула сержанта к недавним мыслям. Лицо у парня помрачнело, на лбу обозначились морщины.

Всякий раз, когда сержант начинал думать о том, как сложилась его армейская жизнь, у него портилось настроение. Его друзья-ровесники, вместе с которыми он переступил порог военкомата как только была освобождена от оккупантов Полтавщина, шагают уже по чужой земле, бьют фашистов, неудержимо гонят врага. А он, неудачник, пороху и не нюхал. Раньше гордился своим шоферским удостоверением, теперь же ненавидел его. Не мог простить себе той минуты, когда еще до войны, семиклассником, записался в школьный автокружок. Не было бы того кружка, все, конечно, сложилось бы иначе. Зачислили бы в артиллерию или в саперы, пусть даже в пехоту, и был бы он теперь, как другие, на фронте. Правда, и с его специальностью не все вот так, как он, возят на интендантский склад тюки солдатского белья, ящики с концентратами да бочки с селедками, гоняют машины через перевалы, давно уже оставшиеся в тылу, за сотни километров от переднего края. Есть, конечно, водители, не ему ровня, во фронтовых автобатах. А его служба так себе, обычная работа, как у шофера райпромкомбинатовской полуторки. Тихо. Спокойно. Одним словом — тыл.

Сержант швырнул окурок в окно кабины. Внимательнее стал всматриваться вперед.

Темнело. Над землей поднимался туман, клубился у скал. Скалы и деревья над ним, казалось, повисли в синеватом вечернем воздухе, приподнятые чьей-то сильной рукой.

Машина громыхнула колесами на деревянном настиле моста, переброшенного через горный ручей, рассекая фарами молочную пелену, нырнула в узкий коридор ущелья.

Впереди возникли две расплывчатые нечеткие фигуры. По одежде сержант угадал военных. Один, с автоматом на груди, стоял на середине шоссе, широко расставив ноги; другой, высокий, в длинной плащ-палатке и офицерской фуражке, махнул рукой.

«Вот и попутчиков встретил. Веселее будет».

Не глуша мотора, сержант приоткрыл дверцу кабины. Офицер ступил на подножку. Водитель разглядел широкое загорелое лицо, из-под козырька фуражки темнели глубоко запавшие глаза.

— До Верхотурья подбросишь, приятель?

Солдат в ватнике молча крутил цигарку. Одежда на обоих была мокрая от росы, забрызгана глиной, на сапогах налипли комья грязи и прелые листья.

Водитель с готовностью подвинулся:

— До Верхотурья можно. Садитесь.

— Втроем поместимся?

— А почему нет? Кабина просторная.

Зашелестела плащ-палатка, офицер тяжело опустился на сиденье. Солдат пристроился с краю, поставив автомат между колен.

Сержант изредка поглядывал на пассажиров, ожидая, пока кто-нибудь из них заговорит первым. Но они сидели неподвижно, не обращая внимания на водителя, словно его и не было рядом. Офицер дремал, втянув голову в плечи. Его фуражка с красным околышем покачивалась, когда машину бросало на выбоинах. Солдат тоже притих в углу кабины.

Поняв, что пассажиры не имеют намерения начинать разговор, сержант обиженно сжал губы, подчеркнуто внимательно стал наблюдать за белой полоской света, бежавшей впереди машины. Постепенно снова углубился в свои мысли…

Грубое прикосновение руки к плечу вернуло водителя к действительности. Не поворачивая головы, офицер сказал:

— Останови.

— Что? — удивился солдат. — До Верхотурья еще далеко.

— Останови машину, говорят тебе! — зло сказал пассажир, и резко всем корпусом повернулся к водителю. Плащ-палатка на нем распахнулась, и сержант увидел под ней замызганную серую куртку и треугольную кобуру пистолета на животе. Из-за спины офицера солдат ткнул водителя автоматом в бок.

— Тормози, собака! Ну-у-у!

