Совсем не Аполлон - Катарина Киери

Не то чтобы мы решили никогда не встречаться с парнями. И становиться мужененавистницами мы не собирались. И мне, и Лене кто-то нравился время от времени, и мы рассказывали друг другу об этом. Дело в том, что все должно быть очень правильно. Если ты влюбляешься в парня, то выбор должен быть верным. Парень должен быть подходящий: стиль, внешность, возраст…

У Андерса Страндберга возраст самый неподходящий. Влюбиться в человека неподходящего возраста некоторым образом означало предать подругу. Мы никогда об этом не договаривались, никогда не формулировали таких правил, но обе знали, что это так.

А если бы на моем месте была Лена? Решила бы я, что она предала меня, или нет? Наверное, нет. С другой стороны, мне легко говорить.

4

Город у нас не такой уж маленький. Можно пройти по улице Стургатан, от музейного парка до автобусной станции, не увидев ни одного знакомого лица.

Можно тайком курить за кинотеатром и не бояться, что на следующее утро мама вытащит тебя из постели — «я всё знаю, мне всё рассказали». Можно поехать на автобусе в центр, и шофер не обратится к тебе по имени и не спросит, как дела у мамы. Можно умереть и неделю проваляться дома, никто не обратит внимания. Но вот отправиться в кафе в воскресенье и не встретить там нового учителя математики — это, оказывается, невозможно. Ну почему мир иногда такой маленький?

Я сидела одна за столиком, пила чай, ела булочку с шафраном. Декабрь за окном — как на открытке. Огромные хлопья снега кружили над пешеходной улицей, между голыми деревьями и витринами, таяли на кончиках носов и бровях.

Над дверью звякнул колокольчик, и он вошел, стряхнув снег с ботинок. Оглянулся в поисках свободного столика. Таковых не оказалось. Я затрепетала. Вообще я не умею трепетать, я не хочу трепетать, это глупое занятие, трепещут только барышни в английских романах девятнадцатого века. Не то чтоб я много таких прочла — если честно, то ни одного, но так мне кажется. Я крепко обхватила чашку руками. Он увидел меня. Посмотрел на меня. Посмотрел на меня и улыбнулся. Он посмотрел на меня, улыбнулся и подошел к моему столику.

— Привет, — сказал он.

— Здрасте, — ответила я. Почти беззвучно: что-то застряло в гортани и мешало говорить.

— Можно присесть? — он положил руку на спинку стула.

— Конечно, — просипела я.

— Я только кофе выпью. Перед кино — иду на ближайший сеанс.

Он кивнул в сторону кинотеатра. Несколько хлопьев снега упали с высокого ворота его водолазки.

Пока он ходил за кофе, я думала вот о чем: я буду пить кофе вместе с Андерсом Страндбергом. Через пару секунд я буду сидеть и пить кофе с Андерсом Страндбергом, тем самым, у которого открытое лицо. Все это происходит на самом деле. В действительности. В Швеции. Сегодня.

Тут я разволновалась. О чем нам говорить? О чем могут говорить ученица и учитель математики? «Что скажете о среднестатистической температуре в ноябре?» Или: «Как у тебя с алгеброй?» Алгебра… Похоже на название болезни.

Когда он вернулся и сел за столик, я поняла, что глупо ухмыляюсь своим собственным шуточкам. Ничего хорошего. Я сосредоточилась на выражении своего лица, стараясь найти самое нейтральное.

— Ты уже написала статью?

— Что?

— Ты ведь должна была написать о собрании на прошлой неделе?

И кто это ему рассказал? Я сама, на собрании? Или Лена? Или, может быть, он опросил коллег-учителей? «Эта Лаура, ну, знаете, из 9 „Б“… она чем вообще занимается?»

Только не волноваться. Как бы то ни было, он меня заметил. Какая-то крошечная часть моего существа произвела на него микроскопическое впечатление.

И еще я совсем забыла о той статье. Совершенно вылетело из головы, что я обещала написать о собрании. Странно, что Лена не напомнила.

— Нам столько задавали. Я не успела.

Он кивнул и помешал ложечкой в чашке.

— Ты часто пишешь для школьной газеты? — спросил он, подняв голову и глядя на меня. Теплые голубые глаза. Темные волосы, густые и немного непослушные. Не очень длинные, но такие, что можно запустить руку и взъерошить. Короткая щетина (интересно, как часто мужчины на самом деле бреются?). Серый вязаный свитер с высоким воротом. Четко очерченный, красивый рот. Я кашлянула. Красивый рот? Это мои мысли? Да, мои. Кошка запрыгнула на стол. Я уткнулась носом в ее шерсть. Она быстро, еле заметно тронула лапой мою щеку. Я перестала судорожно сжимать чашку, руки больше не дрожали.

