Совсем не Аполлон - Катарина Киери

Господи боже мой! Написать статью для газеты! Подписанную моим именем! Да такую газету, может быть, читает куча народу! Писать в школьную газету — это одно, а в настоящую, ежедневную, подписка на которую стоит несколько сотен крон каждый месяц, — это, мягко говоря, нечто иное. И откуда мне знать, могу я или нет написать о книге так, чтобы это было интересно другим.

— Если тебе понравится книга Туве Янссон, например. Прочесть темной зимой повесть, действие которой разворачивается летом в финских шхерах, — неплохо, по-моему. Или можно написать о другой книге. Выбор, конечно, за тобой.

— Я не знаю…

Ну почему именно сейчас мне надо думать над вопросом, на который так трудно ответить? Над вопросом, который и радует, и пугает. Почему мне нельзя просто продолжать заниматься тем, что я наверняка знаю и отлично умею? И почему этот вопрос мне задает именно Андерс Страндберг?

— Никакой спешки. И ты ничего не должна. Если не хочешь, то просто скажи.

Слишком поздно — неужели он не понимает? Слишком поздно для таких слов. Теперь я все равно буду мучиться над этим вопросом, пока не позеленею. Что бы я ни решила.

— Хотя, конечно, — подмигнул он, — было бы здорово, если бы у меня в школе появилась коллега.

— Ну, я не знаю…

Какой словарный запас! Какие прекрасные данные для будущего рецензента!

В приемной мне сказали, что Ленин папа позвонил и сообщил, что Лена болеет и не придет в школу до конца недели. То есть Лена жива, мама жива, папа жив, бабушка жива. Уже что-то. Живы-то живы, но что происходит в их жизни?

Дома. Мама, кажется, заметила, что все не как обычно.

Я сидела у себя в комнате, пытаясь готовиться к контрольной по математике. Вчера вечером у меня ничего не получилось, и теперь я чувствовала, что никогда в жизни не была так плохо готова к контрольной. Завтра передо мной ляжет лист с заданиями, и это конец.

Голос Моррисси звучит достаточно громко, чтобы прочувствовать весь трагизм его песен. Длинные ряды уравнений. И вдруг я чувствую, что она стоит у меня за спиной. Вижу отражение в темном оконном стекле, чувствую ее присутствие. И воздух вокруг нее вибрирует от непонятной злобы. Дрожит. Выжидает.

— Что с тобой вообще происходит?

Голос неуверенно-визгливый, и я знаю, даже не глядя на нее, что она держится скованно. Слезы поднимаются на поверхность, из самого живота в горло, к глазам. Держаться. Не плакать. Проглоти ком. Еще раз проглоти.

— Что?

— Что-то происходит. Ты последнее время на себя не похожа.

Что-то происходит — но почему она так сердится? Почему ее так злит, что я не похожа на себя?

— А Лена, где она? Вы больше не общаетесь?

Этот голос, обращенный ко мне. Обвинительные интонации. Я ничего не могу сказать. Не могу рассказать, что происходит на самом деле, не могу объяснить, почему я не похожа на себя, не могу описать своих чувств. И я знаю, что от моего молчания только хуже.

Я слышу, как она садится на мою кровать, как берет в руки две книги, лежащие на тумбочке.

— Тебе Анника велела их прочесть?

Что вообще происходит? Теперь всем достанется, что ли, кто под горячую руку попался? Ну ладно, на этот вопрос по крайней мере можно ответить.

— Нет, не Анника.

Я все еще не смотрю в ее сторону. Но, судя по молчанию, она поняла, что зашла слишком далеко. Я уверена, что она не признается в этом. Поднимаю голову от учебника математики. Рождественская звезда светит тускло, синие шары утратили блеск и бессмысленно болтаются в окне. Во рту пресный вкус.

— Ты уроки делаешь?

Тщетная попытка спасти то, что давным-давно испорчено.

— У нас завтра контрольная по математике.

— Понятно.

Неловкое прикосновение руки к моим волосам — видимо, это было проявление нежности. Вздох с выражением — то ли чего-то хорошего, то ли чего-то плохого. Она выходит из комнаты, мы так ни к чему и не пришли, ничего не сказали друг другу.

И я так и не открыла телефонный справочник. Не нашла номер Лениной бабушки.

9

Гороскоп на день: «Вы невольно узнаете о себе нечто новое».

Может, мне позвонить тому астрологу, номер телефона которого напечатан под гороскопом, и обратиться за «личной консультацией»? Мне не помешало бы, честное слово. У меня же нет штата советников по разным вопросам, как у американского президента. И я давно не чувствовала себя такой одинокой и беспомощной, как сейчас. Неудивительно, что окружающие выражали недовольство тем, как я исполняю свои обязанности, — не так-то это просто без советов и без помощи. Если подумать, то за последнюю неделю меня похвалил лишь один человек.