Еще не уяснив как следует, что происходит, но почуяв опасность, водитель рванул машину вперед. В тот же миг жесткие пальцы клещами сжали его шею. Удар в грудь отбросил сержанта назад, на спинку сиденья, голова стукнулась о металлическую стенку кабины. Перед глазами поплыли фиолетовые круги. Машина, потеряв управление, вильнула в кювет.

Оттолкнув офицера, солдат перехватил баранку. «Студебеккер», едва не врезавшись в дерево, чиркнул бортом ствол граба, круто развернулся и стал поперек шоссе. Солдат быстро выпрыгнул из кабины, щелкнул предохранителем автомата.

Твердыми костлявыми пальцами мужчина в плащ-палатке сдавил горло водителя, ругаясь сквозь зубы. Сержант чувствовал, что силы оставляют его, но продолжал вслепую бить кулаком по склоненному над ним, злобно перекошенному лицу. Вдруг офицер взвыл по-звериному и дернул к себе руку: зубы сержанта впились ему в кисть. Поджав ноги, водитель ударил его ногой в живот. Судорожно хватив ртом воздух, мужчина в плащ-палатке вывалился из кабины вниз головой.

Ладонь ощутила холодную полировку приклада. Ломая ногти о железо кабины, сержант выдернул зажатый сиденьем карабин, рванул затвор.

Дослать патрон он не успел. Горячая вспышка выстрела ослепила глаза. Скалы над дорогой зашатались и рухнули вниз…

— Готов! — Перебросив автомат в левую руку, солдат отступил на шаг от кабины, повернулся к своему напарнику. Тот сидел у колеса, согнувшись и прижимая к животу руки.

— Вставай, ты… мозгляк! Тебе мукой торговать, а не… Бери его, тащи вон туда, в кусты. Быстро!

2

На бегу поглядывая на компас, лейтенант Петришин с тревогой думал о том, что солнце вот-вот скроется за верхушками деревьев, погаснет. Гимнастерка на спине лейтенанта потемнела от пота. Горячие соленые капли заливали глаза. В висках стучала кровь. Голенища мягких хромовых сапог были изодраны сухими колючками и сучьями. Ноги налились свинцом.

Петришин не спал третьи сутки. Двадцать шесть пограничников без сна и отдыха спешили за ним. Растянувшись цепочкой, они обходили скалы и обрывы, шли вброд через горные ручьи, цепляясь за кусты, поднимались и спускались по крутым склонам падей и оврагов. Если бы лейтенант приказал остановиться отдохнуть, бойцы уснули бы как убитые. Но такого приказа Петришин дать не мог. Он вел пограничников все дальше и дальше, стараясь не ослабить темпа преследования.

Бандиты шли параллельным маршрутом. Взвод Петришина отсек их от границы и не давал выскользнуть, прорваться на ту сторону. Два десятка головорезов из разгромленной под Бродами дивизии «СС-Галичина», группа бандеровцев да несколько предателей-полицаев, сойдясь вместе, таились, как волки, в дебрях прикарпатского леса. Теперь они выползли из нор, пытаясь ускользнуть с советской земли. Бандиты были неплохо вооружены и двигались на лошадях, отнятых у местных крестьян. Вел шайку один из оуновских боевиков, малорослый, коренастый, с длинными до колен руками и с женской кличкой «Гандзя». Все это было известно командиру взвода пограничников Арсению Петришину. Хорошо знал он и места, по которым спешил сейчас со своими бойцами, упорно оттесняя группу Гандзи от кордона. В Прикарпатье Петришин родился, здесь прошло его детство, отсюда в 1941 году ушел он, паренек-гуцул, на восток, пристав к отступающей красноармейской роте. Сюда вернулся четыре года спустя офицером-пограничником.

Каждый овраг, скалу, каждую дорогу и тропку помнил здесь лейтенант, каждая гуцульская хата, затерявшаяся в самой глуши, была знакома ему.

Гандзя метался, как затравленный зверь. Огрызался огнем, свирепо бросался на прорыв к границе, терял людей и добивал своих раненых. На хуторах банда меняла лошадей, но оторваться от взвода Петришина не могла. Всякий раз пограничники отбрасывали банду назад, не пускали за рубеж, выматывая из нее силы.