— Довольно часто. Но газета совсем новая. Первый номер вышел весной. Это Лена придумала, моя подруга. Она главный редактор.

Открытый и теплый взгляд голубых глаз.

— Сколько же человек в газете?

— В этом полугодии только мы с Леной. В самом начале было больше, но остальные уже закончили девятый класс…

«Закончили девятый класс». Так смешно и по-детски. Может быть, я так себя и чувствовала — смешной малявкой? Наверное.

Он взял чашку и отпил кофе. Осторожно поставил ее обратно.

— Я тоже немного пишу.

Глядя на него, я не знала, что ответить. Оказалась совершенно не готова к тому, что он станет говорить о себе, поделится чем-то личным. Отхлебнула чаю, лишь бы не сидеть столбом, и кивнула.

— Рецензирую книги для одной местной газеты.

Наверное, о таком следует знать? Может быть, сделать вид, что я знаю? Рецензии — дело серьезное. Не то чтобы недостижимое, но все же возвышенное.

— Ясно, — произнесла я самым глупым тоном — скучным и нейтральным, где-то на полпути между равнодушием и заинтересованностью.

— Ну ты знаешь… Иногда других дел много, трудно все успеть.

«Ну ты знаешь». Говорит как на равных. И взгляд полон искренности. Как будто перед ним не просто пятнадцатилетняя школьница, а пятнадцатилетняя школьница, с которой интересно общаться.

— Ой, — он посмотрел на часы и встал, — надо бежать. Фильм вот-вот начнется.

Он надел куртку.

— Спасибо за компанию. Увидимся.

Подошел к двери, открыл ее, вышел. Колокольчик снова звякнул.

Я не нашлась, что ответить. Даже не попрощалась.

Вернувшись домой, я застала маму в холле. В другом мире, не похожем на этот, я, пожалуй, впорхнула бы в дом, как героиня «Звуков музыки». Я этого фильма не смотрела, видела только одну сцену, где кто-то с песней на устах кружится по лугу. Только летний луг пришлось бы заменить на кружащиеся хлопья снега, добавить дверь, ручку двери, порог и самую обычную прихожую в самом обычном доме. И еще вообразить, что это хорошо поставленный танцевальный номер. Что-то такое плюс симфонический оркестр. В общем, совсем другой мир. Мир, в котором все живут как на киноэкране. А на самом деле я всего-навсего вошла в дом и в прихожей меня встретила мама.

Мама. И папа. И я. Не знаю, как объяснить, но я не понимаю, кто мы такие. Иногда я даже не понимаю, почему именно мы трое должны называться семьей. В семье люди чувствуют, что они вместе. У нас не так. То есть мы держимся вместе по старой привычке, потому что так было всегда. Но в глубине души мы вроде как чужие друг другу. Чем дальше, тем больше. Может быть, мама с папой и знают друг друга — должны, думаю. Но иногда я сомневаюсь и в этом.

Мы почти никогда не прикасаемся друг к другу. Так было всегда, и я никогда особо не задумывалась над этим, пока однажды не осталась ночевать у Лены. Кажется, в седьмом классе. Когда мы легли спать, в комнату вошел Ленин папа и поцеловал ее прямо в губы. Было ужасно неловко, странно, непривычно. Я думала, что в наших краях никто так не делает. Чтобы родители целовали своих детей-подростков — да никогда. А потом я поняла, что для большинства людей это обычное дело.

У нас всё так: три человека, дом, день идет за днем, год за годом. Такое чувство, будто никому из нас все это на самом деле не нужно.

Когда я была маленькая, все, конечно, было иначе. Жизнь шла своим чередом, ровно и надежно. Без объятий, поцелуев, взрывов смеха и радостного гама, солнце просто вставало и садилось. Утро, полдень, вечер. Еда, постель, чистая одежда. Я, мама и папа, без лишних раздумий.

Поймите меня правильно. Мы не мучаемся, никто никого не бьет, никто не страдает, ничего такого. Я знаю, что они меня по-своему любят. Но иногда я думаю о том, что теплоты могло бы быть больше, и тогда становится грустно.

— Я достала рождественские украшения, — сказала мама.

Перед ней стояли две коробки, из них торчали хлопушки, серпантин и войлочные гномы.

— Возьми, что хочешь, для своей комнаты.

Я взяла, что хотела. Два синих шара. Рождественскую звезду из прессованных опилок. Латунный подсвечник. Набитого опилками гнома, который уже давно не мог держать голову.

— Где ты была?

Вопрос можно задать по-разному. Равнодушно. Принужденно. Сердито. С затаенным подозрением. С искренним любопытством. Мама задала вопрос с выражением «это-совершенно-нормальный-и-естественный-вопрос-надеюсь-ты-правильно-меня-поняла». То есть немного напряженно. Попытка засчитана.