Андерс Страндберг. Интересно, кто он по знаку Зодиака? Может быть, Скорпион? «Кто-то далекий думает о вас. Постарайтесь понять кто и свяжитесь с этим человеком».

Май-Бритт вышла на работу. Листки с контрольной мы получили из ее рук. Я думала о том, что если завалю эту контрольную, то смогу попросить родителей нанять репетитора. Не Май-Бритт, конечно, а кого-нибудь другого…

Шутка. Я, конечно, не думала всерьез о том, как мы будем сидеть рядом за маленьким кухонным столом, склонив головы над тетрадкой в клеточку, как будем греть ладони о чайные чашки. И о руке, которая не стала бы неловко гладить меня по голове, изображая нежность.

А потом сказка закончилась. Я увидела задания контрольной — удар под дых. Ничего не получалось.

Вычисления не сходились друг с другом. Я была готова поверить, что нам по ошибке выдали тест для студентов математического факультета какого-нибудь калифорнийского университета. А если никакой ошибки не было и эти задания предназначались нам, то меня и занятия с репетитором не спасут. Скорее надо будет пройти заново всю математику с седьмого класса.

На контрольных о смягчающих обстоятельствах и уважительных причинах лучше не заикаться. Оценки выставляются в соответствии с количеством верных решений, что бы ни происходило в твоей жизни. В восьмом классе Лена пришла на контрольную по математике с загипсованной ногой: накануне она неудачно упала на физкультуре. И хотя всем, включая Май-Бритт, известно, что Лена отлично знает математику, по результатам той контрольной ей снизили оценку за семестр. То, что ей было больно, что она не спала ночь, что ее одолевала слабость, — все это не имело ни малейшего значения. В сравнении с этим моя временная растерянность и рассеянность — вообще ничто.

За двадцать минут до конца урока я сдала листок с какими-то невнятными вычислениями, стараясь не замечать критически-вопрошающего взгляда Май-Бритт.

Домой идти не хотелось. Еще даже не вечер пятницы, а передо мною уже открывается перспектива длинных одиноких выходных.

Я села на автобус и поехала в центр. Без особой цели, не зная, чем себя занять. Я могла пройтись по магазинам, присмотреть рождественские подарки.

Могла зайти в кафе. Мы с Леной иногда ходим в кафе по пятницам, чтобы наградить себя пирожным после долгой трудовой недели. Приятное занятие. Сидеть в кафе в одиночку — другое дело, но тоже по-своему приятное. Ты как будто прячешься в толпе, сливаешься с остальными, наблюдаешь за людьми вокруг. Я люблю сидеть в общественных местах, рассматривая людей и слушая разговоры. Пытаюсь понять, кто они, чем занимаются, какие их связывают отношения.

Лена никогда не ходит в кафе одна. Она не такой человек. По-моему, она не понимает, зачем это нужно. Может быть, она не очень уверена в себе — и не хочет признаваться себе в этом.

Иногда меня вдруг охватывает неуверенность. Например, когда захожу в кафе. Гляжу по сторонам и не знаю, как себя вести. Эти несколько секунд, пока ты не нашел свободный столик и не сел, став одним из многих, — эти несколько секунд не очень-то приятны. Случалось, что я поворачивала назад, не дойдя до свободного места. Просто шла обратно к двери и уходила прочь.

В автобусе мне не хватало Лены, и по пути в кафе тоже. Подумав об этом, я почувствовала укол совести, а после — разочарование. Что-то случилось, что-то серьезное. И она не позвонила мне. У молчания всегда есть причины. Я предположила, что на этот раз причина во мне. Что я чем-то обидела Лену.

Я вышла из автобуса в центре, толком не зная, что делать и с чего начать. Универмаг «Олене» через дорогу — туда я и отправилась. Ходить по залам, взвешивая на ладони куски мыла, присматриваясь к ценам на домашнюю утварь, сравнивая разделочные доски с дюжиной тех, что я выстругала на уроках труда за все годы учебы в школе, — почему бы и нет. Но я выбрала другой путь и отправилась в музыкальный отдел.

Народу была уйма, не протолкнуться. Самая большая толкотня — у полок с хитами и у стойки распродажи. У полок с классикой виднелось несколько свободных квадратных метров. Я стала продвигаться вперед, сантиметр за сантиметром приближаясь к цели. Добравшись до стеллажа, стала перебирать диски. Никогда еще не покупала дисков с классической музыкой.